Из «Записок о прожитой жизни» И. Мушкина-Пусина

С восторгом и с замиранием сердца приступаю я к описанию встречи моей со знаменитым нашим беллетристом, гордостью России, Иваном Ивановичем Ивановым. Общение с гением обогащает и развивает, даёт понимание души человеческой, её мук и её радости, смысла жизни человеческой.  

Проводя лето у себя в поместье в средней полосе России, как-то, гуляя на свежем воздухе, услышал я шум и ругань, которая исходила, как я быстро понял, из центральной части деревни, обычного места деревенских сходов. Подойдя ближе, я рассмотрел порядочную толпу рассерженных мужиков и баб, зло вцепившихся в какого-то бродягу.  

Расспросив крестьян, в чём дело, я выяснил, что они поймали бродягу-конокрада, который пытался увести лошадь одного из крестьян, мирно стоявшую у трактира.  

Бродяга был жалок – видавшая виды одежонка, явно крепко зашибающий тип, растрёпанная борода.  

Нравы деревенские суровы – если бы я, помещик, не вмешался, то наши мужички поступили бы так, как издавна поступали с конокрадами на Руси – живым закопали бы его, связанного, в землю, предварительно заставив его выкопать самому себе эту могилу. Конечно, сурово! Но ведь и увод из крестьянского хозяйства кормилицы-лошади, без которой крестьянину и всей его семье – голод и смерть, есть преступление возмутительное в своей безнравственности.  

Как помещик и просвещённый человек я не мог допустить такого самосуда, хоть он и был освящён многими веками традиции. Я велел держать его, а сам стал расспрашивать преступника.  

Злодей смотрел по-злодейски. Вдруг он сказал громко и гордо:  

– Эх вы, невежды! Да ведь я сам писатель Иванов! Меня вся Россия знает.  

Я не поверил своим ушам.  

– Как Иванов? Не может быть. Как это можно – писателю воровать лошадей!  

Иванов, да, это был он, наш замечательный беллетрист, сказал несколько презрительно:  

– С голода да с похмелья чего не сделаешь. Совсем я в забросе – вот и …  

Он не докончил и только махнул рукой.  

Крестьяне мои знать не знали русской литературы, грамотных среди них отродясь не было, зашумели:  

– Какой-такой Иванов! Знать не знаем! Варнак! В яму конокрада!  

Я успокоил мир, напомнив, что существует закон, надо предать преступника не самосуду, пусть и традиционному, но в руки законных властей для следствия и суда.  

Крестьяне постепенно успокоились и стали расходится. Я велел паре крепких мужиков доставить Ивана Ивановича ко мне в усадьбу.  

То, что знаменитый писатель попал ко мне в дом таким образом, что он – конокрад, изумило меня. Вот так литература русская! Вот так жизнь писательская! То, что пьёт – не удивительно, кто не пьёт. А вот то, что писатель опустился до уголовного преступления, неприятно поразило меня.  

В усадьбе конокрада-писателя я велел посадить в пустой амбар под крепкий замок.  

Впрочем, очень интересно было поговорить с властителем душ. Припомнились его знаменитые произведения, особенно эпопея «Лёвка-моветон», столь сильно нашумевшая в русском обществе.  

На следующий день я велел сводить писателя в баню и одеть его в чистое. После обеда привели его ко мне. Я пригласил его к обеду.  

Помытый и приодетый Иван Иванович казался хмурым и необщительным, впрочем, за столом вёл себя вполне прилично, даже заговорил по-французски.  

После нескольких рюмок настойки Иванов явно разговорился.  

– Как же вы до жизни такой докатились, Иван Иванович? Ведь известный человек, а так себя позорите – бродяжите, пьёте, лошадей воруете? Как не стыдно! – вырвалось у меня.  

Писатель равнодушно посмотрел на меня:  

– Горько мне, милостивый государь, грустно за Россию-матушку да за её писателей. Особенно расстроило меня посещение моего давнего приятеля по ссылке Федьки-каторжника, более известного как романист Фёдор Михайлович Достоевский. Ух, как он меня рассердил!  

Меня удивило, что Иван Иванович так запросто и так вульгарно назвал нашего известного романиста. Оно, конечно, Достоевский был на каторге по политическому делу, но так вот сказать – «Федька», «каторжник» …  

Иван Иванович понял моё недоумение:  

– Да уж так мы его и звали в ссылке – «Федька-каторжник». Каторжником забубённым он был, каторжником и остался – уж больно гнусен, предаёт товарищей, с малыми девочками балуется, а уж что пишет!  

Иван Иванович гневно и безнадёжно махнул рукой и продолжил свой рассказ:  

– Пошёл я к нему в Санкт-Петербург, поговорить по душам. Честно говоря, выпил для разговору. Нашёл его квартиру, съёмную, конечно, потому у Федьки никаких средств никогда не было и нет – всё спускает в рулетку, да думаю, и на девок тоже. Каторжник – он и есть каторжник! Так вот, квартирка у него поганенькая, тёмная, сам сгорбленный, больной, гнусный какой-то он мне показался, смотрит хмуро, в глазах безумие, знает подлец, что я всё знаю о его проделках и знает, с каким омерзением я к нему отношусь. Что же ты, говорю, Федька, творишь? Зачем всякие гнусности о России пишешь, о её молодом поколении? Как тебе, подлецу, не стыдно писать, что всякий образованный молодой человек есть убийца старушек?! Как язык-то у тебя повернулся клеветать на наше революционное движение?! А уж твои пальцы-то поганые! Всё маленьких девочек этими пальцами растлеваешь! Думаешь, никто не знает о твоих проделках с шестилетними да с тринадцатилетними малютками?!  

Иван Иванович разошёлся – глаза горят, вид грозный, видно было, как он возмущён поведением Достоевского и его романами. От гнева он замолчал, грозно поводя глазами. На шум сбежались слуги, стоят, смотрят во все глаза на пьяного писателя.  

– Что же было дальше, Иван Иванович? – наконец, прервал я молчание.  

– Дальше? Федька-каторжник совсем обезумел, закричал, да и грохнулся на пол, бьётся всем телом, на губах пена. Обморок. Падучая. Он падучий, каторжник, известно. Лежит, сука, на полу, бьётся, а я всё ему кричу, ах, ты злодей, аль не знаешь, как воры да убийцы, твои товарищи по каторге, относятся к растлителям малых детей, да ведь порежут тебя на ленточки за твои эти гнусности!  

Снова замолчал Иванов, опустил пьяную голову. Потом продолжил:  

– Тут вбегает какая-то молодая женщина, жена Федьки Анна Григорьевна, раскричалась на меня. Прибежал на шум дворник, засвистал в свисток. Схватили меня городовые, в участок. Били там меня сильно. На следующий день выпустили. С горя я напился, пропился. Потом ушёл из Питера. Есть нечего, опохмелиться не на что, решил украсть лошадь да продать. Да какой из меня конокрад – вот и попался! Потом я узнал краем, что хотели меня за тот разговор с Федькой засадить в ссылку или на каторгу, да только Федька, хоть он и подлец, отказался давать на меня показания. Потому знает он, как к таким предателям его товарищи по каторге относятся! Знает, что порешат его за донос, никакой царь ему не поможет! Поэтому меня только помяли в участке, да вышвырнули.  

Рассказ писателя сильно удивил всех. Стали мы его расспрашивать, точно ли писатель Достоевский таков, каковым Иван Иванович описал его.  

– Таков и есть, это точно, – сверкает глазами Иванов, – Я его знаю ещё по коммунистическому кружку Петрашевского. Был такой кружок среди молодёжи в Петербурге. Собирались, обсуждали коммунистическую теорию Ш. Фурье, мечтали. Федька тогда ещё только известным стал, ух, радикалом был – предлагал тайно печатать коммунистические призывы к народу, народ бунтовать. Выдал нас всех один предатель. Федька попал на каторгу, я – в ссылку. После возвращения из ссылки предал Федька-каторжник наш коммунизм, гадости стал писать про народников.  

Долго мы толковали с Иваном Ивановичем о жизни, о положении народа, о ренегате Достоевском. Большого ума оказался наш бродячий писатель.  

Что тут делать с ним было? Сдавать властям? Да ведь жалко, жалко всю русскую литературу, всю нашу бедную Россию, что человек такого ума сгинет в ссылках да на каторгах. Договорились так – я поставлю своим деревенским мужичкам три ведра водки, чтоб помалкивали, а Ивана Ивановича тихо увезу до станции железной дороги, приодев его и дав ему немного денег на жизнь.  

Так и сделали. Очень я просил Ивана Ивановича поберечь себя, не пропойничать, не пропивать свою талантливую жизнь, да, насколько знаю, так и не уговорил. Знаю по слухам, что по-прежнему пьёт и бродяжничает наш великий писатель.  

Так судьба меня свела познакомиться с великим писателем земли Русской – Иваном Ивановичем Ивановым.