По рапорту управителя Заречанского имения о женщине АГАФИИ БЕДНАРЕВОЙ

Трудно узнать на почтовой карточке конца XIX века местность, где сейчас раскинулся один из крупнейших микрорайонов города – Заречанский. Ведь тогда это была даже не часть города, а отдельное село Заречье.  

Село возникло на холме и его склонах по реке Южный Буг. Итак, откуда происходит его название – понятно. Древнейшее упоминание о Заречье находим в люстрации 1665, по которому это село вместе с Мацьковцы, Олешин, ВОЛИЦА и Лезневе входило в плоскировского староства. Сам Плоскиров и все староство хотя и были королевской имением, но находились во владениях могущественного благородного рода Замойских до конца XVIII века.  

В 1796 году, через три года после присоединения Подолья к Российской империи, Заречье и другие села староства были подарены императрицей Екатериной II фельдмаршалу Гудович, который принимал активное участие в вышеупомянутом "присоединении". После смерти фельдмаршала 1820 селом владели его потомки. Но ни Гудович, ни наследники в селе не жили, а назначали управляющего имением. Так, в начале XIX века управляющими Заричанского имением был дворянин Антонович, впоследствии – титулярный советник Василевский. Именно село было не слишком большим. Например, в камеральном описании 1799 отмечалось, что в селе есть только небольшой дом управляющего имением, несколько десятков крестьянских дворов с огородами и садами при каждом, а также "загородная большая корчма".  

Все село находилось примерно в районе нынешнего перекрестка улиц Заречанская и маршала Рыбалко, поднимаясь несколько по склонам холма. Жили здесь в основном поляки, частично украинцы. Костела и церкви не было – заричанци ходили в храмы соседнего Проскурова.  

Во второй половине XIX века, после отмены крепостного права, потомки Гудович оставили Заречье на выкуп местному обществу крестьян. Село сразу стало богаче, население увеличилось, открылась школа грамоты. В 1904 году в Заречье было 296 дворов и 1450 жителей. Богатые семьи заричанцив удерживали на холме выше деревни ветряные мельницы. Семь из них, кстати, видно на почтовой карточке – внимательно присмотритесь на линию горизонта.  

В 1946 году Заречье было присоединено к Проскурова и стало одним из микрорайонов города.  

9 июня 1843 года  

В Проскуровский Земской Суд  

Управляющаго Заречанским Имением  

Рапорт  

Вчерашнего числа Заречанский Соцкий ВИКЕНТИЙ СТРЫХАРЧУК будучи в Заречанской Трактовой Корчме, застал там незнакомую женщину с прочими людьми, которая в протечении короткого времени подошла к нему и начала его поччевать водкой. Он Соцкий заметил что незнакомая женщина подносит ему водки, спросил откуда она. Которая показалась крестьянкою села Гриньковцы по прозванию АГАФИЯ ВАСИЛИЯ БОДНАРА жена, вдова.  

Каковую Соцкий СТРЫХАЛЬЧУК обыскав, нашел при ней в свертке бумажки (как она АГАФЬЯ говорит) Аршенник, или Меркуриальный порошок, каковой купила в Проскурове в лавке для лечения венерической болезни, а потому означенную женщину и прописанный меркуриальный порошок опечатанный при сем оному Суду для дальнейшего постановления посылаю.  

Управляющий Имением (Подпись)  

Меркуриальный – ртутный  

9 июля 1843 года  

Доставленная при рапорте Управителя Заречанского Имения жителька села Гриниовец задержанная в Трактовой Корчме женщина по прозванию АГАФИЯ ВАСИЛИЯ БОДНАРА жена, вдова в Присутствии Проскуровского Земского Суда спрошена была и сознала:  

Имя ее и прозвание как выше значится, лет от роду 82, вероисповедания православного, у исповеди и причастии святых ежегодно бывает, родилась в с. Заречье, после кончины родителей перешла на жительство Проскуровского Уезда в село Гриньковцы Лесовые, вышла замуж за записанного крестьянина ВАСИЛИЯ БОДНАРА уже умершего, с ним приимела трое детей, двух сыновей НЕСТОРА, умершего уже и МИХАИЛА имеющего уже 23 года и дочь Евдокию 27 лет. Дочь жамужняя вдова – в селе Гриньковцах я занимаеюсь разными заработками с чего доставляю себе пропитание, От покойного отца моего я изусилась лечить венерические болезни и часто помагаю таким больным.  

Вчерашнего числа прибыла ко мне из соседнего села женщина, объявившая что больна венерической болезнью и зная что я занимаюсь таковым лечением просила моего пособия. я вчерашнего же дня отправилась в город Проскуров для покупки нужных для лечения материалов и купила в еврейской лавке порошок называемый "меркурием"или "аршенник" и затем возвращалась домой. На пути зашла в Заречансую Трактовую Корчму, встретилась там с знакомыми нищими женщинами, выпила с ними по несколько рюмок водки и уже была пьяна. В то время прибыв в ту Корчму Соцкий села Заречья и увидив меня опросил а затем обыскал и нашел порошок.  

Я будучи пьяной хотела потчевать его водкой, но он пить не хотел. От лечения моего никто из больных еще не умер, а напротив лица, которым я способствовала поздоровели. Под судом и следствием я не находилась и противузаконными поступками не занималась. Найденным при мне меркуриальным порошком вреда причинить никому не приготовлялась. Уплатила за оный 15 копеек серебром.. Лавку в которой оный порошок мною куплен могу указать. Что все сознано по самой сущей справедливости сказала и подписываюсь АГАФИЯ БОДНАРОВА, а за нее неграмотную по личной просьбе данному перу расписался Дворянин ФЕЛИКС ДЫМИНИЧ  

Присутстовал Заседатель ЛИСОВЕЦ  

10 июня 1843 года  

АКТ  

Проскуровской Полиции Мейстер, обще с Уездным Лекарем настоящего числа свидетельствовали Лавку Проскуровской мещанки еврейки вдовы ФРЕЙДЫ по мужу БЛОРЕВА, по случаю взведенного извета подсудимою АГАФИЮ БОДНАРЕВОЮ о продании, якобы, дочерью ФРЕЙДЫ РУХЛЕЮ, ядовитого "меркурианского порошка", причем нашли, что в лавке этой сложены разные съестные припасы и другие мелови, и при том отыскано в одной торбушки следующие растительные лекарственные вещества:(Rad: Bistorla) Рачки и в Горшке (florco Molvae) Черная Роза.  

Больше никаких ядовитых веществ не найдено, о таковом осмотре составив акт приобщить к делу о БОДНАРОВОЙ, показанные же растительные лекарственные вещества по опечатавании хранить впредь до решения дела.  

Уездный Врач, полицмейстер (Подписи)  

10 июня 1843 года  

В Присутствии Проскуровской Градской Полиции ниже поясненные лица показанные подсудимойАГАФИЕЙ БОДНАРЕВОЙ опрашиваемы были и показали:  

ФРЕЙДА ИЦКОВА дочь БЛОРЕВА, лет ей от роду 40, Проскуровская мещанка, по ревизии записана, неграмотна, под судом не была, несколько лет тому по смерти мужа остался дом, при муже нанимали лавку у Проскуровского купца ЯНКЕЛЯ САБАХА для дочери своей РУХЛИ, которая занимается распродажею разных мелочей. Дочь ее РУХЛЯ приняла опольника ФРОИМА БУКШПАНА, с коим по состоянию торгуют в лавке разными мелочами, но какими именно удовлетворительно сказать не может потому что редко бывает в лавке. О побольшей части знает дочь допрашиваемой может упомнить.  

Дочь допрашиваемой РУХЛЯ по случаю отпуска мужа ее выехала из Проскурова. За отысканием муже 4 числа сего июня и года где ныне находится не знает, равно обо всем не ведуща. Какме именно вещи продавала дочь ее в лавке и имела ли какие лекарственные вещества или нет что все правда что сказала в том подписалась (подпись) при том добавила что она не знает АГАФИИ БОДНАРЕВОЙ совсем и никаких лекарств ей не продавала.  

ФРОИМ КОЛЬМАНОВИЧ БУКШПАН, лет ему от роду 35, коренной житель-мещанин города Проскурова, писать и говорить может на русском и еврейском языке, под судом и следствием не состоял, женат на еврейке СУРЕ, занимается охраною разных вещей, из того имеет пропитание. Показатель показал что четыре м-ца назад нанял лавку у купца ЯНКЕЛЯ САБАКА в коей продажей еврейка РУХЛЯ занимается. Все найденные в лавке вещи принадлежат РУХЛЕ, она точно знала что в лавке находится. РУХЛЯ отлучилась из Проскурова, но куда именно не сведущ. Кому лично принадлежат лекарственные вещи найденные в содержаемой РУХЛЕЮ лавке не знает. Может они остались от предыдущего владельца лавки. АГАФИИ БОДНАРЕВОЙ не знает, и никакого "меркурианского порошка" ей не продавал и кто таковой ей дал не сведущ. Больше ничего сказать не может, а что справедливо сказано в том собственноручно подписывается (подпись)  

СУРА ПЕЙСЯ ДУВИДОВА дочь БУКЩПАН лет ей от роду 20, уроженка Волынской Губернии Староконстантиновского Уезда из м. Красилова, где и по меламедской переписи состоит записанною при отце ДУВИДЕ КОЗОВОМ, тому три года вышла в замужество за Проскуровского мещанина ФРОИМА БУКШПАНА. Утверждая показания мужа своего, добавила, что она по случаю болезни от праздников светлого воскресенья в лавке не бывала а почивала и потому когда именно РУХЛЯ уехала из Проскурова не знает. Что все что сказала верно, в том подписываюсь СУРА ПЕЙСЯ БУКШПАНОВА. (Подпись)  

14 июня 1843 года  

Всепресветлейший, Державнейший Великий Государь Император НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ, Самодержец Всероссийский, Государь Всемилостивейший  

Просят Подольской Губернии мещане и жители города Проскурова ЮДКО СРУЛЕВИЧ КАЦ, АБРАМКО СРУЛЕВИЧ ЛИПТЕРМАН и БОРУХ ШЛЕМОВИЧ СИГАЛ о нижеследующем:  

Заименованых по Делу найденного у подсудимой женщины БОДНАРЕВОЙ ядовитого порошка Проскуровских мещан евреев ФРОИМА КОЛЬМАНОВИЧА БУКШПАНА, жену его СУРУ ПЕСЮ и ФРЕЙДУ ИЦКОВУ БЛОХОВУ, которые дабы не изнурились тюремным содержанием впредь до окончания Дела, желаем взять оных на собственные наши поруки, прилагая поручительную подписку верноподданейше просим:  

Дабы повелено было сие наше прошение в Проскуровской Градской Полиции приняв записать и об выдача поименованных выше евреев нам на поруки учинить постановление. К подаче надлежит в Проскуровскую Градскую Полицию  

Сие прошение со слов просителей писал Дворянин МИХАИЛ ЯХИПОВСКИЙ, а руку приложили и по еврейски расписались ЮДКО СРУЛЕВИЧ КАЦ, АБРАМКО СРУЛЕВИЧ ЛИПТЕРМАН и БОРУХ ШЛЕМОВИЧ СИГАЛ.  

Дело без оконания... просто "забавный случай из Проскуровской жизни"... но... вопрос очень серьезный  

«Болезнь сия весьма распространилась между крестьянами»  

Почему «французская болезнь» вызвала эпидемию в Российской Империи  

Каждую осень миллионы крестьян в Российской Империи возвращались домой с отхожих промыслов не только с рублем в кармане, но и с букетом венерических заболеваний, главным из которых был сифилис. Первые попытки правительства пресечь распространение «стыдной болезни» были предприняты в 1762 году. Но, несмотря на все усилия, к концу XIX века масштабы сифилизации населения во всех частях страны стали катастрофическими.  

Первые статистические данные о страдавших «любострастной болезнью» в России появились в документах военных госпиталей, ведь в поле зрения профессиональных медиков в XVIII веке попадали прежде всего офицеры и нижние чины. Они же, по мнению историков, и были регулярными поставщиками «французской болезни». Распространившись в конце XV века в Польше, через несколько лет сифилис уже проник и угнездился в западной полосе России.  

«Там все время почти не прекращались передвижения войск, — писал врач-венеролог С. П. Порфирьев, — начиная от мелких отрядов, нанимавшихся к польским магнатам, и кончая армиями отечественной и последней турецкой войны».  

И первые труды на эту тему вышли из-под пера госпитальных докторов. Так, в 1755 году главный лекарь Петербургского военно-сухопутного госпиталя С. А. Венечанский был награжден чином коллежского асессора за «Лечебник о венерических болезнях для народного употребления».  

«Когда именно сознано было правительством гибельное влияние повсюдного распространения сифилиса в народе, трудно сказать, — писал доктор медицины Я. А. Чистович, — но, по сохранившимся сведениям, Екатерина II, через шесть месяцев после восшествия своего на престол, лично присутствовала в Сенате, в Москве, при докладе дела о необходимости принятия деятельных мер против дальнейшего распространения этой болезни в городах и деревнях. Вследствие этого доклада состоялся указ Сената, данный медицинской канцелярии 30 декабря 1762 года, следующего содержания:  

“Во многих российских городах немалое число людей страждут заразительными и прилипчивыми болезнями, сколько по неимению в тех местах искусных докторов и лекарей, столь больше от стыда, укрывая на себе те болезни, и от того такие вредительные весьма болезни на целые фамилии вкореняются, а чрез то безвременно неповинные, а особливо и самые младенцы жизнь прекращают”».  

Указ предписывал сделать лечение «стыдной болезни» анонимным:  

«Учредить при городах в пристойном от оных отдалении нарочные к тому домы и определить к оным потребное число докторов и лекарей с надлежащими медикаментами, а для присмотру за больными надзирателей, и приходящих в оные пользовать за указную плату; а чтоб они без зазрения туда приходить могли, то определенным к тому докторам и лекарям таким образом притом поступать надлежит, чтоб приходящие и приводимые от кого-нибудь для пользования отнюдь спрашиваемы не были, кто какого рода или фамилии, но более стараться о скорейшем их выздоровлении».  

О полном выздоровлении, правда, можно было говорить только условно. Изнурительные втирания ртутной мази, с помощью которых тогда боролись с «французской болезнью», лишь снимали симптомы, не исцеляя окончательно. Но польза от процедур все же была немалой: больные в острозаразной стадии изолировались. А после заживления язв человек становился не столь опасным для общества, в особенности если его вразумляли в больнице, объясняя как вести себя с окружающими людьми.  

23 января 1763 года медицинская канцелярия «представила мнение об учреждении сифилитических домов на первый раз, в виде опыта, в городах московской, с. -петербургской и новгородской губерний…», где обстоятельно был изложен план устройства и работы новых лечебных заведений. И была высказана просьба разрешить лечить бесплатно неимущих, которые «за неспособностью к работе по большей части и пищу получают только от мирского подаяния и для того к немалой гнусности нежного воспитания людей, особливо ж беременных же отовсюду скитаются».  

Но денег в казне едва хватало на устройство лазаретов в местах квартирования полков и батальонов и, позже, на открытие гражданских губернских больниц для лечения общих болезней. Не было и лекарей. И спасительный план по созданию сети «сифилитических домов» остался прекрасной утопией на бумаге.  

В Москве и Петербурге страдавших венерическими заболеваниями мужчин в середине XVIII века лечили в госпиталях. Виновницами же, их заразившими, никто не занимался.  

В 1763 году после донесения инспектора петербургского генерального госпиталя Мерлина о том, что из 671 пациента «две трети одержимы франц-венерией, полученной от проституток», Сенат распорядился выслать всех найденных «баб и девок» в Нерчинск.  

Екатерина II обратила внимание на эту проблему и в мае 1763 года потребовала устроить особую сифилитическую больницу для женщин. Петербургская обер-полицмейстерская канцелярия наняла на Выборгской стороне, недалеко от сухопутного госпиталя, дом у купца Алексея Овчинникова. А чтобы «бабы и девки» не сбегали, к дому был приставлен военный караул. Содержание и лечение их должно было производиться на деньги медицинской коллегии, с тем, чтобы впоследствии все израсходованные суммы возвращались из средств Кабинета ее  

императорского величества.  

Спустя 20 лет это полицейское заведение было заменено «больницей за Калинкиным мостом для прилипчивых секретных болезней». В нее уже могли поступать все желающие.  

«Больница сперва имела только 60 кроватей, — писал петербургский краевед И. И. Пушкарев. — В отношении больных соблюдалась столь величайшая скрытность, что строго запрещено было расспрашивать о звании поступающих в заведение, и до совершенного выздоровления и выхода позволялось им даже оставаться в масках».  

Чуть больше мест для заразившихся «стыдной болезнью» было в Москве, но и их всегда не хватало. Почетный попечитель московской градской больницы князь М. Н. Голицын писал:  

«В таком обширном городе, как Москва, и при таком большом народонаселении, до 1833 года по разным нашим больницам для одержимых венерическою болезнию, к сожалению, было не более ста кроватей! Выключаю Лефортовский военный госпиталь, существующий для одних военных нижних чинов. Многим это должно показаться удивительным, а между тем это так. Именно: в Московской Екатерининской больнице устроено для одержимых венерическою болезнию 47 коек; в Петропавловской — 50, и то за денежную плату. В остальных Московских больницах по существующим положениям нет ни одного места для таких больных».  

Состоятельные жители обеих столиц, конечно же, лечились дома, а в больницу ложились москвичи и петербуржцы среднего достатка, не имевшие возможности платить огромные деньги за ежедневные визиты врача. Правда, решались лечиться в больнице самые отчаявшиеся, потому что условия в них подчас походили на наказание за грехи и не способствовали исцелению. Так, принявший в 1830 году под свое попечительство Калинкинскую больницу князь П. В. Голицын писал после ее осмотра:  

«Болезни здесь лечимые требуют постоянно от 18 до 24 градусов теплоты; в палатах же и то некоторых бывает редко 16 градусов, иногда 15 и 14; теплота в больнице большею частию не простирается выше 11 градусов; в несколько же холодную погоду и при ветрах упадает до 8 градусов. Холод сей происходит от тонкости стен в зданиях и от совершенной гнилости полов и потолков и, по объявлению врачей, препятствует им в продолжение всей зимы употреблять к излечению больных надлежащие средства. Нижний этаж главного корпуса весь на подпорках, и потолки во многих комнатах грозят падением… Больница вовсе не имеет цейхгаузов, приемных комнат, сушильни для белья, материальных кладовых и места для хранения умерших до погребения их… Ретирадные места вообще холодные; ванные комнаты тесны и сыры и больных приводят из оных в палаты по холодным лестницам».  

До такого состояния Калинкинская больница была доведена тем, что, как объяснял доктор медицины М. Я. Капустин, «при специальном назначении этой больницы, тем более при воззрениях того времени», она исключалась из числа заведений, поручавшихся попечению императрицы Марии Федоровны. Лишь после ее смерти Калинкинская больница вместе с другими учреждениями приказа общественного призрения, с 1829 года, перешла под непосредственное покровительство Николая I и была серьезно реформирована. В декабре 1832 года 340 больных — мужчины и женщины — разместились в новом здании.  

С 1837 по 1840 год Петропавловская больница имела 35 кроватей для женщин-сифилитичек. В 1844 году по воле императора были открыты секретные отделения для сифилитичек-непроституток в Обуховской больнице, на 50 кроватей, и опять в Петропавловской — на 22 кровати. А с 1843 по 1853 год в Петербурге работала особая женская сифилитическая больница на 200 кроватей.  

Некоторые мемуаристы объясняли такое внимание императора Николая Павловича к сифилитикам потрясением, которое он пережил в юности, когда доктор А. А. Крейтон отвел его в военный госпиталь и показал «одержимых любострастной болезнью» солдат.  

«Больные, которых я увидел, — рассказывал Николай I дежурному ординатору Калинкинской больницы Реймеру в 1835 году, — произвели на меня такой ужас, что я до самой женитьбы своей не знал женщин».  

Но куда важнее эмоциональных причин этого особого внимания к болезни были причины экономические. Сифилис расползался по приносившим основной доход императорской семье удельным имениям так же быстро, как и по пополнявшим государственную казну казенным имениям, а в некоторых из них существовал в застарелых, наследственных формах. Еще в 1811 году департамент государственной экономии наряду с вопросами о государственных доходах и расходах на 1812 год и взимании различных пошлин рассматривал вопрос «О покупке у иностранки фон-Белов за 9 т. талеров секретного лекарства против любострастной болезни». А в изданных министерством полиции в 1814 году правилах для Крестьянского банка, учрежденного в Лифляндской губернии князем Репниным, разрешалось тратить деньги «на пособие казенным крестьянам в несчастных случаях всякого рода, как то: на излечение сифилитической болезни…».  

В 1830-е годы в деревнях вокруг Москвы и Петербурга, куда десятилетиями за плату отправлялись на вскармливание незаконнорожденные младенцы из Воспитательных домов, некоторые семейства добропорядочных крестьян оказались заражены сифилисом. Деревенское управление Петербургского дома объясняло ситуацию:  

«Многие из приносимых в Дом младенцев, рождаясь от развратных родителей, получают вместе с жизнью зародыш сифилитических болезней, который, не обнаруживаясь иногда в первые месяцы после рождения, не препятствует отсылке сих детей, как по-видимому здоровых, в деревни».  

В 1836 году в ведении Санкт-Петербургского деревенского управления находилось почти 20 000 детей. Некоторые разумные помещики просто запретили своим крестьянкам зарабатывать кормиличным промыслом.  

Николай I, в несколько завуалированной форме, тоже пошел на этот шаг. В его указе на имя министра императорского двора от 3 марта 1839 года было сказано:  

«До сведения моего дошло, что крестьянки дворцовых имений во множестве поступают в кормилицы Воспитательного дома или берут из оного детей для вскормления, чрез то их собственные дети остаются без призора и гибнут в значительном числе. Находя такое обыкновение, на корыстных видах основанное, противным нравственности и гласу природы, повелеваю: отныне навсегда сие им воспретить».  

Но механизм был запущен, и остановить его Николай I пытался всю жизнь.  

В 1841 году для государственных крестьян издали «Наставление о врачебном пособии людям, где нет медиков и лекарей», в котором подробно разъяснялось, что следует делать, если в семье обнаружен сифилитик.  

«Болезнь сия, — говорилось в “Наставлении”, — с некоторого времени весьма распространилась между крестьянами, которые, не имея об ней понятия, пренебрегают ею, не лечатся и таким образом усиливают болезнь и заражают друг друга».  

Инструкция предписывала срочно обратиться к лекарю или фельдшеру, а если поездку к ним пришлось отложить, то больных следовало отделить от здоровых, не есть и не пить из одной посуды, не носить их одежды.  

«Самим же себя отнюдь не лечить, — указывалось в наставлении, — и советов от лекарок не принимать, которые по большей части без меры окуривают киноварью, отчего бывает трясение головы и всех членов, а также впоследствии чахотка и сухотка».  

В специальной инструкции для фельдшера было расписано, какие и куда прикладывать примочки и припарки, если лечение проходило на дому. Внутрь советовали давать селитру и английскую соль со слизистым питьем, а «для радикального лечения сильнодействующими средствами, например, сулемою и другими препаратами ртути, должно отправлять в ближайшие больницы».  

Но, видимо, государственные крестьяне не спешили признаваться в своих «стыдных болезнях», и позже, при учреждении у них волостного управления, им опять было строго указано:  

«Каждый хозяин дома, в котором окажутся больные горячкою с пятнами и другими прилипчивыми или тяжкими болезнями, равно и любострастными, обязан тотчас дать знать о сем сельскому старосте».  

В Петербурге с 1843 года, а в Москве и других городах годом позже, взялись контролировать проституцию и чернорабочих, приходящих на заработки. Были созданы врачебно-полицейские комитеты, в обязанности которых входило еженедельное освидетельствование жриц любви. Венерических больных следовало отправлять на лечение в больницы. Но количество зараженных женщин оказалось в несколько раз больше количества коек в больницах, поэтому курс не излечивающего лечения того времени произвольно сокращался и многие находились в больницах не два месяца, а две недели.  

Позже уличенных в проституции женщин попытались «сортировать». В циркуляре «О мерах для призрения сифилитических больных» говорилось:  

«Буде заразившие их женщины действительно окажутся виновными в непотребстве и суть бродящие, подлые и подозрительные девки, солдатские вдовы и дочери, таковых брать и лечить от заразительной болезни в госпиталях, и, по вылечении, солдатских жен отдавать мужьям с росписками, с подтверждением, чтобы их содержали и до распутства не допускали; тех же, кои из них помещичьи или других ведомств, отсылать до получения справок о месте их жительства, на работы, как о бродягах постановлено; по получении же справки, отсылать к помещикам и в те общества и ведомства, коим они принадлежат, поручая местному начальству иметь за их поведением строгий надзор и взыскивая деньги, сколько на пищу и лекарство во время лечения употреблено с помещиков и с обществ; а ежели они их взять не пожелают, то отправлять их в Сибирь».  

В октябре 1851 года министр внутренних дел граф Л. А. Перовский, подводя итоги борьбы с распространением сифилиса, обратился к начальникам губерний:  

«При обозрении в нынешнем году некоторых губерний, я лично убедился в крайне слабом со стороны местных начальств наблюдении за выполнением мер врачебной полиции, преподанных, в видах искоренения любострастной болезни, в циркулярных предписаниях: врачебным управам 25 октября 1843 года и начальникам губерний 17 января и 24 мая 1844 года».  

Министр потребовал:  

«Чтобы во всех городах составлены были полные и верные списки публичным, т. е. обратившим распутство в промысел, женщинам. Составление списков… должно быть вменено в обязанность полиции, которая, кроме того, в случае выбытия публичной женщины из города, уведомляет о том полицейское начальство того места, куда она направляется...  

Чтобы фабрики, заводы и другие многолюдные заведения имели, по возможности, своих врачей, для повременного свидетельствования рабочих мужчин, женщин же не иначе, как в случае сильных сомнений насчет их здоровья...  

Чтобы врачебному свидетельствованию подвергаемы были все лица низшего класса обоего пола, забираемые полициею за проступки против благочиния».  

Следовало также выявить всех сельских обывателей, зараженных сифилисом, «снискивающих себе пропитание вне селений и семейств своих», и отправить в больницы до полного выздоровления.  

«Указанные здесь меры, — напоминал министр, — принимаются на основании особого состоявшегося по сему предмету Высочайшего повеления и что неупустительное исполнение их имеет особенную важность в отношении к охранению народа от одной из наиболее гибельных болезней».  

Все эти требования были невыполнимы: ни больниц, ни врачей в провинциальных городах, а тем более в селах, на фабриках и заводах не было. И уж совсем абсурдно выглядел приказ обследовать сельских обывателей, занимавшихся отхожими промыслами, — в некоторых губерниях они насчитывались десятками тысяч.  

В Москве при конторе адресов, куда за отметкой в паспорте обязаны были обращаться все пришедшие на заработки, с августа 1844 года началось их освидетельствование, и выявленных больных отправляли в открывшееся сифилитическое отделение при больнице для чернорабочих, в котором было лишь 40 коек для мужчин и 60 коек для женщин.  

Через два года к ним добавили еще 50 кроватей — для бедных мещан. 23 августа 1846 года гражданский губернатор как председатель московского врачебно-полицейского комитета донес военному генерал-губернатору, «что зараженных любострастною болезнью людей мужского пола из московских мещан, цеховых и т. п., открываемых чрез распоряжения врачебно-полицейского комитета, не принимают в подлежащие больницы или за недостатком мест, или по неимению положения пользовать таких больных безвозмездно».  

С 1853 года это отделение заняло дом на Мясницкой улице, и через 15 лет там было 250 коек для публичных женщин и чернорабочих и 30 — «для лиц всякого звания», последним месячное лечение обходилось в 4 руб. 30 коп. Проституток лечили за счет городских доходов, а чернорабочих — за счет их 70-копеечного годового взноса на медицинское обслуживание.  

«Положить в траву»  

Но и в городских больницах, и в госпиталях часто лечили «срамную болезнь» брезгливо и неряшливо, не беря во внимание то, что жертвами ее становились отнюдь не распутники и грешники, а покурившие одну трубку, попившие из одной кружки, помывшиеся из одного корыта… И отпущенные на волю в острозаразной стадии болезни сифилитики заражали свои семьи или товарищей по артелям. Побывав в землях Войска Донского, полковник генерального штаба Н. И. Краснов писал о местном сифилисе в 1870 году:  

«Преимущественно эта болезнь существует на Дону в виде вторичных и третичных припадков, под видом ломоты, язв, лишайной сыпи и тому подобного, происходящих от дурного лечения казаков на службе. Дурно вылеченные, они нередко передают эту болезнь своим детям…  

Замечателен способ лечения венерической болезни, производимый бабками или другими знахарками. Способ этот, известный под названием “положить в траву”, состоит в следующем: больной, одержимый сильнейшими припадками сифилитической болезни, как то: сильными болями в костях, ранами и язвами на разных частях тела, помещается в довольно теплой комнате и ежедневно пьет крепкий отвар, приготовленный из сассаперели и других потогонных трав. При этом он употребляет ежедневно по рюмке водки с раствором сулемы. Кроме внутреннего употребления лекарств, больные окуриваются парами сладкой ртути, с раскаленного камня, причем тщательно окутываются одеялом, кроме головы. Это окуривание производится с целью выгнать наружу сильную испарину и тем вывесть заразу из организма».  

Описывая состояние «народного здравия» в Ярославской губернии, лекарь М. Н. Шмелев, проживший там пять лет, также констатировал:  

«Венерическая болезнь распространена равномерно между возрастами, из чего видно, что она глубоко проникла в население, сделалась уже обыкновенной, домашней болезнью. Она уже перестала у нас быть любострастной, а передается от человека к человеку при всех обыкновенных житейских сообщениях…Народ лечится от нее сам большею частию сулемою, растворяя ее в водке и принимая очень большими приемами».  

Смертность от такого самолечения была едва ли не такой же большой, как от самой болезни. Потребовались десятилетия для того, чтобы приучить крестьян обращаться с венерическими заболеваниями в больницы. В первые годы деятельности земств, когда они с энтузиазмом взялись за устройство сельских лечебниц, многие из специализированных заведений закрылись, едва начав работать.  

«В 1869 г., вследствие сильного развития сифилиса, — писал историк и статистик Ф. А. Щербина о Воронежской губернии, — земское собрание увеличило число кроватей в городской больнице с 35 до 45 и открыло небольшую лечебницу для сифилитиков в сл. Евстратовке. Крестьяне однако лечились в этой лечебнице неохотно, так что она была закрыта за неимением больных. В следующем 1870 г. вновь была открыта сифилитическая больница в сл. Колыбелке, но сифилитики и на этот раз не хотели ложиться в больницу, а те из них, которые препровождались полицией, разбегались по домам. Лечебница опять была закрыта».  

Врачи заговорили о том, что гуманнее и разумнее открывать сифилитические отделения при общих больницах, чтобы было не очевидно, с какой проблемой отправился крестьянин за медицинской помощью. Но больниц в дореволюционной России было преступно мало. В 1886 году при 80-миллионном населении в ведении МВД их насчитывалось 2621 с 72 748 кроватями (из них в селах — лишь 82 больницы на 872 человека); 595 больниц принадлежали другим ведомствам — это еще 30 593 кровати, и 9048 коек было в 762 земских больницах. Количество же страдающих венерическими заболеваниями приближалось к миллиону.  

В Высочайшем повелении «О созыве съезда представителей различных ведомств и врачей для выработки мероприятий против сифилиса и о потребных на сей предмет расходах» были обнародованы цифры:  

«В 1880 году сифилитиков и венериков было зарегистрировано 256 000, в 1886 году число их дошло до 496 000, а в 1890 году до 916 000, причем одних сифилитиков было свыше 732 000».  

С 1874 года в России позволили открывать частные лечебницы и амбулатории для лечения венерических заболеваний. В 1891 году в трех таких заведениях в Петербурге лечилось 2928 человек, в трех московских — 3640, в Харькове — 371 человек лежал в стационаре и 231 лечился амбулаторно.  

На состоявшемся в 1897 году съезде по обсуждению мер против сифилиса в России много спорили все о тех же проблемах, что пытался решить полвека назад Николай I: как улучшить надзор за явной и тайной проституцией, как уменьшить риск кормиличного промысла, как воспитать юношество в «духе нравственной чистоты, воздержания и уважения к женщине», как просветить крестьян…В принятом постановлении съезд призвал правительство открыть на государственные средства в местах наибольшего распространения сифилиса дополнительные участковые больницы с сифилитическими отделениями.  

«Не подлежит никакому сомнению, — писал немецкий венеролог Альфред Блашко, — что распространению венерических болезней был бы положен предел, если бы заболевший оставался в больнице в течение всего заразительного периода болезни, как во время первичного заражения, так и в случае рецидива… Поэтому задача общественного здравоохранения заключается в том, чтобы сделать больничное лечение доступным для каждого больного венерической болезнью».  

Но и через 10 лет после съезда во многих отечественных и зарубежных медицинских трудах отмечалось, что темпы сифилизации России не уменьшились.