Пленный

ПЛЕННЫЙ  

Одним из любимых мест Митьки и всей шпаны в округе конечно была водокачка. А главным атрибутом в жаркие летние деньки – брызгалки. Для изготовления этих странных конструкций требовались капроновые бутылки. В то дефицитное время взять их особо было негде. Поэтому детворе приходилось идти на всяческие ухищрения, суть которых состояла в том, чтобы дома, прокравшись в ванную слить не до конца использованный мамин шампунь в стеклянную банку или прямиком в унитаз и затем, примастырив к проделанной дырке в крышке половину стыренной письменной ручки получить готовый продукт в виде той самой брызгалки.  

Родители, обнаружив пропажу необходимого мыльного продукта в доме бывало недоумевали куда тот мог деться. И только заметив банку с неизвестной мутной жидкостью по запаху напоминающую шампунь, догадывались в чем дело. Но возмездие почти всегда откладывалось на вечер, когда нагулявшаяся дитятко осмеливалось показаться дома. А пока их сорванец уже вовсю поливал во дворе из брызгалки таких же домашних кулибиных. Поэтому приспособления эти, пацаны берегли особо, и если менялись с кем-то, то только на ценные вещи – жвачку или в крайнем случае катафот на велик.  

В общем, водокачка была для всей окружающей детворы местом особого притяжения! Но не всё было так просто. На её страже стоял дядя Коля Тиванищев – фронтовик, полный кавалер орденов Славы. Дом его находился аккурат напротив этой самой водокачки, метрах в пятидесяти. Это было местом его работы. Гидротехническое сооружение имело печное отопление и поэтому с правой стороны располагалось отгороженное забором пространство, где хранились дрова и разные инструменты. Если дядя Коля был дома, то наполнить свои брызгалки водой становилось для детворы задачей трудно выполнимой, практически настоящей боевой операцией.  

Время от времени сторож выбегал из дома с длинным кнутом, которым гнал вечером коров с пастбища. В своем синем галифе, и кепке он напоминал Митьке казака из фильма «Тихий Дон», разве что усов и коня не хватало. С криком: «А ну, быстро отсель! » он так щелкал кнутом, что пацанва как муравьи в секунду разбегались от водокачки по окрестным кустам и канавам. Но немного выждав, пока разгоряченный дядька скроется за своими воротами, детвора вновь облепляла водокачку до следующего его появления. Надо сказать, что фронтовик гонял ребятню не из-за того, что они тратили бесплатную в общем-то воду. Просто находились и форменные хулиганы, которые только по им ведомой причине били стекла в каморке водокачки и ломали там замки. Но все его действия носили скорее демонстративный характер, ни Митька, никто из его друзей ни разу не отведал бича на самом деле. Да и семья дяди Коли была большой, так что и его внуки играли тут же!  

Каждый день мимо Митьки и его товарищей по играм к частным домам в сибиряковку проходил невзрачного вида старичок. Одет он всегда был одинаково – в серую потрёпанную временем и непогодой шинель, старую солдатскую шапку без звезды, на ногах его были неизменные кирзачи. И зимой, и летом одежда его не менялась. Шел он слегка шаркающей походкой, сгорбившись под грузом авоськи с неизменной бутылкой то водки, то дешёвого вина и десятка булок самого дешёвого чёрного хлеба. На Митькин вопрос: «Что это за мужик? », кто-то из пацанов ответил пренебрежительно: «Да забулдыга местный, дядя Лёша».  

Иногда дядя Лёша останавливался отдохнуть. Присаживался на камешек лежащий у обочины. О чем-то оживлённо разговаривал сам с собой, при этом его редкая рыжая бородка двигалась в такт движения рта, что придавало ему определенное сходство с Лениным. Но у Митьки почему-то всплыли в сознании кадры из какого-то военного фильма, где он видел пленных в таких же шинелях без ремней, с такой же походкой и с таким же безысходным, потерянным выражением лица. «Пленный, точно, как пленный» – решил для себя Митька. Так с его лёгкой руки дядю Лёшу пацаны стали назвать между собой Пленным.  

Жил Пленный на второй улице в маленьком домике, местами оштукатуренного глиной и покрашенного известью, в котором всегда было полно ребятишек. Все они приходились ему внуками. Так что покою ему не было ни днем ни ночью. Был он уже на пенсии, пол жизни своей отдав родному заводу. Подрабатывал пошивом унтов, что приносило определенный доход, впрочем, моментально проедаемый многочисленными родственниками. Жену он давно схоронил, и бутылка стала его единственной радостью в жизни. Каждый день был он немного пьяненький, но никто никогда не видел его буйным во хмелю и не слышал не единого худого слова.  

В один из дней вконец расхулиганившиеся мальчишки увидев привычно бредущую у обочины дороги фигуру Пленного решили над ним подшутить. Подкравшись со спины они как по команде нажали на свои брыгалки и от всей души окатили сгорбленную в шинели спину старика. Тот остановился, по всей видимости, не понимая почему спина вдруг стала мокрой принялся ощупывать её слегка дрожащей рукой. Пацаны же все разом кинулись прятаться за водокачку. Митька, не отстающий от товарищей в этом хулиганстве, тоже было ломанулся со всеми, но проклятый камень, как бы мстя за Пленного, дал ему подсечку. Мальчишка растянулся по пыльной дороге больно оцарапав колено.  

В этот момент старик наконец обернулся. Из-под надвинутой на лоб старой видавшей виды шапки на Митьку смотрели серые, подёрнутые мутной пленкой глаза. В глубине них было что-то темное, глаза эти казалось пронзали насквозь, изучали. Митька испугавшись, шарахнулся от старика, но вдруг Пленный улыбнулся, краешки глаз его покрылись паутиной смешливых морщинок, морщинки эти побежали к вискам да там и спрятались под засаленный дочерна краешек шапки.  

– Не шалите, ребятёшки, – немного растягивая слова, молвил старик, погрозил пальцем пацанам, спрятавшимся за водокачку. Потом протянул растерянному Митьке исколотую швейными иглами мозолистую руку.  

Митька осторожно, всё ещё опасаясь возможного возмездия взялся за неё. Пленный поднял мальчика:  

– Ну вот другое дело, – Он отряхнул его штаны от пыли, – так –то лучше будет!  

И только сейчас Митька заметил, что у ворот своего дома выжидающе стоит грозный страж водокачки:  

– Алексей Ильич, как ты, помощь нужна? Уж я этих сорванцов мигом, – он угрожающе поднял вверх кнут!  

– Всё хорошо, Николай Иванович, не пугай ребят. Всё хорошо, дорогой! – голос его звучал мягко, успокаивающе.  

– Ну лады, я тут если что, – дядя Коля, напоследок грозно посмотрев в сторону детворы, показал им кулак с зажатым в нём кнутом:  

– Задам я вам! – и громко хлопнул калиткой.  

Разбежавшиеся пацаны, не ожидавшие такой развязки, с любопытством и осторожностью начали выглядывали из-за водокачки. Митька немного осмелев, подошел ближе. От старика шел легкий запах спиртного, мальчишке было стыдно за сделанную пакость, он, покраснел, склонил голову и промолвил:  

– Мы это, нечаянно! Не хотели мы. Так получилось, – он не знал, что сказать, поэтому соврал.  

В просветлевших глазах Пленного мелькнула какая-то печаль, так мог смотреть только отец на сына, тепло и уютно!  

– Да ладно, всяко в жизни бывает! А ты не убежал, как друзья твои. Молодец, трусость ведь – последнее дело.  

– Да я как бы и не успел, – решил честно признаться Митька.  

Пленный только ухмыльнулся в ответ.  

– Да не переживай! Знаешь, мне вдруг вспомнилось, как точно так же в сорок третьем в украинском селе расположились мы на привале. И угораздило меня сесть прямо под окно одной хаты. Солнышко-то распекает, благодать! Пригрелся, разморило меня, не одну версту ведь отмахали. Задремал и приснилось что на лугу я, птички поют, ветерок травку колышет, ну чисто рай на земле и вдруг ни с того ни с сего дождь! Окатил прям с головы до ног! Сон мой как рукой сняло. Открываю глаза. Бойцы стоят вокруг меня со смеху давятся! Я весь мокрый и в очистках картофельных. Оказалось, хозяйка по темноте не заметила меня и прям с окошка окатила полным ведром. Ну конечно, увидела потом, выскочила, давай извиняться. Да я зла то на неё не держал. Красивой деваха оказалась с соломенной косой и статью. В избу меня зазвала постираться и просушиться. А бойцы мои пуще прежнего смеялись:  

– Ну что, Ильич. Остаёшься? Можем тебя не ждать?  

Мы дальше пошли фрицев добивать, а деваха-то та всё никак из головы моей не выходила. В общем, в сорок шестом, как демобилизовали меня, вернулся в то село. И в жёны её взял. Вот так – то бывает! – старик утёр внезапно появившуюся из-за нахлынувших воспоминаний слезу.  

Митька внимательно выслушав его рассказ, окончательно осмелел:  

– А Вам зачем стоко хлеба, – и кивнул на авоську. Видно было, что старик немного смутился:  

– Ну не у всех же, Митька, на столе через день пельмени да пироги с вареньем.  

– Так Вы и имя мое знаете? – удивился мальчишка.  

– Да я все ваши имена знаю, память у меня такая. Учись Митька, в жизни пригодится. И меня это не раз выручало. А нынче, так забавы ради. Ладно беги к товарищам, а то ждут тебя. И аккуратней, это… не падай…  

Он развернулся, бережно поднял авоську и побрёл вверх по улице.  

Митька же крикнул ему вслед:  

– Извините! Так получилось!  

Старик, не оборачиваясь, махнул в ответ.  

С тех пор Пленный всегда проходя мимо кивал Митьке и его товарищам по игре. Пару раз мальчишка подряжался помочь тащить авоську старику, тот неохотно доверял свою ношу малолетнему носильщику. Но неизменно, на повороте к своему дому авоську забирал, гладил по голове помощника и прощался с ним. Не сказать, что они сдружились, но в Митькином представлении приятелями они стали. Товарищи не особо одобряли его знакомство с Пленным, но и с советами не лезли: «Пьяница, что с него взять» -рассуждали они, – «А что Митька с ним якшается, так это его личное дело, вреда от этого никакого! » Странно было и то, что и дядя Коля не особо теперь гонял пацанов от водокачки, только иногда для остраски прикрикивал на них, когда те начинали шалить выше дозволенного.  

Так продолжалось с месяц, потом Пленный исчез и через пару недель пришла новость, что дядя Лёша-Пленный умер. Это известие не ошарашило Митьку, ведь толком сдружиться с ним они не успели, хотя ему, конечно было жалко несчастного старика. Движимый любопытством он с товарищами пришел как раз к выносу тела. К его удивлению вся улица была забита народом, пришедшим на похороны. Вначале вынесли огромные красные знамена завода и города с черными лентами вверху. Вслед за знамёнами неторопливым шагом, поддерживаемый под руки сопровождающими, вышел оркестр слепых. Каждый из них с помощью труб и тарелок пытался нестройно выводить похоронную мелодию. Кроме этого произведения неизвестного автора они ничего не знали. Но этого им вполне хватало, чтобы в дополнение к своей основной работы в сапожной мастерской, калымить на похоронах. Краснея, смешно надувая щеки, они вталкивали в трубы всё своё умение и силу легких, тарелочники со звоном, в такт мелодии с силой ударяли тарелки друг об друга производя какофонию, называемой музыкой. Но чистота и правильность мелодии была здесь второстепенна. Главным было само участие оркестра, который приглашали играть на похоронах далеко не каждого почившего петрованина!  

Далее бесконечной чередой на бархатных багровых подушечках стали выносить ордена и медали. Митька насчитал их около двадцати штук. Перехватив удивленный взгляд мальчишки, стоявший рядом, подвыпивший мужичок полушёпотом, произнёс:  

– Да уж, был наш Алексей Ильич героем, в полковой разведке воевал, всю войну прошагал до Берлина, во как. А уж «языков» из-за линии фронта таскал через день, а може и чаще! Говорят, сам товарищ Жуков его награждал, а это самый что ни наесть заглавный наш полководец! А умер Алексей Ильич нищим. Такая судьба его … эх…  

Митька же с товарищами старался заглянуть в гроб, который проносили мимо. Покойников он не видел ни разу. Мёртвый мало походило на Пленного. Осунувшееся бледно серое лицо, с острым как у орла носом. Но он удивился не этому, покойник был почти что лысым, лишь по краям головы сохранились остатки рыжих волос. Митька поймал себя на мысли что ему даже хочется потрогать эту лысину рукой, убедиться, что она настоящая. Ведь они никогда не видели старика без его неизменной шапки. Но колонна прошла дальше.  

С кладбища люди приехали только часа через три. Оказывается, гроб Пленного несли через весь город на руках бывшие фронтовики и рабочие завода. Но Митька на кладбище, конечно, не ходил, так далеко, его родители не отпускали. В доме были подготовлены поминки, люди расселись за первые столы. Во дворе суетился дежурный с подносом, на котором стояли рюмки с водкой на помин души, Алексея Ильича! Поминальщики отведали кутью, холодец и прочую снедь, выпили положенные три стопки и торопливо освободили место для вторых столов. Дом был маленький, поэтому сноровистые бабы накрывали столы один за другим. Через час полтора дошла очередь и до ребятни. Из дома вышла женщина с уставшими черными глазами. И негромко пригласила: «Ребятёшки, идите покушайте! Помяните дядю Лёшу! ». Она вытерла краешком платка проступившие слезы и повернувшись пошла в дом. Детвору дважды приглашать не пришлось. Через минуту все лавки были заняты. В доме сильно пахло валерьянкой, свежеструганными досками и трехдневным покойником. Но мальчишки на это внимания не обращали и с аппетитом уплетали, то, что еще оставалось на столах: кисель, пироги. Кутью же ели неохотно, непривычным было это блюдо для большинства из них – рис с изюмом. Кое-кто из пацанов, из многодетных семей, успевал нагребать пироги и сладости прямо себе в подолы курток и рубах.  

Наконец, доев всё что было и допив остатки чуть сладкого киселя, ребята вышли во двор. Только сейчас Митька огляделся. Поразило его то, что ни в доме, ни во дворе почти ничего не было. Из мебели только пара кроватей, вынесенных во двор, ни грядок, ни живности, только в самом углу небольшой участок был засажен картофелем.  

Подвыпившие мужички не спешили расходится. Они стояли кружком, неторопливо подкуривая друг у друга папироски:  

– Вот так жил паря, человек, никому не нужный, а как помер, так сразу вспомнили, почести вон какие оказали! – кивнул в сторону дома умершего фронтовик дядя Коля, на коричневом пиджаке у него виднелись наградные планки.  

– Да молчи уж, – осек его грузный мужик в кепке, – разговорился тут, оказали и на том спасибо!  

– А чего мне бояться, я войну прошел – не боялся, за Алексея Ильича обидно. Полон двор у него был завсегда – возразил тот.  

– Да уж, ребят у него много было. А внуков скоко ему нарожали. Они на его пенсию и жили. Ту что он на заводе после войны заработал. Шибко тяжко жили-то, хлебом да картохой, – поддержал разговор высокий мужик, Митька вспомнил, что работал он грузчиком в Юбилейном магазине, – так он и не гнал никого, всех грел как мог. Царство тебе небесное, Алексей Ильич, русский солдат!  

– Токо пил он, божешь ты мой.  

– Да и мы все не без греха. Может он боль свою так заглушал. Как жена-то померла так он совсем неприкаянный сделался, себя потерял. Они в общем-то и жили неплохо, а потом раз и всё, померла ни с того ни с сего. Он с тех пор и не просыхал! Так что тут уж дело такое, укорять не с руки, – рассудил дядя Коля, – на войне-то он геройский мужик был, а тут так закончил, эх…  

Уже под вечер, когда начинал алеть закат мужички стали расходиться, кое- кого вели даже под руки, так их развезло наверное не с трёх рюмок. Были слышны протяжные деревенские песни. Сибиряковка постепенно умолкала, готовясь к ночи.  

А Митьке все казалось, что сейчас он увидит сгорбленную фигуру в потрепанной шинели и солдатской шапке медленно бредущую в гору с авоськой в которой поблескивала бутылка водки и десять булок черного хлеба.