Купил порося.

«Все, что было, все, что ныло, Все давным давно уплыло». Романс.  

Прежде чем начать собственно рассказ, я хочу высказать недоумение по поводу странного поведения некоторых людей. Нет, основная их масса вполне нормальная – сон, работа, поел, еще поел, еще и еще поел, телевизор, ну, магазин. Однако поподаются индивидуумы... Взять например меня. Придумал бриться каждый день. Хорошо, через день. Катание на лыжах в одних плавках, плаванье зимой в проруби. Или картины. Все эти хождения по выставкам, мастерским, кочегаркам. Иногда с бутылкой или с коробкой конфет, если кочегар дама. Трата времени, наконец, денег. А во что я превратил свой дом? Вон эти картины – сплошняком висят по стенам. Мухе покакать негде. Вобщем, «не было у бабы хлопот, так купила порося. ». Теперь читателю, да и мне самому, понятно, почему так назван рассказ?  

*************************************************************************************  

«Здравствуйте! », – перешагнув порог нашей квартиры сказала женщина. – «Привет! », – ответил я. Что – то мне подсказывало, что я ее вижу в первй раз. Но зато я сразу заметил, что она была довольно симпатичная и не очень пожилая. Блондинка, не старше 30. «Можете звать меня, для конспирации, скажем, Вера. Так зовет меня мой босс. » – Она уже сидела за столом и пила чай. «Хороший у вас чай. Хотя в борьбе за права женщин я последнее время предпочитаю более крепкие напитки». – «И блины у вас вкусные», – сказала она, облизывая масляные губы. – «А теперь к делу. Вы картины будете продавать оптом или в розницу? »  

У меня отвисла челюсть. У жены, вероятно, тоже, но это было не заметно. «Кто вам сказал, что мы собираемся продавать картины? Мы об этом еще даже думать боимся. » – «Слухи. Все об этом говорят. О вас я узнала от Александра Красильщикова.  

Мы с ним соседи. »  

Саша! Дорогой Саша! Мой лучший школьный товарищ со второго класса. А потом главный геолог русской части Шпицбергена. Той самой, которая легко узнается по горам мусора из пустых консервных банок. И пусть сам Александр Городницкий, чьи атланты держат небо, пытался убедить меня, что я не прав. Что это они с Сашей лучшие друзья, потому что оба геолога. «Только геологи могут по настоящему дружить. Кроме того мы вмести пели мои песни. » Я с ним не согласился. «Ну и что. Я тоже могу спеть про вашу жену французского посла, если дадите бумажку с текстом. »  

В общем, Александру Моисеевичу не удалось меня переубедить, но зато мы договорились с Верой. Она приведет к нам своего боса. Его можно звать Андрюша, хотя он не Андрюша – опять конспирация. О добрый, хотя и жадный. Андрюша мечтает о том, чтобы все что он видит и о чем слышит принадлежало ему. Ну там антиквариат всякий, все что из золота и серебра, яйца Феберже... Кстати, он что то напутал с этими яйцами и два года просидел в тюрьме. Условия были сносные. А как же иначе, если весь персонал тюрьмы, включая начальника, хорошо подмазаны и без скрипа выполняют все капризы заключенного.  

Мы попросили Веру рассказать поподробнее об этом Андрюше, хотелось чтобы картины попали в хорошие руки. – «Невысокого роста, лысый, толстенький. В руках ничего нет. Пистолет не носит. Зачем? Рядом с ним всегда два здоровенных амбала, пистолеты у них. Воруг живота у него висят на шнурочках три мобильника. Один – звонить мне и маме, второй для девиц, третий деловой. Не женат, поэтому девиц много. Он тут не при чем. Они сами к нему липнут. По очереди заводят от него по ребенку, после чего он каждой покупет квартиру в Америке, чаще всего в Бостоне, оформляет документы на проживание и даже дает некое пособие. Условие – дамы должны его забыть, вообще и навсегда. Все, кроме мамы, довольны.  

Непонятно каким образом, но у него все время появляются новые приобретения. Сначала это был магазин «Ткани» на Невском напротив Гостинного двора, потом «Бронза» – тоже у Гостинного, но уже через Садовую рядом с «Метрополем». Купил весь третий этаж знаменитого дома 26 -28 на углу Кировского, теперь Каменноостровского, проспекта и ул. Скороходова. Там когда – то жили Зиновьев, Киров, Шостакович, Черкасов, а теперь будет жить Андрюша.. Маме же он купил новую комфортабельную квартиру в центре города, а ее старую комунальную на набережной Фонтанки у площади Репина, целиком выкупив, превратил в склад картин. У него большой офис напротив собора Князя Владимира недалеко от вас на улице Блохина. »  

Далее Вера сказала, что она работает у Андрюши секретарем, но откуда тот берет деньги на все свои покупки она делает вид, что не знает. И каким образом у нее появилась своя квартира в Старой Деревне, где она живет со своим двенадцатилетним сыном, она тоже не знает. А зачем? Тем более, что, ее сын не от Андрюши. Просто в один прекрасный день он позвонил ей, – «Завтра ты мне не нужна. Поедешь на ул. Савушкина, дом... Там будешь жить. Квартира твоя. Ремонт сделан. »  

В общем, нам Вера понравилась, мы с ней почти подружились. Я даже раза два был у нее дома. Квартира была на двух этажах, их соединяла крутая деревянная лестница с перилами, по которым съезжал ее сын. Я сказал ему, что для разнообразия он может съезжать по ступенькам лестницы, сидя на фанерке. Фанерка мгновенно нашлась, я посадил на нее парня, подтолкнул и он с треском, грохотом и победным криком скатился вниз. «Здорово! Кул! », – сказал он, потирая задницу, и стал моим закадычным приятелем.  

Кстати, напротив их дома находится кафе «Старая деревня». В нем его владельцы, две сестры, очень милые дамы, и муж одной из них – всегда очень деловой и с молотком, устраивали художественные выставки. Я даже в одной из них участвовал картинами Геннадия Устюгова. Кстати, у меня сохранился номер телефона, можно позвонить и зарезервировать столик. (Ха – ха! Шутка. )  

И вот, Вера приводит к нам Андрюшу. Очень такой скромный Андрюша. Вера описала его правильно. Тихий, на вид застенчивый, смущенно улыбается. Его охрана, два здоровый битюга, осталась снаружи – один за дверью, второй на улице под окнами. Андрюша обходит квартиру, бегло осматривает картины и вдруг резко, деловито говорит: «Покупаю все скопом за четыре тысячи. » Н-да, скромно, маловато. Но я его понял. Он сразу распознал несколько действительно интересных работ. А остальные для него шли как довесок.  

– «Ну и черт с тобой! » Я хотел поскорее все закончить и все забыть. И вдруг моя спокойная уравновешенная жена начала ныть, ну слезы, просьбы и все такое. Мол, сишком мало, надо бы прибавить. А то там, в Америке, она не сможить вспоминать о картинах – зачем, если они дешевые, даже рассказывать о них знакомым будет глупо. Пришлось прикрикнуть на нее. Не смей, мол, унижаться поред этим... с тремя мобильниками на брюхе.  

И тут случилось нечто неожиданное, что разрядило напряженную обстановку. За окном что – то грохнуло, видимо, что – то тяжелое стукнулось обо что – то твердое. Андрюша вздрогнул, весь вздрогнул, и у него с живота упал на пол один из мобильников. «Ложная тревога, босс! » Это раздался голос охранника за дверью. «Слишком сильно хлопнула дверь в кафе. Мы проверили, оно в руках у хороших людей. » – «А тот, который хлопнул? » – «Его положили отдохнуть в помойный бак. »  

Андрюша успокоился и еще раз посмотрел на картины. – «А вот эту вы тоже оставляете? » Он показал на гравюру Дж. Пиранези из албома «Римские древности» 1756 года – первый главный листь. Вот, зараза, сразу усек. Ее подарила мне моя любимая тетка Лида. Как – то она выложила толстую стопку всяких фотографий, рисунков, акварелей и предложила взять что – нибудь на память. Ну, я и выбрал Пиранези. – «Иш ты, жалко! Впрочем, дарить надо то, что жалко отдавать. »  

Я показал гравюру в Эрмитаже. Мне подтвердили ее подлинность. – «У нас такая есть. Пиранези коллекционировала Екатерина Вторая. Когда речь заходила о гравюрах она буквально сходила с ума. Ваша требует реставрации, ее начал жрать жучек. »  

Андрюше я ответил, что Пиранези невыпускной гражданин, заграница для него заказана, на что он улыбнулся как – то странно. После этого наш разговор стал дружелюбно – доверительным. Казалось бы, вот – настоящий криминальный авторитет. Но чем то он вызывал к себе расположение и желание посочувтвовать, пожать руку, похлопать по спине.  

Он даже попросил у меня совета. У него ест, если округлить, двадцать пять такси. Округлить, потому что еще есть пара сломанных машин. Он сдает их в аренду и, естественно, получает процент с дохода от водителей. Так вот, купить ему еще штук двадцать – тридцать или рассмотреть ресторан, есть тут один на Невском? Я ему ответил, по моему вполне рзумно, что с машинами проще и надежнее. Горят и взрываются по очереди, а ресторан, если он один, то сразу и целиком. Да и жертв больше.  

Я знал о чем говорю. Недалеко от моей работы в ресторане на углу реки Карповки и Чкаловского проспекта каждую неделю стреляли и били витрины. Многие знают этот ресторан. Напротив него находятся Карповские бани. Там на окнах женского отделения всегда висят интересующиеся мужики.  

Андрюша задумчиво посмотрел на меня. – «Все время трачу деньги, немеренное количество», – пожаловался он. – «Вот эта квартира в доме 26/28. Каждый месяц расходую по тысячи долларов на ее ремонт. И когда будет конец – не знаю. » – «А ты что, мы с ним почти сразу стали «тыкать» – друзья же, ты что, строишь в ней мраморный бассейн? » – «А почему нет? » – удивился он.  

Перед уходом Андрюша попросил меня не смогу ли я до отъезда составить каталог картин, моих и тех которые уже находятся в квартире на Фонтанке. Он понимает, что их очень много, всю работу выполнить не получится, поэтому он будет платить мне поденно. Он назвал довольно приличную сумму, и я согласился. Будет чем платить за перевозку картин в Америку.  

Читатель уже понял, я совсем не собирался продавать все карины скопом, как обещал. Часть из них я решил оставить, уж очень жена просила. Ну да, я обманывал своего друга, Андрюшу. Но в данном случае ему же будет сплошная польза. И каталог будет короче и перевозить картины будет проще. И вообще, какого черта он занизил их стоимость? Тоже мне друг называется!  

Я ездил на Фонтанку целую неделю. Картин там было! Полный ассортимент для хорошего музея. Начиная с древней иконописи и кончая легендарными авангардистами. Потом я передал этафету своему хорошему знакомому, но он выдержал всего два дня. Я думаю, он только посмотрел на картинный развал и все. Я его понимаю, составление каталога это тяжелый физический труд. Надо переставлять картины, сдувать с них пыль, измерять высоту и ширину, записывать все на бумажку.  

С Андрюшей я встрчался еще пару раз, один из них в его офисе на улице Блохина. Это было настоящее приключение. Подошел к входной двери. Вхожу внутрь парадной. Вырастают амбалы, опять двое бандюг, опять с отполированными черепами, но другие, не те что приходили к нам домой. Окружают меня своими животами и мышцами. Что мол надо? Я, безуспешно стараясь придать своему голосу уверенную басистость, отвечаю, что их начальнику вздумалось на меня посмотреть. Они сопя охлопывают мою поверхность ладонями – а не припрятал ли я пистолет, кухонный нож или, может быть, подвесил на худой конец взрывное устройство. (Какая – то странная получилась фраза, кажется не хватает запятых. )  

Один из них скрывается за дверью в квартиру. Дверь большая, толстая и очень, совсем очень, стальная. Такие бывают у банковских сейфов. Наконец бандюга выходит и меня пропускают внутрь. Я оказываюсь в огромной комнате. Может быть, это бывший танцевалный зал? Далеко впереди сидит маааленький такой Андрюша, спиной к окну. Перед ним большой стол. Андрюша машет мне рукой – иди сюда, поговорим. Для чего приходил, о чем был разговор, я не помню. Когда уходил, громилы снова обхлопали меня. Почему, я не понял. Хотели убедиться, не стащил ли я у Андрюши мобильный телефон или карманные деньги в валюте?  

Мой рассказ об Андрюше заканчивается печально. Нет нет, картины он забрал, деньги я получил. С этим все окей. Уже живя в Бостоне несколько лет, я случайно наткнулся на свою старую записную книжку. Открыл, и вот он – телефон Веры! Звоню, слышу знакомый голос. Голос удивляется, изумляется и сморкается – слезы радости, ну женщина же.  

Вера рассказывает, что все идет хорошо. Вот только фанерка сломалась, и ее сын больше не съезжает по ступенькам лестницы. Да, а еще куда то изчез Андрюша, и поток дев с младенцами в Америку иссяк. То ли он сам по какой – то причине глубоко спрятался, или его глубоко и в неизвестном месте закопали – никто не знает. Его родные с нетерпением ждут, когда закончится установленный законом шестилетний срок, осталось еще два года, и они получат доступ к наследству. Или к тому, что от него осталось. Усушка, утряска, и все такое прочее. В конце концов, охраняют вещи обычные люди, которые всегда люди, а каталог так и не был сделан.  

А теперь – «Летите, лебеди, летите» – о том как я переправлял картины в Америку. Сначала я ничего такого делать не собирался. Зачем? Ну было. Теперь начнется совсем новая жизнь. Возьму на память какую – нибудь маленькую вещицу. Будет на стене яркая точка. Случайно посмотрю – «Надо же! Чем же это я занимался? » Выбрал крошку – пейзаж Г. Зубкова, Крым, х/м, 1978, всего то 14х23. Конечно, в духе В. Стерлигова. Интересующихся отсылаю к Википедии. Геннадий подарил мне ее за то, что когда мне позвонила какая – то комиссия, я твердым голосом подтвердил, что да, я покупаю картины у этого очень хорошего худохника, а совсем не у тунеядца.  

И вдруг голос жены, очень решительный. Никуда она не поедет без вот этих «Роз» Игоря Иванова, и этих скульптур в Летнем саду, его же, и... И пошло поехало. И стало мне очень неуютно. С одной стороны, пойти на поводу у женщины? Ни за что! А с другой стороны, если за что, то как? То есть, каким образом? Я взял лист бумаги и провел вертикальную черту. Сверху написал «За» и «Против». Ниже «За» шли пункты – 1. Жена, 1а – будет ныть и чахнуть, 1б – перестанет ныть и чахнуть, но что еще страшнее, замолчит.  

Тут я должен рассказать об одной особенность, которую можно обнаружить у некоторых редких жен сразу же после свадьбы. Подчеркиваю, только после свадьбы и никогда до. Оказывается, они любят обижаться. Легко и просто, по любому поводу и без него. Одни жены начинают плакать, драться, бросаться чем попало. Это хороший, приемлемый вариант. А другие, вот тут я добираюсь до сути, начинают трагически молчать. То есть, вы ей слово, любое, даже ласковое – птичка, рыбка, а вам в ответ – гнетущее молчание и взгляд заполненный отрешенностью и устремленный куда – то туда, в вечность. Проницает мужа насквозь, как – будто его тут нет, как -будто его папа был стекольщиком.  

Когда начинается этот процесс, можно даже не заметить. Иногда вы обнаруживаете, что находитесь в опасной для жизни ситуации только на следующий день, когда вы уже совершенно не помните, что было накануне. Даже чем кормили на ужин. Обычно тишина в квартире заканчивается на четвертый день мокрыми слезами с одной стороны и мольбами о прощении с другой, понятно с чьей. Мысленно эта виновная всегда и во всем сторона сжимает кулаки, скрежещит зубами и тщетно пытается вспомнить причину потрясения семейного счастья. Наконец, объятия, муж меняет свою рубашку, промокшую от слез жены, и все пьют чай с пирожными. Пирожные жена покупает сама, накануне.. Зачем я об этом написал? Не знаю. Просто так. Это же не про нас!? Зато стало понятно, зачем нужен пункт 1б в списке «За и против» и что за ним скрывается.  

Теперь обратимся к разделу «Против», то есть к тому, что мешает или затрудняет выполнить требования жены, которые конечно закон. Первый пункт в списке, – А как? Затем пишем подпункт 1б. Необходимо обратиться за помощью к Вере. Да к той самой. Она наверняка помогала Андрюше переправлять через кордон ценные вещи – дев с младенцами с яйцами или без яиц, я имею в виду Фаберже, в живом виде или нарисовннными кистями знаменитых художников. Уж она то знает, как это делать. Номера следующих пунктов от второго и до конца первой сотни пишем, но наполнить их содержанием попросим Веру.  

Ура! Ура! Вера охотно согласилась. Я понял причину ее энтузиазма, когда в пункте 2 она написала – «Насолить Андрюше». Ну конечно, кто же откажется обмануть своего начальника? Он хочет получить все картины скопом, и получит свой скоп, но не совсем целый, слегка ущербный.  

В пункте 3 она написала – организовать комиссию из Эрмитажа. Я схватился за голову – не Верину, свою. Какая комиссия? Зачем комиссия? Почему комиссия? А Вера пишет дальше – пункт 4. Пирожные – минимум 11 штук.  

Увидив мои брови, поднятые в недоумении до затылка, она пояснила, что женщины из Эрмитажа, абсолютно все, любят пирожные в неумеренном количестве. Их будет двое – значит четыре или даже шесть пирожных. Остальным, она стала перечислять – ей, то есть Вере, затем тебе, то есть мне, еще вам, то есть моей жене. Ну, и на всякий случай, вашей дочке. И еще есть теща. Их до комисси не допустим, они будут пить чай на кухне. Всем, кроме эрмитажных, и даже ей Вере, хотя она и главная, хватит по одному пирожному. – «Нечего нам -им тут, ишь! » –  

На мой вопрос, а почему ей только одно пирожное, она вытащила из сумочки шнурок с узелком. – «Видишь узелок. Это ограничитель, определяющий допустимый размер моей талии. Она показала, как шнурок работает. – « Оборачиваем его вокруг талии, выдыхая воздух и втягивая живот. Кончик шнурка должен коснуться узелка. Нужно просунуть под шнурок кулак. Мои кулаки заняты – попробуй свой. Смелее! Сильнее! Не лезет. Значит, одно пирожное еще можно. Вот если бы кулак пролез! Тогда можно два! »  

«Да еще, пирожные должны быть только из магазина «Север», что на Невском, из других мест не признаются таковыми, и исключительно эклеры. Которые не эклеры – не пирожные. В следующем, пятом пункте она написала – Одна, но большая бутылка сухого вина, дамского, сладкого. Бутылку открыть заранее, чтобы не облить дамам платья. Они, эти эрмитажные создания, сидят на скромной зарплате и лишних платьев не имеют.  

Еще был один важный пункт – заказать в переплетной мастерской большие прочные жесткие папки. В них будут упаковываться картины. Ну, это я смогу легко выполнить. Переплетная мастерская находилась недалеко от нас и была мне хорошо знакома. Дело в том, что у меня было еще одно тайное увлечение, тайное, потому что опасное. Нельзя было о нем кому – либо знать. Когда ко мне, еще в доперестроечное время, неким необъяснимым образом попадали стихи запретных поэтов, я их перепечатывал, используя свою пишущую машинку, конечно, состоящую на учете там где надо, и переплетал в этой мастерской в трех экземплярах, дрожа от страха.  

Конечно, переплетчик был свой, проверенный, и когда я к нему приходил, он всегда смотрел за мою спину – а нет ли там кого – нибудь. Один экземпляр я отдавал ему, за это он не брал с меня деньги за работу, а себе оставлял два. Между прочим, таким способом я сделал книжку портретов Анны Ахматовой, я переснимал их из самых разных источников и собрал, как мне казалось, все что существовало. Книжка плучилась толстенькая.  

Одним из поставщиков запретного был мой хороший знакомый. Даже сейчас буду называть его только чужим именем – пусть будет Толик. Он работал в магазине старой книги на Большом Проспекте Петроградской. И были же сумасшедшие старики. Не зная что творят, они приносили в магазин то, что не то что шопотом читать по ночам, даже молча держать в руках было опасно. Толик давал мне эти книжки, они были старые, помятые, пожелтевшие, на два – три дня, перепечатав я их ему возвращал. В магазине на прилавке они не появлялись. Кому и как Толик их сбывал я не спрашивал.  

Зачем я этим всем занимался, что мной двигало – не понимаю. Просто кошмар какой – то. Свою «продукцию» я побоялся показывать на таможне или отправлять почтой и подарил Толику. «Ага, я знал что все этим кончется», – сказал он.  

В переплетной мне сделали несколько замечательных папок разного размера. Одна из них, самая маленькая – метр на метр – у меня до сих пор спрятана в шкафу, не знаю зачем.  

И вот Вера приводит к нам домой «Комиссию». Две молодые невысокого роста женщины, одеты в нечто – никаких платьев нет вообще, зря я заранее открыл вино, а наоборот, снизу брюки, а остальное задрапировано какими –то яркими шарфами, платками, шнурками. Все эффектно подчеркивало то, что было эффектно.  

У меня заныло сердце. По три пирожных будет мало. Придется отдать свое и жены. Однако, позже я нашел выход из щекотливой ситуации – меня спасла попытка дать дамам попробовать изумрудного цвета напиток моего собственного изготовления – из водки, настоянной на кинзе. Подробное описание и способ приготовления можно прочитать в одном из предыдущих рассказов. Комиссия только понюхала зелье и с криками – "Нет! Нет! Нет! Только на потошок! " – перешла к деловой части встречи.  

Она выглядела так. Я приносил картину и с помощью пылесоса удалял с нее пыль. Члены комиссии с некоторым затруднением направляли свои затуманенные пирожными и вином взгляды в нужном направлении. Ориентироваться в пространств я помогал им покашливанием и хлопанием в ладоши. Потом я начинал красочно перечислять недостатки картины. – "Странная вещь, ужасное сочетание красок, что хотел изобразить художник непонятно, художник ли он вообще. Наверное, я покупал ее в бреду, будучи болен. "  

Слушая меня, комиссия согласно кивала головами. Наконец, выносился приговор – 300 рублей, эта была сумма, которую я должен был выплатить за разрешение картине покинуть родину. То есть я долен буду заплатить за нее второй раз. Первый был художнику при покупке, а второй хрен зает кому. Государству? Которое гнобило художника? – «60 рублей», – предлагал я. – "Ну ладно, 100", – это был окончательный вердикт. Круглая печать хлопала по обратной стороне картины, и ее название заносили в список на бланке Эрмитажа.  

Все шло гладко. И вдруг жена – «Хочу Горюнова, хочу Горюнова! » Был у нас пейзаж этого художника, красивый такой, темно зеленый и очень большой. То что это пейзаж, следовало исключительно из названия, которое было написано самим художником. И тут комиссия, как говорят, уперлась рогом. – «Нельзя, ни за что! Художник умер и не просто, а повесился. Все повесившиеся становятся знаменитыми. Не сразу, конечно, а потом. Нам запретили давать разрешение на вывоз картин, которые пока еще не признаны шедеврами, но могут ими стать в будущем. Даже если они написаны раньше того, как художника вынули из петли. »  

Я не совсем их понял, сказалась нервная обстановка – я все время пересчитывал картины и пирожные, складывал вмести стоимости картин, прикидывал сколько нужно будет папок. И вообще, почему моя супруга все время говорит о Горюнове. Вон какая хорошая Галя на картине Игоря Иванова, портрет его жены, но я же молчу.  

Я хорошо знал Женю Горюнова – мы встречались до его отъезда заграницу, и после того, как он вернулся, чтобы повеситься. Каждый раз он излагал мне свой философский взгляд на сущность искусства. Особую роль в его теории играли, почему то, сперматозоиды. Я слышал, что некоторым людям в голову бросается моча, но чтобы сперматозоиды? В голову!? Непонятно. Конечно, если голова ими переполнена, остается только распрощаться с жизнью.  

Эрмитажницы так горевали, так страдали, что не могут поспособствоваь вывозу из России Горюнова, что в итоге сказали, – «А пропади все пропадом, 100 рублей! » – и храбро шлепнули по картине печатью. – «Никому об этом ни слова. Ни – ни! »  

Комиссия встала и направилась к выходу нетвердыми походками. Их перемещениями руководила Вера. Я олегченно вздохнул. Жена облегченно вздохнула. Вернулась Вера и тоже облегченно вздохнула. Оказалось, напрасно! Раздался телефонный звонок и два ноющих голоса начали умолаять меня повесить – таки Горюнова обратно на гвоздь, на стену. «Тьфу на вас! », – сказал я мысленно, но громко. Жена была без сил – странные девицы, пирожные, вино, Вера, муж, Горюнов. «Тьфу на всех вас! », – сказала она, имея ввиду всех перечисленных в предыдущей фразе, но в отличие от меня более четко и громко.  

Вот, собственно, и все. Я раскрыл папки, разложил в них в один слой рисунки и акварели – забыл предьявить их комиссии – накрыл сверху листами бумаги, кроя которых приклеил к папкам. (Кажется, написал не совсем понятно, но ведь читателю не придется это делать. ) Положил туда же картины, сняв с них рамы, завязал тесемки и отвез в почтовое отделение на ул. Восстания, недалеко от Московского вокзала.  

Рамы я выбросил. Было конечно жалко, особенно ту, которую нашел на помойке и принес домой вместе с клопами. К радости сына и клопов я поставил ее к стене за его кровать.  

На почте все досконально осмотрели, не обнаружив, ура! – ура!, спрятанных рисунков. Я с громким зубовным скрежетом – знал бы я тогда сколько стоит ремонт зубов в Америке! – уплатил сумму денег, названную Эрмитажем, плюс за пересылку и ушел. Вот так, взял и ушел в расстороенных чувствах, но с гордо опущенной головой.  

Между прочим, скрипеть зубами я научился у одного из моих начальников, Николая Николаевича. Он любил подремать на работе, массивное кожаное кресло, в котором он сидел, к этому располагало. При этом кабинет заполнялся ужасным зубовным скрежетом, такой можно воспроизвести, царапая гвоздем по оконному стеклу. Не советую делать это дома. Вас убъет, если не жена, то теща.  

Мне начальник объяснил, что ему все время сниться один и тот же сон. Ушел с работы, на нем отутюженный костюм и галстук, в руках портфель, набитый секретной документацией. В таком виде он сидит в чужом огороде из детства и очень громко грызет украденную морковку.  

После его рассказа я тоже иногда стал скрипеть во сне зубами, но причиной была не морковка, мне снится, что я нахожусь в Бостонском отделении Администрации социального обеспечения – SSA. Там работают замечательные люди, общаться с которыми сплошное удовольствие. У вас создается уверенность, что они внимательно вас слушают, все понимают и вот прямо сейчас решат все ваши проблемы. А на самом деле они вас не слушают, ничего не понимают и создают вам такие проблемы, от которых можно избавиться только притворившись идиотом и написав жалобу знакомому конгрессмену.  

Когда мы приехали в Америку, сын отвел меня в подвал своего дома. – «Видишь, вон там между ящиками с вином и пивом и полками с туалетной бумагой – твои папки. » А на стене гостиной на почетном месте красовалась картина А. Белкина «Старая банька», купленная мною с выставки 1980 года во Дворце Молодежи, открытой к Олимпиаде. Почему – то на площади перед входом на выставку маршировала туда – сюда группа почитателей Белкина, выкрикивая – «Старая банька! Старая банька! » Я то знаю почему. Кроме баньки на картине изображена ее посетительница, местами рыжая. А в стороне стоял совершенно обалдевший от происходящего маленький пожилой папа художника, очень похожий на своего сына.  

Знал, знал папа, что все это веселье добром не кончится. Через несколько дней ко мне домой стали приходить художники – а не возьму ли я на хранение дорогие их сердцу работы, не все, а самые дорогие. Не надолго, года на два. Их видите ли, от греха подальше, забираю в армию. А то, не дай Бог, эти художники да кааак что – нибудь как! И что тогда будет с Ласковым Мишей? И приносили, и я их хранил, а потом отдавал. Все целиком, без усушки, без утряски.  

После этого, узнав о таком моем странном поведении, ко мне стали приносит работы некоторые бедолаги, у которых возникало желание поправить свое здоровье на государственных харчах в санаторных условиях – за решеткой. Пару работ пришлось у них купить. А то возвращаются домой, в карманах пусто. Как отметить встречу с друзьями и подругами? Вот например, картина Гооса "Маскарад". Хорошая вещь. Только никак не могу понять, что на ней изображено – лошади, женщины, лица, локти? И сколько? В итоге, попала в папку, а дальше известно. Висит теперь в Америке. И пусть.  

2