Погребенные в пекле

РОМАН МАКСИМОВ  

ПОГРЕБЕННЫЕ В ПЕКЛЕ  

* * *  

Никита с усилием открыл глаза. Горячий, душный воздух пронизывал грудь, выжигая все внутри. Ужасно болела нога, придавленная обрушившейся от взрыва артиллерийского снаряда бетонной стеной. Глаза заливала липкая, сладковатая на вкус кровь. Он видел ее одним глазом и ощущал, как на щетинистой щеке она запекается в неровные комочки. Голова гудела, как колокол, левый глаз не открывался из-за слипшихся от крови век. Но все равно он видел. Видел, что находится внутри какого-то бетонного мешка, придавленный плитами обрушившейся стены дома, которая похоронила его по тысячами обломками битого кирпича, покореженной арматуры и бетона. Последнее, что он помнил, это яркая вспышка рядом с тем местом, где находилась его огневая точка, потом сильный взрыв, ужасная, пронизывающая все тело боль и…. тишина. Страшная, удушающая тишина. Никита попробовал повернуться. Боль усилилась. Он почувствовал, что руки также чем-то прижаты тяжелым. «Вот б…ть, твою мать…» – подумал Никита, пытаясь освободить хотя бы одну руку, чтобы вытереть вымазанное в пыли вперемешку с кровью, лицо. Вдруг он услышал где-то недалеко от себя слабый стон. Даже не услышал – уловил краем уха, на уровне сознания.  

– Кто здесь? – сухими, шершавыми губами негромко произнес Никита.  

В ответ тишина. Плотная, удушающая тишина, которая неизмеримо сильно давила на воспаленный от войны мозг солдата.  

– Кто здесь есть? – повторил Никита, слегка повернув голову в сторону услышанного им звука.  

«Аааа» – стон повторился, но он был уже громче и отчетливее. Сомнений не оставалось, где-то рядом с Никитой находился человек, возможно также раненый, как и он. Или приваленный завалом из строительного мусора, выкорчеванного из бетона и камней, обрушившегося здания.  

– Эй, ты кто? Живой? Говорить можешь? – Никиту вдруг охватила надежда на спасение, что он не один в этой тьме, есть еще человек. Рядом. Вот только бы доползти до него.  

– Эй, брат, говори со мной, я попытаюсь тебе помочь, – Никита попытался поднять голову и повернуться в сторону предполагаемого раненного человека. Боль снова сковала тело. Но уже перешла куда-то ниже живота.  

И снова стон… Только более громкий, чем первый раз.  

– Сейчас, сейчас, потерпи, браток… – Никита, преодолевая боль, повернулся на бок и сконцентрировал взгляд на темноте, пытаясь что-то увидеть, – ты слышишь меня?  

– Да… – и снова тяжелый, продолжительный стон.  

– Ты ранен? – Никита медленно, превозмогая боль, освободил из под обломков бетонной плиты, руки. – Говорить можешь?  

– Да, можу. Голова болить…  

– Ты, что, укроп, что – ли? – Никита невольно вздрогнул. – Как ты тут оказался?  

– А ты як? – услышал Никита встречный вопрос, произнесенный сиплым голосом раненного украинского бойца. – Мы в цьому будинку тримали оборону. А вы в нас стріляли… орки.  

– Прячетесь в жилые дома, суки, за спинами «мирняка»? – Никита с силой сжал зубы, прикусив напухшую губу, – то ли от боли, то ли от внезапно нахлынувшей злости на этого ВСУшника.  

– Це ви прийшли на нашу землю, уроды, орки… Мы добре жили без вас, «руського» мира.  

– Как тебя звать? Двигаться можешь? – спросил Никита, освобождая из под завала ногу, которая, казалось, еще больше начала болеть, как только немного ослаб груз, прижимавший ее к земле.  

– Тарасом звать мене. Я з Дніпра.  

– С Днепропетровска значит. А меня Никитой зовут. Я с Рязани. Так как, «укроп», двигаться можешь?  

– Зараз, спробую…. Ааааа, от б…ть…Болить все тіло…  

– О, материшься по русски. Это уже хорошо. Жить будешь…. Пока я к тебе не доползу и не прикончу тебя, – Никита нащупал ладонью остов своего «Калаша». «Оружие рядом со мной, это уже хорошо», – подумал он и слегка погладил прищелкнутый к ствольной коробке, магазин.  

– Попробуй тільки підповзти, ще подивимось, кто кого замоче…  

– Ах ты сука нацистская, – прошипел Никита, – Ну подожди…Ща немного оклимаюсь…  

– Давай, давай, підповзай ближче…орка. Подивлюсь, що ти можешь… – Тарас как будто издевался над Никитой.  

– Я уже почти вылез из под завала…Молись, «укроп»!  

Никита врал. Он полностью освободиться не мог – правая нога все еще находилась зажатой между плит.  

– Я чекаю тебе…Жду…Ааааа, як больно…. – Тарас громко застонал и слегка повернулся. Никита почувствовал, как покатились тяжелые кирпичи к его ногам.  

– Слышь, Тарас, не шевелись. Я сейчас попробую подползти к тебе и помочь.  

– Ты ж хотів мене вбити, – простонал ВСУшник. – От як вам можно довіряти, русня?  

– Не зли меня, Тарас, а то точно грохну.  

– У мене болить всередині все, – Тарас снова громко застонал. – Я не можу підняти руки. Все болить…  

– Держись, брат. Хоть ты и хохол, но мы все равно…один народ. Просто вас, дураков, использует НАТО, как живое мясо, – Никита не прекращал попыток полностью освободиться от завала, – Сейчас освобожусь и подползу к тебе. Не двигайся, может у тебя переломы.  

– Я теж не можу визволитися…Дуже сильно мене придавило.  

– У меня тоже ничего не получается. Плита лежит на ноге, она немеет уже…Слышь, Тарас, нужно выбираться отсюда, иначе подохнем, как собаки. Давай, пытайся выбираться. Если я выползу первый, я обещаю тебе помочь. Хоть ты и укропская сволочь.  

– А я тобі допомогати не буду. Сам виповзай, козел...  

– Ладно, хватит лается, мы тут можем сдохнуть. Вот ноги затекут, вообще не встанем. Давай, ворочайся, Тарас, ворочайся. Разогревай кровь. Может освободимся из этого завала, – Никита говорил, но интуитивно понимал, что силы его оставляют. Туловище перестает слушаться. Придавленная плитой нога уже перестала болеть, но вместе с тем пропала и ее чувствительность. «Нужно пытаться выбраться во что бы то ни стало... Во что бы то ни стало... Нужно жить, для семьи, для детей... Я могу, я должен... » – отчаянная мысль пульсировала в мозгу Никиты, – «Мне ведь только тридцать три года... Возраст Христа»...  

Со стороны Тараса наступила тишина. Стон прекратился. Никита прислушался… Тяжелое дыхание ВСУшника еле-еле ощущалось в каменном мешке. Живой еще….  

– Эй, ты, Тарас, а ну-ка не спи, нельзя спать! Нужно выбираться отсюда, – Никита постарался как можно громко позвать «укропа». – Думаешь ты умрешь и все? Нет, брат, не все. Если есть хоть малейшая возможность жить, цепляйся за эту возможность. Вот я хочу жить. И хочу чтобы ты жил. Ты понял, хохол?  

Тишина.  

– Тарас, эй, живой еще?  

Никита изо всех сил, что оставались еще у раненного солдата, превозмогая нестерпимую боль, слегка отодвинул бетонную плиту, лежащую на ноге. Почувствовав секундную свободу, нога выскользнула из-под плиты, тело Никиты развернулось, освободив, вдобавок, и покалеченную осколком арматуры руку.  

– Эй, Тарас, я кажется освободился. Сейчас подползу к тебе.  

Непослушными, грубыми от полевой жизни пальцами, Никита стал откидывать кирпичи и куски бетона, освобождая проход к украинскому солдату, который уже не издавал каких либо звуков. Вот из пыли и битого бетона показалось тело ВСУшника. Руки, голова…. Никита нащупал в кармане штанов небольшой армейский фонарик, зажег его и мягкий, матово-белый свет упал на лицо Тараса. Из темноты вынырнуло черное от сажи и пыли лицо человека с бородой. Сколько ему было лет мешала определить густая рыжая борода, слипшаяся в кусках темно-багровой крови. Глаза Тараса были закрыты. Никита поднес свое лицо к лицу украинского солдата и почувствовал легкое дыхание. Он понял, что Тарас живой, но находится без сознания. Разбитыми в кровь ладонями Никита стал бить по щекам Тараса, приводя его в чувство.  

– Не засыпай, придурок, открой глаза, – что есть силы прямо в ухо «укропа» закричал Никита.  

Веки Тараса дернулись и слегка приоткрылись.  

– Це ти, орка? – скорее Тарас прошипел разбитыми губами, чем произнес вслух. – Шо, прийшов мене вбити?  

– Да нет, убивать тебя не стану… я ж не такой, как вы…нацики. Вытащу отсюда и сдам в плен нашим, – Никита говорил и одновременно разгребал внушительных размеров завал, который подгреб под себя ВСУшника. – А ты случаем не «Азовец»?  

– Ні, я мобілізований. З територіальної оборони Дніпра.  

– Я тоже мобилизованный. – горько высказался Никита. – Теперь стреляем друг в друга, как в Гражданскую войну.  

– Так вона і є Громодянською війною. Тільки для нас, українців, вона ще і Вітчизняна. Це ж ви напали на нас раптово, у чотири ранку, як Гітлер...  

– Вы все для этого сделали! – сплюнул от внезапно нахлынувшей злости Никита. – Не нужно было гнобить русских, прославлять своего Бандеру, зиговать, ходить со свастикой…У меня дед был ранен в Западной Украине, когда гонял нациков по схронам.  

– Нічого ти не розумієш, ми ні нацики, ми патріоти які люблять свою Країну, – скрипя зубами от боли проговорил Тарас. – Ми добре жили без вашого Руського мира... А ви прийшли нас вбивати... Ааааа, б... ть, больно... – внезапно закричал он, когда Никита, приподняв тяжелую плиту, резко вытолкнул тело ВСУшника из-под завала.  

– Все. Вроде освободил тебя. Теперь нужно как-то выбираться отсюда.  

– Я не можу. Все болить… Давай трохи відпочиним. В тебе водичка є? – Тарас облизнул сухие, потрескавшиеся от жажды губы.  

Никита протянул «укропу» армейскую флягу, слегка погнутою по краям.  

– На, смочи губы, воду нужно экономить. Ее мало, – Никита придвинулся к ВСУшнику, так, как ощутил сильный холод в конечностях. Все таки ноябрь месяц...  

– Тарас, ты только не молчи, нам уснуть нельзя, а то мы совсем тут околеем. – Никита легонько толкнул «укропа» в бок. – Хочешь, покажу тебе свою семью, жену. У меня двое деток. Две дочки... Одной двенадцать лет, звать Олечка, другой, младшенькой, восемь лет. Звать Анечкой. – Он достал из внутреннего кармана куртки фотографию, аккуратно завернутую в потрескавшийся файлик и посветил на нее фонариком, чтобы видел Тарас. – Вот смотри... Вот жена Ирина, вот дочки... А вот я стою рядом. Это мы на пляже в Геленджике. Отдыхали там семьей в 2021 году...  

– Гарна жінка... гарні діточки. – Тарас внимательно смотрел на фотокарточку. – А в мене теж є фото жінки та синочка. Йому тільки виповнився рік. Ось, дивись...  

Тарас достал из под бронежилета фотографию, на которой была запечатлена молодая девушка, на руках которой находился запеленатый ребенок.  

– Оце моя жіночка – Олена і син Богданчик. А це... – Тарас показал еще одно фото, – Це я забираю їх з роддому рік тому назад.  

Никита посветил фонариком на фотографию. На него смотрело лицо симпатичной молодой девушки, лет восемнадцати на вид. Рядом с ней стоял высокий худенький парень и улыбался широкой, доброй улыбкой, обнажая белоснежные, как мрамор, зубы. Головы их соприкасались и казалось, они были невероятно счастливы. На руках у девушки лежал запеленатый в белое одеяльце, перевязанный светло-голубой ленточкой, крохотный нежный комочек. Это было всего лишь год назад… Когда еще не было никакой войны, боли, страданий и смертей…  

– А тебе без бороды лучше, Тарас, – сказал Никита и еще раз посмотрел на ВСУшника. Грязный, в кровавых ссадинах, щеки впалые, выцвевшие глаза, опаленные войной волосы…  

– Скільки вже годин? – спросил Тарас, слегка повернув голову в сторону Никиты.  

– Не знаю. У меня часы разбиты. Ночь наверное…А может рассвет?  

– Треба вибиратися звідси. Холодно... І все болить...  

– Давай, разгребаем завал. Ща выберемся...  

Ребята руками, локтями, ногами, превозмогая боль, раздвигали глыбы бетона, кирпичного боя и мусора, похоронившего их под развалинами здания. Сколько прошло времени, с того момента, как взрыв снаряда накрыл их бетонным мешком, они не знали.  

– Дивись, Нікіта, начебто луна... Зірочки...  

– Выбрались! Тарас, мы выбрались! – Никита скорее закричал в ухо ВСУшника, чем сказал, – Давай, еще немного… Совсем немного осталось…  

– А далі що? Хто там «ваші», або «наші»? – Тарас пристально посмотрел в глаза Никите. – Коли наші, то тебе візьмут у полон, а якщо «орки», то мені кришка...  

– Давай вылазить, а там посмотрим... – Никита силой оттолкнул от себя последнюю преграду из изуродованного многокилограммованного блока, потянул за воротник куртки Тараса, пытаясь вытянуть и его, и тут заметил, что нога ВСУшника словно сплюснута ближе к ступне и штаны, заправленные в берцы пропитаны густой багровой кровью.  

– Аааа, сука... – застонал Тарас и внезапно ударил Никиту в кулаком в лицо, отчего у последнего зазвенело в ушах.  

– Ах ты, гандон укропский! – прохрипел Никита и тоже, как позволял размах руки, въехал кулаком Тарасу по его рыжей бороде.  

Пока они пинали друг – друга, сковывающие их под завалом, бетонные блоки, ослабли и они оказались под открытым ночным небом, на котором отпечаталось неимоверное количество звезд. Светила одинокая луна, отбрасывая легкий бежевый свет на лица искалеченных войной солдат.  

– Нужно подождать до утра, а там искать наших, – Никита слегка повернулся к Тарасу. – Сейчас ночь, можно и на «растяжку» наступить.  

– Яких це «наших»? Ваших мабуть... Я в полон не здамся, – процедил сквозь зубы ВСУшник. – В нас с тобою різні шляхи.  

– Ладно, дождемся утра и разойдемся в разные стороны, хрен с тобой… – Никита отвернулся от ВСУшника. – Холодно. Наверное минусовая температура. Двигайся ближе, спина к спине, что б не замерзнуть.  

– Слухай, а якщо наші нас знайдуть, то тоді я тебе у полон візьму. Зато жити будешь... – с издевкой проговорил Тарас.  

– Нетушки, «укропчик», я тоже в плен вашим не сдамся. Наслышаны, как «ваши» издеваются над русскими пленными.  

– Це навпаки, «ваші руські» знущаються з наших полонених. Он, як було в Бучі... Я оркам не здамся живим. Скільки зможу, стільки покладу...  

В воздухе зависла долгая удушающая пауза.  

– Холодно как... Слышь, Тарас, спой что-ли, говорят песня греет, – Никита взглянул на ВСУшника. – Давай хоть свою... хохляцкую...  

– Українську, а не хохляцьку, кацапюра довбаний... Що тобі заспівати?  

– Мне все равно. Спой что-нибудь. Только тихонько, чтобы нас не услышали. Может согреемся так...  

– А якщо почують наші, то буде добре, – Тарас тяжело вздохнул и внимательно, насколько позволял лунный свет, пригляделся в лицо Никите. – А якщо почують твої... Ладно, слухай...  

Тарас повернулся на спину и Никита увидел, как тяжело и неистерпимо больно ему это пришлось сделать. Ранения украинского бойца были тяжелые. И ВСУшник запел. Запел тихо, перебирая лопнувшими от нечеловеческого изнеможения высохшими от обезвоживания губами мерзлый воздух, солдат перебирал куплеты старой украинской песни.  

Нiч яка мiсячна, зоряна ясная,  

Видно, хоч голки збирай.  

Вийди, коханая, працею зморена,  

Хоч на хвилиночку в гай.  

Сядемо вкупочцi тут пiд калиною  

I над панами я пан,  

Глянь, моя рибонько, срiбною хвилею  

Стелеться полем туман.  

Гай чарiвний, нiби променем всипаний,  

Чи загадався, чи спить,  

Он на стрункiй та високiй осичинi  

Листя пестливо тремтить.  

Небо незмiряне всипане зорями,  

Що то за Божа краса.  

Перлами ясними ген пiд тополями  

Грає краплиста роса.  

Ти не лякайся, що нiженьки босiї  

Вмочиш в холодну росу,  

Я ж тебе, вiрная, аж до хатиноньки  

Сам на руках однесу.  

Ти не лякайся, що змерзнеш лебідонько,  

Тепло нi вiтру, нi хмар.  

Я пригорну тебе до свого серденька,  

А воно палке, як жар.  

Ти не лякайся, що можуть пiдслухати  

Тиху розмову твою,  

Нiчка поклала всiх соном окутала,  

Анi шелесне в гаю.  

Сплять вороги твої знудженi працею,  

Нас не сполоха їх смiх,  

Чи ж нам, окраденим долею нашею,  

Й хвиля кохання за грiх.  

– Хорошая песня, – Никита ощутил, как на глаза навернулись слезы и одна слезинка легкой струйкой скатилась по щеке и застряла в складках губ. Он вдруг почуствовал, что у него пропала всякая злость и ненавиcть к этому молодому украинскому парню из Днепропетровска, даже больше – он начал чувствовать к нему какую-то привязанность, что-то наподобие дружбы. – Я никому не дам тебя убить, Тарас, – сказал Никита. – Ни «нашим», ни «вашим». Тебе нужно жить. Ради семьи, детей. – Эй, Тарас, не закрывай глаза, – внезапно громко сказал Никита, увидав, что Тарас закрыл глаза и дыхание его стало замедленным. – Давай, расскажи лучше про свой город. Днепропетровск.  

– Дніпро, а не Дніпропетровськ, – через некотороую паузу прошептал Тарас. – Гарне місто. Моє рідне місто. Там я народився, виріс. Там знайшов свою кохану. Там одружився, там народився син Богдан... А ще там широка річка – Дніпро, терикони, озера, затоки… А яке там небо, який воздух, які гарні і добрі люди... Співуча українська мова... А ви, «руський мир», прийшли на нашу землю з війною, вбивати нас, своїх братів...  

– Мы пришли не вас убивать, а менять ваш нацистский режим, – Никита спокойно, без всякой злобы, ответил Тарасу. – Земля ваша уже продана Западу, как и вся ваша продажная власть. Это из-за них развязана эта война, гибнут пацаны с обеих сторон... Я не хочу чтобы ты умирал, Тарас, ради этого режима, когда дети ваших депутатов развлекаются на Западе в борделях с блядями, пока ты тут гниешь в окопах... Нет, тебе нужно обязательно жить. И мне нужно жить... – чуть помедлив добавил Никита.  

– Я воюю за свій будинок, за свою землю, за свою сім'ю, – процедил сквозь зубы Тарас. – І ти мене ніколи не переконаєш у зворотному. Ніколи... Це не я прийшов до тебе з війною, а ти вторгся до мене у дім. Ні з салом і горілкою прийшов, а з ракетами та «шахідами»...  

– Ладно, проехали. – Никита повернулся спиной к Тарасу. – Остаемся каждый при своем мнении. Начинает светать. Нужно будет скоро выбираться отсюда.  

– Да, треба вибиратися звідси, – прошептал Тарас. – Я вже ноги не чую. І біль, здається, пройшла... Хоч би не відрізали ногу...  

– Все будет хорошо, Тарас, – Никита снова повернулся лицом к ВСУшнику. – Слушай, давай так. Как только полностью выберемся – сразу расходимся в разные стороны. У тебя своя жизнь, у меня своя. Я тебя не трону, обещаю.  

– Добре, Нік, – фамильярно ответил Никите Тарас. – Тільки я йти сам не зможу... Повзти буду.  

– Интересно ты меня назвал – Ник. Так меня называли в школе и во дворе. – Никита снова почувствовал к этому украинскому солдату какое-то теплое чувство, как будто Тарас был из его детства, одним из его школьных друзей. – Я, наверное, тоже сам идти не смогу. Нога болит, такое ощущение, что в ней застрял осколок...  

– Значить будемо вибиратися удвох, – тяжело вздохнув, сказал Тарас. – Я тебе, пораненого, самого не залишу.  

– Тогда сделаем так… Если увидим «наших», я скажу, что ты мне спас жизнь и к тебе будут относится хорошо. Я обещаю… – Никита сильно сжал ладонь ВСУшника, внимательно посмотрев в его глаза.  

– А як потрапимо до «нашіх», я теж скажу, що ти мене врятував. І тоді ти теж будеш жити, до тебе будуть відноситися добре... Слухай, Нік, – Тарас посмотрел на Никиту и в его взгляде промелькнула еле заметная искорка, – Спой щось своє... руське...  

– Что спеть тебе, Тарас... – Никита на секунду задумался. – Давай «Любо братцы....»  

– Давай, Нік, давай, спой... Тільки тихенько – тихенько...  

И Никита запел..... Запел тихо, нежно, перебирая каждое слово, и горячие слезы стекали на его лицо, обжигая роговицы глаз, тоненькими струйками стекая в уголки лопнувших губ.  

Как на грозный Терек да на высокий берег,  

Выгнали казаки сорок тысяч лошадей.  

И покрылось поле, и покрылся берег  

Сотнями порубаных, постреляных людей.  

Любо, братцы, любо,  

Любо, братцы, жить!  

С нашим атаманом не приходится тужить!  

Атаман узнает, кого не хватает —  

Сотенку пополнит, да забудет про меня.  

Жалко только волюшку да во широком полюшке,  

Солнышка горячего да верного коня.  

А первая пуля, а первая пуля,  

А первая пуля в ногу ранила коня.  

А вторая пуля, а вторая пуля,  

А вторая пуля в сердце ранила меня.  

Любо, братцы, любо,  

Любо, братцы, жить!  

С нашим атаманом не приходится тужить!  

Жинка погорюет, выйдет за другого,  

За мово товарища, забудет про меня.  

Жалко только волюшку во широком полюшке,  

Жалко мать-старушку да буланого коня.  

Будет дождь холодный, будет дождь холодный,  

Будет дождь холодный мои кости обмывать.  

Будет ворон чёрный, будет ворон чёрный,  

Будет ворон чёрный мои волосы клевать.  

Как на вольный Терек, как на грозный Терек  

Выгнали казаки сорок тысяч лошадей.  

И покрылось поле, и покрылся берег  

Сотнями порубаных, постреляных людей.  

Любо, братцы, любо,  

Любо, братцы, жить!  

С нашим атаманом не приходится тужить!  

Любо, братцы, любо,  

Любо, братцы, жить!  

С нашим атаманом любо голову сложить!...  

Никита почуствовал, как Тарас положил свою горячую ладонь на его ладонь и слегка сжал ее. И от этого прикосновения украинского бойца Никите стало тепло, внезапно пропала разрывавшая грудь тревога и лишь давящая на виски мысль о том, что нужно быстрее выбираться из разрушенного дома, подталкивала его к решительным действиям.  

– Рассвело. Пора идти. – Никита просунул свою руку под спину Тараса и слегка приподнял его. – Давай, поднимайся, опирайся на меня.  

– Аааа, все болить, десь у нутрі... Ноги не чую...  

– Давай, Тарасик, потерпи брат. Вставай на ноги. Нужно идти...  

Тарас встал на ноги и тут почувствовал прилив острой нестерпимой боли в ноге ниже колена. Нога внезапно подкосилась и ВСУшник сполз на руки Никиты.  

– Я не можу йти. Іди сам. Залиш мене тут. Може мене наші знайдуть...  

– Нет уж, укропчик, не брошу я тебя тут. На улице морозно, уснешь и замерзнешь нахер... А так хоть есть какой-никакой шанс выжить... – Никита с силой взвалил Тараса себе на плечи и превозмогая боль в ноге поволок его с разрушенного дома на улицу. Ноги Тараса волочились за ним по земле, раздвигая берцами битый кирпич и куски бетона.  

Выйдя из разрушенного здания на улицу – в глаза солдат ударил утренний теплый свет солнца.  

Никита огляделся по сторонам. Разбитый снарядом дом, в котором находились ребята, к удивлению последних сильно не постадал. Хотя здание получило многочисленные повреждения и частично обрушилось в том месте, где находились Никита и Тарас. В крыше здания зияло огромное отверстие, но, по видимому, снаряд пробил здание под самой крышей и взорвался снаружи. Если бы взрыв произошел внутри здания, скорее всего оно бы обрушилось полностью, окончательно похоронив под собой людей.  

Таким образом, в данном случае, взрыв произошел снаружи, и, возможно, произойди он внутри, то от здания ничего бы не осталось, как и от них самих. Но взрыв все-таки был. От силы взрывной волны фасад обрушился, открыв внутренность здания. Межкомнатные перегородки прилегающих комнат и междуэтажные перекрытия обвалились, придавив кусками бетона, арматуры и кирпича солдат. Это был крайний дом. Дальше простиралось припорошенное снегом пшеничное поле с неубранной озимой пшеницей. Над полем висело синее-синее небо, освещенное лучами утреннего солнца.  

– Як наш прапор: жовто-блакитний, – промолвил Тарас. – Гарно як. Красиво. Бачишь, це наша земля, наше небо, сонце...  

– Да ты меня уже достал – «наше небо, наше солнце, наша земля... ». Это вы сами позвали войну к себе в дом, нацисты долбанные, – Никита вдруг почувствовал внезапно нахлынувшую злость к этому упрямому ВСУшнику. – Вот пристрелю тебя и все! – Никита скинул на землю Тараса и направил на него ствол автомата. ВСУшник попытался подняться, выхватив откуда-то из-под одежды штык-нож от «Калаша» и вытянув руку, направил его в сторону русского солдата.  

– Стріляй, орка поганий, стріляй, падло, – Тарас попытался штыком ткнуть в ногу Никиты, но рука ослабла и нож вывалился из окоченевших пальцев.  

– Дурак ты, дурак ты, дурак.... – Никита едва сдерживал слезы. – Неужели ты подумал, что я тебя застрелю? Дурак... – Он опустился на колени перед украинским солдатом, и вовлек его в свои объятия. – Тарас... Я никогда... никогда не причиню тебе боль...  

Вдруг Никита почувствовал, как Тарас прижался к нему всем телом и... зарыдал. Худое, искалеченное войной тело ВСУшника дергалось в приступах рыданий, а крепкие, жилистые руки сжимали шею Никиты. Их лица почти соприкасались. Никита тоже не смог себя сдержать... Слезы из глаз катились по его впалым щекам и, просачиваясь по горлу, стекали под грязную, потную футболку. Так они сидели вдвоем под синим-синим небом Украины, плакали, а их поглаживало ласковое утреннее солнышко, словно хотело примерить обоих солдат – русского и украинца и, как будто не было никакой войны, никаких ранений, смертей, искалеченных этой войной человеческих душ.  

* * *  

– Пошли, Тарас, через поле к той посадке, – Никита показал рукой в даль, где за полем виднелась лесополоса. – Там могут быть наши... или «ваши»... все равно. Надо найти медиков, иначе мы погибнем... Ты, вон, вообще никакой... – Он грустно посмотрел на сидевшего на земле изможденного ВСУшника. – Да и я тоже не в форме.  

– Пішли, Нік. Треба йти.  

– Держись за меня, Тарас. Пошли...  

Они шли через пшеничное поле – два тяжелораненых солдата враждующих армий. Один, который повыше, волок за собой другого, худенького человека с рыжей бородой. На рукавах у одного была белая повязка, у другого – синяя. И два разных нашивных флага – триколор и желто-голубой...  

Идти было неимоверно тяжело. Никита чувствовал, как силы начинают его покидать, но бросить товарища, который был еще более травмирован, чем он сам, означало бы предательство по отношению к тяжелораненому бойцу, пусть и врагу. «Нет, нужно идти вперед, только вперед... До посадки метров триста... А там может быть спасение... Медики есть с обеих сторон... Окажут помощь... », – пульсировало в мозгу российского солдата, до боли сжимая виски... Внезапно у Никиты из носа пошла кровь. Он вытер ее грязным рукавом, размазав по лицу, но все равно несколько капель попали на бронежилет, образовав багряно-красные пятна.  

Вдруг Никтиа заметил в районе лесополосы какое – то движение. Он присмотрелся. Это были люди. Два человека. Они шли вдоль посадки, то периодически скрываясь в ней, то выходя к полю.  

Россияне это были или украинцы, Никита разобрать не мог из-за дальности расстояния до них. Какие были нашивки на рукавах, он также различить не мог. Но все равно это были ЛЮДИ! «Наши», «ваши», – какое сейчас имело значение, тем более, что Тарас подозрительно замолчал и как-то обвис на спине у Никиты. Срочно нужны были медики – и Тарасу, и ему самому, так, как Никита уже от слабости начал терять равновесие и прсто физической силой, данной ему природой и родителями, с трудом удерживал на себе раненного ВСУшника.  

– Эй, эй там, сюда... Мы здесь... – превозмогая боль, что есть силы закричал Никита, помахав высвободившейся из-под куртки Тараса, рукой. – К нам!... Идите к нам...  

Тарас сполз со спины Никиты и попытался встать на ноги, обхватив Никиту за плечи.  

– Гей, гей, ми тут, йдіть до нас, – что есть силы, оставшейся в ослабленных легких, крикнул Тарас. – Рідненькі, допоможіть...  

Два человека, по видимому услышав крики с поля, обернулись, как по команде, в сторону Никиты.  

– Идите сюда, к нам... Мы ранены, – еще раз закричал Никита, обращаясь к стоящим вдалике военным. И они, видимо, увидав чужаков, направились к пшеничному полю, показывая рукой в направлении ребят.  

* * *  

– Дивись, Микола, хтось іде до нас... Ти бачишь хто то, наші, або «орки»?  

– Та ні, далеко ще, не бачу... А ну дай бінокля...  

– На, тримай... Ну шо, бачиш хто там?  

– Бачу... Ідуть... Удвох... Мабуть поранені... Щось машуть нам...  

– А пов’язку на рукаві бачишь? Русня, чи наші?  

– Бачу... Це «орки», в одного пов’язка на руці точно білого кольору... У другого не бачу...  

– А шо тут бачити... Теж «русня»... Може в полон візьмем?  

– Кого, русню?... На х... й вони нам потрібні, ще і поранені...  

– Тоді давай замочемо Їх, менше буде ціх загарбників...  

Они синхронно вскинули свои автоматы и направили стволы в сторону приближающихся к ним раненым солдатам.  

Утреннюю тишину разорвала короткая очередь. Потом еще одна.  

Никита почувствовал, как грудь прошила острая боль, удар автоматной очереди откинул его на Тараса... Он повернулся лицом к Тарасу, обвив руками за плечи, пытаясь своим телом нарыть его.  

Но Тарас умирал. Пули прошили его голову, шею, сбив с головы каску, и горячая багровая артериальная кровь хлынула на руки и лицо Никиты. Тело Тараса несколько раз дернулось в предсмертной агонии, и в огромных карих глазах ВСУшника, в последний раз отразилось синее-синее утреннее небо его так любимой Украины. Он упал на колени, тело подалось вперед и ВСУшник уткнулся лицом в мерзлую ноябрьскую землю, которая тут-же стала багровой от вытекающей из ран крови. Следующая очередь сбила с ног и самого Никиту. Сознание стало покидать солдата, дышать он не мог из-за того, что пули пробили ему горло, образовав рваную рану из которой с бульканием и пузырением багровым фонтаном хлынула кровь. Потом вдруг темнота... Ни боли, ни страданий... Никита погиб. Безжизненное тело рухнуло на труп Тараса, и по какой-то трагической случайности два флага – нашивки на рукавах солдат сомкнулись. Желто-голубой и триколор... Словно показывая, что погибшие солдаты – это один народ, втянутый Мировым Злом в ужасную, кровоприлитную, беспощадную войну...  

Тарас любил жизнь, свою прекрасную, цветущую Родину – Украину, в которой он родился, окончил школу, впервые влюбился и в которой год назад родился его первенец – сын Богдан – красивый розовощекий казак...  

А рядом с ним, в кровавой липкой луже лежал простой российский парень из Рязани, который, не смотря ни на что, до последнего спасал жизнь украинскому солдату, по сути своему врагу и, даже умирая сам, закрывал его своим телом.  

* * *  

А тем временем, два ВСУшника подошли к изрешеченным пулями телам ребят и остановились, свесив автоматы с еще дымящимися стволами. Один из них нагнулся.  

– Дивись, один з них схоже наш... Пов’язка синя на рукаві.  

– Так що, виходить свого вбили?  

– Виходить так. З далеку видно не було, хто вони такі.  

– Оба наші?  

ВСУшник повернул мертвіх солдат на спину. У Тараса кровь уже не пульсировала, а стекала токой струйкой на землю.  

– Та ні, другий орка, пов’язка біла і прапор на рукаві руський...  

– Може орка в полон нашого взяв... А може навпаки...  

– Поховати треба.  

– Обох?  

– На х... й тобі цей руський, свого поховаємо. Треба його взяти і віднести до наших. Тяжкий який... От, б..ть, кров’ю залив комір. А ну тримай його...  

В это время послышался звук работающего на полных оборотах двигателя мопеда и в небе показались квадрокоптеры. Почти одновременно раздались залпы артиллерийских орудий; поле задымилось от взрывов снарядов. В воздух взметнулись тонны земли и пшеничных колосьев. Кто стрелял – понять было некогда и незачем. Живым бы остаться.  

– Побігли звідси геть. Зараз накриє тут нас...  

– А як же наш...?  

– Залиш його, він вже мертвий. Потім поховаємо...  

Они развернулись и почти пригнувшись к земле, зигзагообразно побежали в сторну лесопосадки, где прятались от артобстрелов их побратимы.  

А на широком, искалеченном взрывами снарядов пшеничном поле, остались лежать два мертвых солдата враждующих армий. Желтые колоски неубранной вовремя пшеницы скланились над их головами, словно пытаясь укрыть своими тонкими стебельками растерзанные тела солдат. Синее небо вдруг стало серым, солнце спряталось за багряную тучу, пригнанную невесть откуда восточным ветром; сорвался легкий снежок, который ложился и сразу же таял на еще не успевших остыть лицах Тараса и Никиты.  

* * *  

В далеком российском городе Рязань, Ольга Сергеевна – мама Никиты, решила с утра сделать уборку в квартире. Настроение было хорошее, – еще бы! Она вчера получила известие от своего сына Никиты! Он звонил ей, говорил, что жив-здоров, что все у него хорошо; не болеет, скучает только очень по ней и своей семье – жене и детям. И говорил, что бы ждали его со скорой победой домой... Вдруг зеркало в прихожей внезапно лопнуло с таким оглушительным треском, что Ольга Сергеевна вздрогнула и почувствовала, как ледянящий холод сковал ее грудь. Она устало присела в кресло, прислонила ладонь к сердцу и посмотрела на зеркало. Трещина увеличивалась на ее глазах и вскоре зеркало упало на пол, разлетевшись на мелкие осколки, в которых отразились тысячи лиц Ольги Сергеевны. Внезапно она увидела, или ей показалось, лицо сына, отраженное в бесконечности зеркальных осколков... Но почему-то оно было кроваво – багряного цвета. Ужасно защемило в груди слева и Ольга Сергеевна слабой походкой, держась одной рукой за стену, а другой за сердце, пошла к комоду за лекарством...  

* * *  

В украинском городе Днепр, в квартире Надежды Николаевны, – мамы Тараса, не было света уже несколько часов из-за постоянных обстрелов энергетических объектов города. Она потушила стоящую на прикроватной тумбочке свечу и открыла шторы. В комнату влился солнечный свет, радужными бликами растекаясь по стенам, полу, старенькой, еще советской, мебели. Обстрелы прекратились. Надолго ли? Она села на кровать, взяла телефон и набрала номер невестки.  

– Добрий ранок, Оленко, як у вас справи? Є якісь новини від Тарасика?  

– Добрий ранок, мамо. Так, є. Він вчора дзвонив нам по «Viber», вітав Богданчика з Днем народження. Розмовляв з ним по телефону, корчив рожи, так смішно було... Казав, що скоро повернеться додому з перемогою! Я вже сильно скучила за ним. Так скучила, що сердце болить... Ось сьогодні сон страшний мені приснився... Не хотіла вам казати... Але... Снилося, що лежить мій Тарасик один у полі, мертвий... А навколо нього в'ється зграя вовків. Вони рвуть його тіло, гризуть м’язи, з їх пащ біжить кров... Багато крові... Мені стало так страшно, я прокинулася, аж зараз трясе.  

– Поганий сон, діточко моя, – к горлу Надежды Николаевны внезапно подступил комок. – Але куди ніч, туди і сон. Не вірь поганому, все буде добре. Тарасик обов’язково повернется додому живим, – Надежда Николаевна устало опустила руку с телефоном на кровать. Что-то плохо стало… С сердцем… Ой, как плохо стало…  

– Альо, альо, мамо... Не чую вас, ви кудись зникли... Мамо! – Олена поняла, что со свекровью что-то случилось и, наскоро одевшись, схватив на руки годовалого сына, побежала в квартиру Надежды Николаевны вызывать скорую помощь...  

А безумная война продолжалась...  

КОНЕЦ  

Ноябрь 2022 г.  

Роман Романович Максимов.  

E-mail: maksimov. cgb@yandex. ru  

E-mail: maksimov200963@gmail. com