Начальник Чека: Из Пильняка

Начальник ЧК боролся с контрреволюцией. На дворе стоял страшный 1920-й год. Кругом пылала гражданская война и работы чекистам было много. Днём и ночью – аресты, допросы, расстрелы, заседания в табачном дыму. Поздно возвращался в домик, где снимал комнату у хозяйки. Уставший, сядет на кровать, сымет ремень с кобурой, сапоги, позовёт: «Марфутка».  

Из глубины дома придёт девушка Марфочка, дочка хозяйки, в лохмотьях, с копной густых волос, с большими чувственными глазами, тихая, юная, бледная и слабая от голода. Она привычно встанет на колени перед сидящим на кровати чекистом, и будет целовать его половой орган.  

Потом она уйдёт от начальника страшной ЧКи, торопливо взяв протянутую ей краюху хлеба и, жадно кусая её, убежит вглубь дома плакать и есть.  

И так каждый день.  

Начальник думал, чтобы всё же более интимно поиметь свою юную проститутку, но понял, что девочка может быть заразна – мало ли какие белобандиты и казаки, красноармейцы и чекисты уже обильно попользовались ею, проходя через этот дом, когда фронт несколько раз перекатывался через этот городишко … Так что, пусть пока так, за кусок хлеба – меньше опасности триппера.  

Иногда среди ночи к постели начальника подходила в глухой темноте мать Марфочки, нестарая ещё женщина с крупными грудями и круглым лицом. Робко будила, притрагиваясь к плечу спящего чекиста. Начальник привычно быстро просыпался и заученным движением выхватывал из-под подушки заряженный маузер.  

«А, это ты», говорил, опуская пистолет, «Хочешь, что ли, сильно? ». «Господин хороший», лихорадочно шептала в темноте баба, «Так хочется – сил нет! Ты вот и меня бы … Доченьке-то хорошо вон как, довольна … Я тоже хочу! … ты меня, христа ради, так хочу! ».  

И она робким движением брала ослабевшую руку заспанного чекиста и совала себе под подол, между своих голых женских ляжек, туда, где было мокро и горячо.  

«Ладно, чего уж», соглашался мужчина.  

Женщина лихорадочно снимала с себя одежду, пока начальник вставал. Он имел её, поставив раком, долго, жёстко хватаясь за её белое тело, как и на работе часто имел юных девушек в камере, утром, прежде чем их поведут на расстрел за очередную контрреволюцию.  

И, как многие девушки-смертницы, баба стонала от удовольствия, как будто и её саму вот-вот поставят к стенке. Ужас перед этим страшным человеком, способным расстрелять всякого, кого он захочет, был у женщин таков, что дикие оргазмы охватывали девушек и баб от одного прикосновения к этому мужчине.