Тимка

Димка очень ждал лета! Но лето в Забайкалье наступало неохотно. Долгими зимними вечерами сидел он у покрытого морозными узорами окна, смотрел на пролетающие снежинки и думал о озере, своем личном озере, которое ждало его, пока что покрытое толстой коркой льда, возле бабушкиного дома в Хилке.  

Конечно официально Димке это озеро не принадлежало, но он считал, что когда вырастет, то обязательно купит его и даже начал копить на это деньги откладывая со школьных завтраков. Деньги копились медленно, но к окончанию школы сумма, по его подсчетам, должна была стать достаточно большой.  

Топкие берега, илистое дно и пиявки, оккупировавшие дно, совсем не пугали Димку. Для него это озеро было местом, где он мог уединиться, помечтать, половить мальков. Все свое свободное время проводил он тут, иногда разбавляя свои забавы прихваченной книгой о путешествиях, неведанных землях и морях и тогда в мечтах его рождались новые герои, преодолевающие все трудности и всегда достигающие своей цели.  

Иногда он засиживался там, совершенно не замечая, как день превращается в вечер и тогда бабка Шура выходила из ограды и кричала его; «Тима, домой! » Тимкой его называли только седой как лунь с бородой до пояса дед Пантелей, участник Гражданской войны, бабка Шура и прабабка Нинила, которой было уже под сто лет. На его возражение: «Я не Тима, а Дима! » дед Пантелей, являющийся непререкаемым авторитетом для всей округи, пояснял: «Ты по свидетельству о рождении Дмитрий, значит Тима, был бы Димитрием, называли б тебя Дима, да и как-то по-нашему это-Тима! » Логика деда хоть и была не совсем понятна, но и возразить было нечем. Так и стал Димка Тимкой.  

Вообще Пантелей не был Тимке родным дедом, но тем не менее очень его любил. Только узнав, что мальца привезли к бабке, Пантелей, выждав денек, непременно приходил в гости. Зайдя в сенцы, он, опираясь на толстую суковатую палку, нагибался под низким проемом дверей так что седая борода касалась пола, затем выпрямись, здоровался с хозяйками, поворачивался к стоящим в красном углу иконам, трижды крестился и только после этого садился за главный угол стола на длинную деревянную скамейку, застеленную вышитым длинным покрывалом. Это было законное место прабабки Нинилы и только деду Пантелею позволяла она занимать его, таким образом признавая его авторитет и первенство. Начинался неспешный разговор о делах, здоровье, когда обязательная официальная часть заканчивалась, дед Пантелей звал парнишку, который был уже наготове:  

– Ну что, Тима, давай спой мне нашу партизанскую.  

Тима, ощущая себя настоящим артистом, вроде Муслима Магомаева или Иосифа Кобзона, вытягивался по стойке смирно и пел:  

Шёл отряд по берегу, шёл издалека,  

Шёл под красным знаменем командир полка.  

Голова обвязана, кровь на рукаве,  

След кровавый стелется по сырой траве.  

«Хлопцы, чьи вы будете, кто вас в бой ведёт?  

Кто под красным знаменем раненый идёт? » —  

«Мы сыны батрацкие, мы за новый мир,  

Щорс идёт под знаменем — красный командир.  

Когда он доходил до этих слов, то вместо слова «Щорс» у него получалось «Черт», чем очень веселил деда Пантелея. Тимка своим тонким детским голоском пытался нестройно вытягивать все нотки, но для стариков это было неважно. Они с умилением в глазах смотрели на маленького артиста, аплодируя каждой новой песне, дед в такт исполнителю постукивал своей палочкой по деревянному полу, а песен у Тимки было цельных пять штук и все правильные – про революцию и бои. Но всё же хитом всегда была «Песня о Щорсе». После окончания концерта, дед Пантелей, кряхтя и хитро прищуриваясь с видом фокусника извлекал из кармана блестящий металлический рубль с изображением головы Ленина и торжественно вручал Тимке, который крепко обнимал деда, утыкаясь в его густую, пахнущую чем-то вкусным и родным, бороду и убегал прятать бесценный гонорар. Где и как брал дед эти рубли с Лениным к каждому Тимкиному приезду никто не знал, но Пантелей бумажные деньги не признавал, говорил, мол не настоящие они, а вот металлические что ни на есть самые правильные.  

Надо сказать, что были у деда и свои родные внуки и прознав про то, что их дед одаривает рублями соседского мальчишку, пытались так же петь ему, но Пантелей, по одному ему ведомой причине, денег другим артистам не давал, оставаясь верным поклонником Тимкиного творчества. Любил его дед Пантелей и Тимка отвечал ему тем же.  

Часто вместе с дедом приходили в гости старушки, одетые в семейские разноцветные сарафаны и тогда прабабка Нинила вытаскивала старый колченогий табурет на высокое крыльцо садилась на него, возвышаясь как на троне над всеми остальными и кричала: «Шура, доча, иди, попоём». Доча, которой самой был уже восьмой десяток, рассаживала на крыльце гостей и одна из певуний затягивала красивую семейскую песню, остальные подхватывали. Дед Пантелей, облокотившись на палку закрыв глаза слушал их. Тимка присев на не расколотую чурку около поленницы с интересом смотрел на все это представление. Он не всегда понимал слова этих песен, но чувствовал, что было что-то притягательное в них. Распевы эти закрадывались в душу, ложились там мягкими нежными нотками и ощущал мальчонка, что это хорошие песни.  

Вечёрки могли продолжаться долго и Тимка пресытившись песнями, прихватив трехлитровую банку, с привязанным к нею куском провода, несся к своему заветному месту. Там накидав в банку хлеба и закрыв капроновой крышкой с прорезанной неровной дыркой, закинув ее в темные недра, как ему казалось бездонного озера, начинал рыбалить. Основной его улов состоял из мальков, которых он с важным видом приносил во двор, где скармливал сибирскому с отмороженными ушами коту Ваське и пронырливым курицам, которых возглавлял дерзкий разноцветный петух, иногда имевший наглость нападать на хозяйку бабу Шуру. Но та, шикнув, быстро ставила его на место.  

Жить в деревне Тимке нравилась. Во дворе было много интересных мест и каждое из них имело свою тайну. Под чуркой жили красные упитанные дождевые червяки. И иногда, если быстро наклонить её, то было видно их скользкие красные спины, исчезающие в норках. В курятнике можно было разжиться перьями, которые отлично подходили к костюму индейца. На крыше сооружения под названием дача, которое использовалось для ночевки гостей, хранились потемневшие от времени и дождей дядькины удочки. Через высокий соседний забор свисали ветки дикой яблоньки и Тимка постоянно пользовался этим. Жаль, что много кислых до оскомины в зубах и к тому же мелких плодов зараз съесть было просто невозможно! На огороде среди окученной картошки попадались старинные с орлами монеты и у Тимки со временем собралась небольшая коллекция, которой он хвастал перед друзьями. Но всё же главной достопримечательностью для мальчишки, конечно оставалось его озеро!  

В один из дней Тимка пришел туда чтобы проверить свою банку-закидушку. Потянув ее, он понял, что как-то необычно тяжело идет улов. Когда банка показалась на поверхности на секунду он подумал, что кто-то забил в неё небольшое полено. Но приглядевшись не поверил своим глазам, из банки торчал огромный щучий хвост. Такой улов Тимка конечно не ожидал. Вытащить щуку он не смог, она наглухо застряла в дырке крышки. Он схватил всю эту конструкцию на руки, и с ревом понесся через кочки то и дело проваливаясь между ними в воду. Тимкин рёв, нёсшейся с озера был услышан в доме, где как раз гостил Пантелей. Перепуганная бабка Шура вместе с дедом выскочили за ворота готовые защищать Тимку от ли собак, то ли хулиганов, то ли вообще неизвестно от чего, но вместо этого увидели его счастливое лицо и необычный улов. Тимка всё так же с ревом пронесся мимо них, шмыгнул через калитку и бросился к деревянным кадушкам, стоящим около колодца. Поспевший за ним Пантелей помог освободить рыбину от крышки и Тимка невзирая на аргумент бабки, что рыба давно уже почила, пытался оживить ее в кадушке с водой. Немного погодя раздосадованный неудачными попытками реанимировать щуку, мальчонка вытащил её из кадушки и вручил бабке. Единогласным решением она была приговорена к жарке на сковородке, что немедля и было сделано! Тимке немного жаль было есть рыбину, хотелось подольше полюбоваться на самый большой улов в его жизни. Дед Пантелей, сам в прошлом заядлый рыбак, поглаживая бороду, только покачивал головой:  

– Это ж надоть! Скока лет живу, а такое первый раз вижу. Чтобы щуку да в банку поймать! Ну ты, Тимка меня удивил! Будет с тебя, паря толк!  

Но главное, что теперь, глядя на своих бабок и деда, с аппетитом поедающих щуку, он ощущал себя настоящим опытным рыбаком, добытчиком.  

Все лето Тимка жил у бабушек. Утро всегда начиналось одинаково, еще когда Тимка спал, бабки вставали перед потемневшими от времени иконами и начинали молится, то и дело крестясь, вставая на колени и кладя поклоны до самого пола. Затем начинались хлопоты по хозяйству, готовка завтрака и, хотя каждодневное меню не отличалось разнообразием, но было очень вкусным и питательным. Почти всё, что было на столе давал небольшой огород. Главными блюдами неизменно оставались картошечка в разных её видах, яички, зеленый лучок, селедочка, сальце и главное кисель заправленный смородиновым вареньем, густой до состояния холодца, так что есть его было принято ложками. За лето худой Тимка превращался в упитанного карапуза, босиком гоняющегося с прутиком за курями. Его розовые щеки обретали припухлость, тело становилось бронзовым от загара, и даже казалось, что он сильно прибавлял в росте.  

Лето пробегало, пролетало очень быстро. Приезжали родители, привозили бабушкам гостинцы, начинались недолгие сборы. Расставание с деревней всегда было тягостным. Честно сказать, Тимка иногда даже плакал, ну так, чтобы взрослые не видели. Утешала только одна мысль, что придет лето и он обязательно сюда вернется. Дед Пантелей жил не рядом и поэтому попрощаться с ним удавалось далеко не всегда. Перед самым отъездом, когда машина уже стояла у ворот в полной готовности, обязательным ритуалом было прощание с озером. Тимка в последний раз бежал к нему через знакомые кочки, обходил его вокруг, разговаривая будто с живым и только после этого садился в машину и пока были видны, стоящие у ворот бабка Шура и прабабка Нинила, он, высунувшись из машины со всей силы махал им и своему озеру. Постепенно все они скрывались из виду и начиналась долгая дорога домой, где ждала школа и быт. Из Тимки он снова превращался просто в Димку. И впереди были долгие месяцы ожидания, дождей, осеннего листопада, мороза и метелей, первого весеннего теплого лучика, веселых ручейков, подснежников и первых отголосков наступающего лета.  

В одно из лет, Тимка как обычно, был привезен к бабкам. За зиму был подготовлен обновленный репертуар революционных песен. Он ждал, что вот-вот забрехает собака, скрипнет калитка и покажется знакомая седая борода деда Пантелея. Но проходил день, второй, третий, а его всё не было. Наконец, уставшая от расспросов Тимки баба Шура промолвила:  

– Нет больше деда Пантелея, умер он Тима, – и смахнула краешком потрепанного платка скользнувшую из глаз одинокую слезинку.  

Эта новость ошарашила мальчишку! Такое просто не могло быть! Дед Пантелей был необходим ему и вечен в его детском мире. Вечен как вода, небо, как его озеро. Дед принадлежал ему и только ему, как кто-то посмел украсть его? Весь вечер Тимка был сам не свой, а наутро с бабками пошли они на кладбище и увидел Тимка большой деревянный крест, покрашенный красной краской, на котором была прибита фотография его деда Пантелея. И только тут мальчишка заплакал. Он вдруг понял, что не будет больше этих концертов, не уткнется он в бороду деда Пантелея и не будет с ним сидеть на завалинке слушая как поют бабушки красивые чикойские песни. С этой смертью впервые рухнул его детский мир, его представление о жизни. Ничего больше для него не могло быть прежним. В его детском сердце впервые поселилась горечь потери. Уже потом, во взрослой жизни этих потерь будет много. Но тогда, в первый раз смерть сильно обожгла его своим холодным пламенем лишив любимого деда!  

Как-то пусто стало Димке у бабушек, грустил он по деду отчаянно. Не знал, чем себя занять. На озеро сходил только раз. По всей видимости эта зима выдалась на удивление холодной и озеро промерзло почти до дна. Около берега вверх брюхом плавала дохлая рыба, среди которых была еще одна щука. Димка подумал, что, наверное, та щука которую он поймал прошлым летом была может быть братом или сестрой этой погибшей позже рыбине и ему стало жалко её, больше на озеро он не ходил. Первый раз лето шло совсем не так как он планировал. Время тянулось медленно, дни были наполнены бессмысленными, скучными, как ему казалось, занятиями. Захотелось даже, чтобы приехали родители и забрали его домой. Но как-то раз увидел он сон. Стоит дед Пантелей прямо у ворот, палкой своей постукивает по доске, улыбается:  

– Что ты Тимка так грустишь. Жизнь я честную прожил, поэтому встретили меня тута хорошо. Тока вот песен твоих не хватает. Ты их там пой, а я тута слухать их буду. И не грусти боле, не надо!  

Первый раз за это лето проснулся Тимка с улыбкой и объявил удивленным бабкам, что сегодня будет концерт для них и деда Пантелея. После этого побежал на озеро и там увидел, что дохлую рыбу кто-то то ли убрал, то ли съел, а с разлившимся Хилком зашла новая рыба. И понял Тимка, что жизнь такая странная штука и имеет обыкновение продолжаться невзирая ни на какие обстоятельства.  

Прошло много лет. И прабабка Нинила и бабка Шура нашли покой на местной погосте, лежат неподалёку от деда Пантелея. А озеро до сих пор живо и рыба в нем есть. А Тимка вырос и отрастил бороду и когда бывает в Хилке всегда заезжает проведать родные могилки и озеро, его, Тимкино, озеро!