Обычай против Закона

Обычаи спускаются сверху (властью) – сразу и масштабно, но и подпирают снизу (народом). Народные обычаи начинается с "мелочи", с момента, когда кто-то поступает... необычно. Звучит парадоксально, но это так. Необычность покоряет воображение, появляются последователи (подражатели), действо обрастает, само по себе логичное, приобретает ритуальные черты, становится модным, распространяется, захватывая новые территории.  

Вырежьте из картона круг, проткните в нем дыру ровно посередине, просуньте в нее карандаш и раскрутите круг. Ничего необычного, ибо это норма, стандарт. Теперь проткните дыру вне центра и раскрутите заново. Круг привлечет внимание, поскольку стал эксцентриком. Новая точка – событие, выпадающее из нормы, стандарта, привычных представлений, это новый центр, опорное иных логичных представлений. Захватывая большую площадь, становясь центром, случай заполняется необходимыми подробностями, оттачивается логика ритуального действа, событие отныне норма и необходимость. (Даже если оно не календарно и предназначено лишь для определенного рода случаев). Обычай на данном примере – это раскрутившийся эксцентрик до степени, что человеку он представляется в виде круга.  

Мы не говорим – "это большой или маленький обычай", но обычай – это примета, а приметы считаются мелочью и делят на "суеверные" и "верные". Обычай, даже если он начал от приметы, имеет свойство расти (дорастая до государственного уровня), а затем уменьшаться – тогда мы говорим об исчезновении обычая (но скорее среды его питающей).  

Об обычаях можно говорить, как степенях защиты. Мир накладывает на себя относительную безопасность тремя освещенными действами: "Правила", "Устав", "Закон". То, другое и третье не просто меры воздействия, но и воспитания, от ненавязчивого к насильственному.  

Правила – это обычаи, тот комплекс норм поведения, который нарабатывается и закрепляется местностью и людьми – от их начального опыта и закрепления лучшего, полезного. Правила – это этика и мораль, но лишь условно обязательные к исполнению. Они способны (и должны! ) меняться согласно меняющимся обстоятельствам. Они создаются мирскими условиями, им следуют без подписей под ними. Они могут быть как временными (правила артели), и тогда им следуют, пока артель занята делом, ради которого собралась, так и относительно постоянными, охватывающими гораздо большие группы людей (племена).  

Устав – это то, что обыкновенно человек накладывает на себя сам, это жесткие "частные обычаи". Можно сказать – "узкие" или искусственно суженные. Обыкновенно прописные ("узаконенные", "отполированные"), но они накладываются человеком на себя исключительно добровольно, с полным осознанием ограничения в прежних (вольных) правах. Устав – это как бы "кодекс", он требует строгого исполнения взятых на себя обязательств. Обыкновенно это связывает принадлежностью к определенной группе "братств": клана, ордена... Некоторые положения устава могут вступать в силу перехода определенного рубежа (уровни), сопровождаться публичным или тайным ритуалом (обычаями посвящения) и так далее.  

Закон – это то, что накладывается на всех без спроса, он – "навязанный обычай" (узаконенный! ). Тот, что в идеале должен служить защите "общего" от "личности". Изначально создавались общинные законы, но после подчинения общин личности (нпр. князю) и создания элитарных групп подавления и подчинения (аппарата "служителей закона"), он, закон, по-прежнему регулируя безопасность на нижних уровнях (то есть – "спасая нас от самих себя"), стал служить элите.  

И не устану указывать. Вопрос "города" и "деревни" – это вопрос все более расходящихся цивилизаций; собственных понятий о ценностях (обычай – ценность), – это расхождение мировоззренческих культур. Город – место все более сужающихся специализаций (с полной утерей ориентации в информационном поле и остаточных навыков выживания в среде вне города). Деревня (условное понятие) – место, где все еще существует... народ. Город – расслоившееся поселение, где процесс последнего переустройства хотя и определен, но все еще не закончен. А потому нельзя дать отдельную характеристику каждому слою слуг. Казалось бы, можно ожидать возникновения обычаев для каждого слоя. Но те не создаются за ненадобностью – их досуг заполнен, ради их развлечения и успокоения расширяют и расширяют календарные празднества – все более пышные и завлекательные.  

Обычай гордой памяти может быть подведен под уловимое событие, но быть при этом логичным или алогичным (оставим этот спор предвзятостям). Примером такой, спущенный государством "обычай", как День Военно-Морского флота, отмечаемый в последние годы с особой помпезностью. Суда торжественной идут один за другим по Неве, а комментаторы, как один, рассуждают как это сложно и сколь необходимо в боевых действиях идти столь точно и четко. Но праздник приурочен к победе над турецким флотом, а определяющим в ней было то, что Ушаков совершил преступление, караемое смертью, нарушил боевой морской устав ("пошел в разнос"). Значит, это "праздник победы авантюризма", а Цусима – "трагедии устава", составленного тщательнейшей выверкой и "здравым смыслом". Если помните, катастрофу усугубило то, что два линкора, идущие в кильватерной струе флагмана (у которого заклинило рули! ), не решились на самостоятельные действия, а повторяли его "предсмертные телодвижения".  

По языческой традиции, если празднуешь светлую часть Световита, отдай дань уважения и темной. Белобог и Чернобог сопровождают всякое значимое явление. Чесменский бой и Цусимский бой – повод отметить славную победу и героическое поражение.  

Деревенское мировоззрение (язычество исторически) определяет первенство обычая над законом. Это отличительная черта русского характера – возможно, главенствующая. Оно отнюдь не исключает закона, как защиты общего от личности. Для нас соблюдение обычаев – нравственно, а несоблюдение – безнравственно. Соблюдение же или отрицание закона не попадает в рамки нравственных категорий. Закон способен меняться в угоду правящего слоя (например, в делах собственности и распределения богатств), и только обычай сохраняет ту нравственную инерцию, которая такому положению дел не подчиняется. В споре обычая с законом обычай отступает, когда тот настаивает на своем праве. Но обычай способен проникать в закон. В ряде случаев власть была вынуждена считаться с мнением народа и даже признавать "первенство обычая". "Доносчику первый кнут! "... Народное осуждение доносчика ("стукача"), презрение к "ябедам" вошло в обычай не одних лишь "круговых порук", но понятиям нравственности. Так например, обычное, исходящее из житейской логики: "жена на мужа не доказчица", было закреплено указом от 1822 года: "На мужа извинительно жене и не доносить", которого обязаны были придерживаться суды.  

Закон – насильник. Закон – инструмент удержания и подчинения. Но "закон", как и обычай, явление временное, как всякая "мораль" – явление изменчивое. Мораль – не закон, но добровольное принятие на себя обязательств, на основах воспитания и однозначного понимания предмета. Ее и называют "народной традицией".  

"Вор должен сидеть в тюрьме! " (Навальный сидит, и это правильно. Но множество до сих пор не посажено, не сидят, и это неправильно. )  

"Насильник должен быть покаран! " (Государственный мораторий на смертную казнь по отношению к насильникам и душегубам в "глухих местах" не работает. Налицо сохраняющееся, но негласное первенство обычая. )  

Поддержим американскую систему судопроизводства? Речь о прецедентном праве. Пора вводить такое обобщающее: Закон обязан мздаимца «раздеть», а Обычай покарать. Чем не система? Результатом Обычай получает моральное удовлетворение, а государство материальное – возвращает свое.  

Она отчасти "правила" и "устав". Мораль поддерживает укоренившийся обычай, а ее инструмент – общественное осуждение. В период властвования общин большего и не нужно. Закон требуется там, где община разрушена или подчинена другой общине (с расходящимися обычаями), но еще более там, где люди разъединены, сорваны со своих мест, и происходит "раздрай".  

Разрушение обязанностей морали (которое наблюдаем сейчас) действо печальное, но особенно по своим последствиям, ведь сутью – это разрушение Человека, тех сдерживающих, которые он на себя возлагает, которых должен придерживаться добровольно и сознательно. К примеру, сегодня уничтожается обязанность взрослых "создавать и воспитывать детей", а детей "любить родителей". Случалось, эту программу ломали сами родители, но дети (если только они не генетические уроды) никогда. Теперь ее ломает государство (управленцы) для решения вопросов демографии и удобства манипулирования, т. е. когда оно рассматривает семейные отношения угрозой себе  

В современном мире законам, влияющим на демографию, способным сдержать прирост населения "гуманитарными" способами, готовят почву, постепенно возводя их в культ обычая.  

Эволюционный сбой "поросль-недоросль-педоросль", явление искусственного характера. Он поддержан и спонсируется, потому следует ожидать возникновение обычаев, эту биологическую среду поддерживающих, питающих, расширяющих. Обычаев "частных компаний" и массовых. Парады "сексменьшинств" станут государственными календарными мероприятиями, названными "днем толерантности", в школах этому будет отведен особый учебный день (пока еще без практических занятий – это дело будущего), стоит ожидать и возложения венков могиле "неизвестного пед-раста" – жертве времен "тоталитарных режимов" и прочее. Наблюдая за тенденцией, можно сказать, что в "прогрессивных странах" будет внедрен закон, согласно которому подростков обяжут опробовать мужеложство (в социальных и "медицинских" целях, ради уточнения собственной сексуальной принадлежности и ликвидации "ксенофобии"). Дело не такое уж невозможное, появились сообщения о проведении "дней понимания", когда мальчики обязаны переодеться в девичьи платья и в таком виде провести весь школьный день. А в Англии – законодательнице протестантизма, три четверти мужчин (по их опросникам) уже опробовали на себе акт мужеложства.  

Протестанты, однако. Первая христианская церковь, узаконившая мужеложство – протестантская. Чего ждать? Но ждем-с! Наша ли это ветвь, что во времена оные столь настойчиво пытался перепривить на русское дерево Петр Первый? Когда больных больше, чем здоровых, они объявляют здоровье болезнью. Кто здесь виновен: болезнь или здоровье? Христианский посыл?.. Главное требование к Вере (православие этого держится), чтобы она была нравственной, отрывала человека от животного состояния, и особенно сейчас, когда наглядно властвует, диктует правила жизни то, что христиане называют Антихристом. Христианство декларирует, но не справляется. Более того, возникает ощущение, что верхушка его подчинена "антихристу". Церковь – прилипала государственности, когда-то она указывала куда ему плыть, но те времена прошли.  

Убийство через смену ценностей. "А что, слава труда на земле громче и ярче славы эстрадника? " (с) Культурный геноцид... Можно признать странным сочетание слов "культура" и "убийство" – тотальное уничтожение. То ли убивают культурно, то ли убивают через культуру. То и другое верно. Мы теряем жизнеспособность. Наш мировоззренческий иммунитет источает эстрадно-политическое СМИ-зомбирование. А потому подозрения, что культура, как и информационное поле, принадлежат не нам (речь о России), основательны. Век вещизма всучил клейменым (банками) лохам (смердам, холопам) мерцальники в утешение и оправдание. Веруете ли вы в святую непогрешимость инфо-вещания, созданного для поддержания "образа и подобия" жизни?  

(Язык искусства длинен, не мешало бы его урезать. И в первую очередь, откромсать и выбросить ту его часть, что раздвоилась. )  

Глобализму ненавистны все идеи и формы, которые исходят не от него или слабо контролируемы. Переустройство, которое затеяно, использует и навязывает приемы собственного обеспечения, но они плод экономической модели, что в советских учебниках звалась как "рабовладельческий строй". Обычаи новой формации (узаконенные государством), подходят к этому с другой стороны, они сопровождают и прикрывают:  

А) Ростовщичество (обман) – как регулятор "развития" (внедрение банковской системы) с избирательностью уничтожения нежелательных форм  

Б) Монополии (элитарность) – в том числе информационные и "культурные", как регулятор и инструмент уничтожения нежелательных проявлений, способных к внедрению иной идеологии. Клановое распределение и расслоение...  

В) Присвоение общественной собственности (кража) – отстранение коренных жителей от владения собственной землей и возможностями распоряжаться собственными национальными ресурсами...  

Г) Война (террор) – уничтожение экономического (бандитизм) или идеологического ("зачистка") конкурента...  

Исчезнут обязанности прежних воспитывающих "церемоний", источатся народные обычаи и общинные ценности (равно общественный механизм их поддерживающий), и случись катаклизм, останутся только обязанности инстинктивной морали. Это единственный защитный механизм при отсутствии закона, а точнее – средств его поддерживающих.  

Что "народ сила" – это ложь. Сила является силой, когда ее пестуют, к ней обращаются, ее используют. А последнее такое действо было связано с Великой Отечественной (и восстановлением после нее, что сродни военному подвигу народа). И единым порывом создало заряд такой мощности, инерцию от которого мы используем до сих пор. Сегодня само понятие "народ" истреблено, он – электорат, субъект. И чтобы таким оставался, к нему более не обратятся как к силе, его не призовут. На это наложено табу, а потому сила эта атрофируется.  

На сегодня любой сохранившийся "деревенский обычай", о котором говорят, которому подражают – идеология, он напоминание, он протест существующему порядку вещей, заноза и упрек городу, не способному их создавать и поддерживать иначе как "сгоном толпы" под обещание "хлеба и зрелищ". А изгнав родовые обычаи (точнее не пропустив их на свою территорию), город стал стирать с русских "русскость", словно патину, обесценивая древний предмет. И даже такие черты (ранее тщательно сохраняемые), как чувство долга, чести и справедливости, не в раз, но выветрились.  

Память обычаев сохраняется инерционно: "записно" (исследователями), "изустно" (носителями), "инстинктивно" (последователями)... Первое еще можно подтвердить, второе уже берется под сомнение (все последние находки отметаются без рассмотрения, с печатью "фальсификация"), а инстинктивное, различного рода догадки и даже логика... все это осмеивается сразу и безапелляционно, как все, что невозможно измерить.  

Но хочется надеяться, существует наследная "родовая" ("потомственная") память, в существование которой "образованному человеку" (ругательское) трудно поверить. Она срабатывает от соприкосновения с "местами силы" и "раздражителями", что выступают катализатором. Ведь обычай "отражает" – он живое состояние места происхождения, поддерживается им – охраняет собственное время. Поддержание его сродни сохранению плодового дерева, что требуется поливать – лишь на этих условиях оно приносит плоды, не вырождается в дичок, не гибнет.