М А Й О Н Е З О В Ы

«С работы домой нужно тащить всё попало. Кроме говна и тараканов»  

© Евграф Порфириевич Майонезов  

1  

Семейство Майонезовых возвращалось со школы домой. Недовольный, но сорокавосьмилетний Дмитрий Евграфович; сдержанный, но четырнадцатилетний Евграф Дмитриевич, и просто двенадцатилетний Дима Дмитриевич. Все трое шли задумчиво, топчась по грязи. Тучи затягивали небо и становилось необыкновенно темно.  

– Ты зачем Говядина избил, Дмитрий? – спросил отец, когда они уже подходили к своей родной пятиэтажке.  

– Мне его нос не понравился. Хотелось побыстрей его сломать.  

Отец семейства потрогал свой нос, убедившись, что в будущем ему ничего не грозит и аргументировал:  

– Нос ему, видишь ли, не понравился... Мне, к примеру, не нравился живот твоей матери. И что теперь? А в нём ты, между прочим, был.  

Младший хулиган будто не услышал папу и пнул голубя, жующего хлеб. Отец тяжело покачал головой: издалека казалось будто он кивает.  

– Папа, – влез в разговор Евграф. – а я сегодня три пятерки получил. По трём предме…  

– Рот закрой свой! – рявкнул батя на него. – Не видишь с Димой разговариваю?! Что за мода вечно лезть со своими глупостями!  

Старший поник своей рыжей чёлкой и чуть не запнулся за бордюр.  

– Здарова, Евграфыч! – поприветствовал отца, лежащий у подъезда, мужчина славянской внешности.  

– Я тебя просил не называть меня по отчеству! – с лёгким стыдом проскрипел папаня.  

– Лучше выпить дал бы, чем философствовать, – горько вздохнул отдыхающий.  

– Спрячься куда-нибудь, а то дождь скоро ливанёт.  

– Да не ливанёт – жопой чувствую.  

Когда все трое были дома, ударил гром, а следом обрушился ливень. Отец в это время пил воду и со страху чуть не проглотил стакан. Потом засуетился, забегал по квартире, словно собака. Грозу, между прочим, он боялся с детства, ещё с деревни и своевременно восстанавливал картину произошедшего: однажды молния ударила его деда, когда тот во время дождя вешал антенну на крыше дома. Спустя час дед вернулся, но не весь. Сначала появился запах шашлыка, а затем сам дед. Единственное, что он тогда сказал: «Шо-то я обжогся»; при этом будучи с рождения немым. До самой смерти деда не подпускали к телевизору, так как он создавал помехи. С тех пор у Дмитрия Евграфовича при каждой вспышке и каждом грохоте перед глазами всплывает обугленный родственник. Обычно этот момент он пережидал в туалете. Но сейчас туалет был занят старшеньким.  

– А ну, быстрее! – кричал Дмитрий Евграфович. – Почему я должен терпеть твои выходки?  

– Я какаю.  

– Почему именно сейчас?  

– У меня живот болит.  

– А ну, быстро вышел и пошёл делать уроки!  

Через полминуты удобства освободились, а гром затих. Старший примкнул к письменному столу с чувством невыполненного долга. Очки его запотели от напряжения и вроде даже потрескались. Дмитрий-младший разгуливал по квартире кислый, как запах из холодильника: он собирался на вписку к старшекласснику Окорокову, но тот траванулся какой-то химкой и всё отменилось.  

Евграф, сделав уроки за себя и за брата, что-то увлечённо записывал в блокнот и периодически находил на себе суровый взгляд отца. Тот стоял в проёме двери в одних трусах и жевал жареный куриный окорочок. Вёл он себя весьма предвзято. Жир стекал по его двойному подбородку и попадал с брюха на семейники.  

– Эм, какой вкусный, – причмокивал отец жадно. – А у тебя аллергия.  

Старший сглотнул слюну. Действительно – ему нельзя было ни курицу, ни сыр, ни яйца.  

– Весь в мать, – пробубнил Дмитрий Евграфович, глядя как сын не отрывается от занятий. – Тоже заумная вся как Эйнштейн, блин. Видишь ли, я слово «жена» через «ы» написал. И что? Куда мне это пригодится? Я чё, Менделеев что ли? Да, Димыч?  

Но Димыч был морально занят. Он валялся на своей кровати, написывая во ВКонтакте училке по химии любовное признание: «я вас хачу».  

– Я в твои годы со всей деревней переспал, – хвастливо заявил батя Евграфу. – Мне не до книжек было.  

Тут в разговор вмешался Димка:  

– Бать, а ты же говорил у вас там одни бабки жили.  

– Ну а что поделаешь, если там зимой только бабки обитают?! – пожал плечами Дмитриевич и пошёл выкидывать останки окорочка.  

Зазвенел дисковый телефон из коридора. Это был второй телефон в квартире после смартфона Дмитрия-младшего.  

– Слушаю, – ответственно поднял трубку главарь клана и прищурился на, ковырявшегося в носу карандашом, Евграфа. – Тебя, Пифагор.  

Старший сорвался с места будто бешеный слон. Только маленький, рыжий и в очках.  

Покраснев он начал шептать в трубку:  

– Да, кошечка. Да. Привет. Можно, я думаю...  

У Дмитриевича встали дыбом волосы, в основном на спине, а глаза залились негодованием.  

Евграф окончив диалог сел за стол и снова залип в блокнот. Дмитрий Евграфович с завистью приказал:  

– Эй, эрудит – в жопе динамит, иди окна на балконе закрой, а то зальёт.  

Отличник с неохотой удалился из комнаты, а Димыч, не теряя ни минуты, словно стервятник накинулся на отца.  

– Бать, мне кроссовки новые нужны, – пожаловался он, показав на перемотанные изолентой башмаки в прихожей. – Только родные. Рубля за три.  

Евграфович аж поперхнулся и заявил, что сам ходит в кроссовках за пятьсот рублей и переплачивать за фирму не собирается, так как и те и те шьют из одной бочки. И вообще, нечего по лужам ходить, да камни пинать.  

– Вон, я чёрные полгода назад купил и до сих пор как новые, – сообщил отец и стал рыться в обувнице. – Сейчас покажу.  

Евграф в этот момент боялся зайти на балкон. Во-первых, там было холодно. А во-вторых страшно. Ржавый велосипед «студент», обвешанный паутиной, чей-то сапог и пугало, похожее на Гитлера, так и не сожжённое на 9 мая 1975 года. Его-то Евграф и боялся больше всего. Больше, чем получить двойку. Собрав всю волю в кулак старший вернулся к себе в комнату.  

Время близилось к вечеру и Дмитрий Евграфович уже во всю расслабился перед телевизором, поглощая пропаганду с федеральных каналов.  

– Папа, – робко сказал Евграф, заглянув к отцу. – а у тебя триста рублей не найдётся?  

– Чего??  

– Да я тут с Алевтиной в кино собираюсь…  

– Хах. В кино он собирается. Ты к отцу с такими вопросами не подходи больше. Иди и зарабатывай. А то и без тебя сходит твоя... проститутка.  

Отец надулся бурля от негодования и кинул:  

– Видишь ли, ей не по нраву, что я поинтересовался – целка она или нет. Что тут такого? Имею право.  

Старший от обиды помрачнел, вернулся к себе и залип в учебнике по древней истории. Пришлось доучивать заданную тему про гомосексуализм в Древней Греции.  

Димону-младшему нравилось, когда отец подтрунивал брата. Ему казалось это забавным. Сейчас он улыбался, заваливая страницу училки лайками. Даже отметил сердечком клипы Моргенштерна на её стене, которого не очень любил. Вдруг, в коридоре появился папа и пожал расстроенными плечами:  

– Димка, я ведь и забыл, что их выкинул. Они ж у меня развалились, твою мать. Это всё дороги убогие: то за камень запнёшься, то в лужу вступишь.  

2  

На следующее утро батя пободрел, подобрел и потребовал от сыновей, чтобы колбаса с хлебом были съедены. В первую очередь, потому что продукты уже портились. У Дмитрия Евграфовича сегодня был второй выходной. Спровадив детей учиться, он налил себе пива и достал вяленого леща. По ТВ начался его любимый сериал «Месть сварщика» и он в полной мере расслабился. Прервал его усладу звонок в дверь. Мужчина, бурча прошуршал в прихожую и отворил ворота.  

– Пенсия, – шмыгнул баклажановым носом студент, а Дмитрий Евграфович шмыгнул своим картофельным и впустил волонтёра. Но с осторожностью, крепко сжав острую, словно нож, рыбу в руке.  

– А где Татьяна? – словно сотрудник НКВД поинтересовался Дмитрий Евграфович.  

– Понятия не имею о ком вы, – зажался студент, излучая запах шаурмы от своей футболки adiabs.  

– Волонтёр? – презрительно спросил Евграфович.  

– Кто?  

– Ты.  

– Нет, Игорь, – спокойно ответил парень и прошёл на кухню. Там он выложил помятый, как туалетная газета, конверт на стол. Евграфыч расписался в листке от какого-то реферата по физкультуре и вежливо выгнал гостя за порог.  

Этой, так сказать, пенсией были пособия по инвалидности. У главы семейства отсутствовал большой палец на правой ноге. Потерял он его, когда несколько лет назад, будучи в зоопарке, просунул ногу в клетку с крокодилом. Дабы подразнить…  

В конверте находилось пятьсот двенадцать рублей двадцать шесть копеек и чек с проезда на трамвае. Дмитрий Евграфович оставил конверт на столе и ушёл в большую(свою) комнату. Перепив пива, он задремал в кресле и спал до самого прихода сыновей.  

Первым пришёл Евграф, принеся очередные пятерки. Он убрал из-под лица бати рыбные очистки и прошёл в свою(с братом) комнату заниматься делами. Следом явился Дима. Тот кинул пакет с тетрадками в угол и умчался гулять. Через час ушёл и Евграф, заведомо радостный. Когда Дмитрий-старший очухался, он сначала матом высказал свои недовольства по поводу загадочного исчезновения рыбных останков, а затем ушёл на кухню и высказался там вдвое громче и объёмнее: денежный конверт исчез. Вместо него темнел огрызок от яблока. Отец присел на табуретку. Тут же общупал карманы шорт. В них моток медной проволоки и рыбий хвост. Может в мусоре? Он перерыл ведро. Кроме рыбной шелухи и куриных костей ничего не обнаружил. Пробормотал себе под нос гадости и вернулся в комнату- там всё осмотрел. Под диваном черствели носки и копились пивные пластиковые крышки. Всё тщетно. Даже Коля Басков с календаря 2008-го года смотрел как-то ухмылённо. Итак, огрызок яблока... Димка яблоки не ест, он предпочитает мясо. Евграф любит яблоки, но за собой он бы точно убрал. Значит торопился. А куда? Точно же!  

В замке зазвенел ключ и за порог ступил довольный Евграф с засосом на шее. Он пробирался к туалету.  

– А ну иди сюда, сволочь! – закричал отец с комнаты на всю квартиру.  

Евграф, было подумал, что отец опять оскорбляет соседа через стенку и немного похихикал. Но, когда лицезрел его злого да ещё и с ремнём от стиральной машины (другого не было) около себя, понял, что ошибся.  

– Смешно тебе? – со взглядом агрессивного Пореченкова поинтересовался отец.  

Старший опустил голову и ответил отрицательно.  

– ТЫ деньги забрал? – брызнул слюнями папа, дрожа от волнения. Так же дрожжало его брюхо с прилипшим к пупку рыбным пузырём.  

– Какие деньги? – дрогнул и Евграф.  

– Какие? – вспылил батя и протащил сына за ухо в его комнату. – А ну давай, жопу свою!  

Сын сквозь страх повторял, что он ничего не брал, но отец был непоколебим. Он ударил мальчика ремнём по заднице так сильно, что аж с носа слетели очки. Далее отхлестал его ещё несколько раз и показательно разорвал учебник по физике за седьмой класс из которого выпало фото Алевтины. Отец с завистью наступил на него, оставив у девушки на лбу жвачку с подошвы тапка.  

– Ну что, Евграф, – злорадно пыхтел отец. – я ожидал от тебя какой-то пакости, но чтоб так. Что ты, что твой дедуля Евграф – оба засранцы ещё те! Кхе!  

На этом моменте он поперхнулся и выплюнув рыбную кость, добавил:  

– Ненавижу это имя!  

Потом ударил ремнём по столу.  

– Пока не признаешься – буду бить! – подытожил отец и вышел, чуть было не врезавшись в шкаф.  

Сын тихо, но прогрессивно плакал. Больше от обиды, чем от боли. Под его потоком слёз оказались ошмётки учебника. Он даже забыл, что хотел в туалет. Евграфович же сидел в кресле и гневался. У него в лысеющей голове никак не укладывалось произошедшее. «Пригрел змею на шее называется, – думал про себя батя, – только рыжую такую и в очках». Ведь конверт не мог просто взять и пропасть. Да и оплошаться Евграфович был не готов. Однажды, была подобная ситуация: он звонил в бухгалтерию и выяснял, почему ему на карту не переводят аванс, хотя забыл, что уже давно его пропил. Вероятно и здесь всё не так просто. Поразбросав мозгами, Евграфович изменился в лице: да точно он! Кто ещё будет совершать такое подлое преступление против своей семьи. Сын его, Евграф Дмитриевич, сидел за столом и тяжело вздыхал. Его нос разбух от соплей и отчаяния. Через минуту раздался из коридора отцовский баритон:  

– Эй, проститутка, если я узнаю, что ты встречаешься с этим преступником… Ой, извините пожалуйста, позовите Алевтину к телефону. Ага, спасибо.  

Пауза.  

– Алевтина, вы?.. Слушай сюда, проститутка. Если я вдруг узнаю, что ты и Евграф общаетесь, то я сдам тебя в полицию как проститутку. Поняла, проститутка?.. Зачем мне с твоим отцом разговаривать? Я не буду с ним разговаривать. Всё, мне некогда.  

– Эй, – батя уже стоял в проёме двери. – Сегодня не ужинаешь. Понял меня? А деньги чтоб на место вернул.  

– Папа, я не брал деньги…  

– Да что ты говоришь?! Не брал? В кино же собирались.  

Старший опустил голову и уставился в угол, на паутину с вялеными насекомыми.  

– Вот-вот, – отец горячо харкнул на пол и ушёл.  

Под ночь вернулся Димыч, заметно шатаясь.  

– Мы с Толяном домашку по математике делали, – отрапортовал младший сержант Майонезов сонному отцу и прошёл в комнату в одном носке. За ним последовал шлейф переработанной алкогольно-табачной продукции – бате запах напомнил курилку на работе.  

Подождав, пока Димыч уснёт, Дмитрий Евграфович порылся у того по карманам куртки и ничего подозрительного не нашёл, а только дамские сигареты, крестовую отвёртку, вазелин и чьи-то золотые зубы.  

– Мужик растёт, – полушепотом сказал батя, напоследок найдя в нагрудном кармане свёрнутый билет на концерт Ольги Бузовой в ДК Демонтажников. – Нормально, – одобрительно махнул рукой он и навестил спящего старшего. Тот, то сопел, то рычал во сне. Евграфович сбросил со спящего одеяло и, когда тот захлопал глазами, пробурчал:  

– Хватит храпеть! Спать не даёшь!  

Мальчик судорожно перевернулся на бок и долго не смыкал очей. Он слышал как батя порылся в его джинсах и чего-то нашёл. Потом возвратился к себе в опочивальню и рухнул в продавленное кресло. Пару раз зевнув, он врубил телек и чудесным образом попал на свой второй любимый сериал «Преступный Таганрог».  

3  

С раннего утра в квартире Майонезовых находился полицейский отряд. Их вызвал Дмитрий-старший. Евграф открыл глаза и увидел перед собой дуло от «калаша».  

– Напугался? – произнесла чёрно-жёлтая улыбка с папиросиной, обращаясь к мальчику.  

– Да.  

– Кто из них? – спросил владелец улыбки у главы семейства.  

– Ну не этот же... – показал Дмитрий Евграфович на дрыхнущего Диму. – Вон как спит. Значит совесть чиста.  

– Работаем! – моргнул мент и при помощи ещё двух таких же полицейских, но разной толщины, скрутил парня у которого, между прочим, не отошёл утренний стоячок.  

– Заявление у нас, улика тоже, – прошепелявил полицейский и потряс в руке пакетик с огрызком от яблока. – Подозреваемый задержан. Ждите звонка.  

Они развернулись к выходу.  

– Па-а-па... – судорожно пискнул Евграф, почти не сопротивляясь. Без очков его взгляд напоминал взгляд брошенного щенка.  

Папаша лишь нахмурил брови и важно заявил:  

– Господа полицейские, кое-что ещё.  

Он протянул сотрудникам два билета на вечерний киносеанс «Эмануэль 5D».  

Те растерялись и ответили, что «спасибо конечно, но билеты вчерашние, да и фильм так себе, лучше уж Мстители». Отец дал понять, что это доказательства вины Евграфа, а не презент. Главный из ментов возмущённо забрал их, а задержанный опустил глаза в пол, словно перед казнью.  

Тот, что с калашом выплюнул чинарик на пол, куда-то к тапкам и испарился с остальными.  

– Папа! – кричал уже в подъезде Евграф. – Папа!  

Но папа был холоден как и его Москвич, простоявший всю зиму в сугробе. Он молча стоял в комнате и ждал пока захлопнется входная дверь, но этого не произошло. Пришлось ползти закрывать самому. В этот момент из квартиры напротив показалась Изабелла Мускатовна. Пенсионерка аристократичного воспитания в рыночных шмотках. Рядом с ней стоял мешок с мусором человеческого роста.  

– Дмитрий Ефграфович, мой хороший, что же у вас за беда-с случилась? – изумлённо вопросила она.  

– Меня обокрали, – трагично произнёс Евграфович и закрыл портал.  

– Ой-с, ой-с, – слышалось с площадки от соседки, а после грохот. Либо от упавшего мешка, либо от соседки.  

«А змея оказалась теплокровной» – с натянутой досадой прокручивал в голове Евграфович. Но дело было сделано и дальшейшее развитие событий зависело от компетенции доблестных полицейских. Папаня очень доверял полиции, с детства. Возможно этому поспособствовал зачитанный до дыр Дядя Стёпа и всевозможные телесериалы про ментов. С оптимистичным настроем он собрался и ушёл на работу.  

Трудился он токарем на небольшом частном заводе «Чермет инвест» и боялся приближающегося сокращения. Но таких прогибающихся личностей как он не желали терять. В курилке, словно трепло, он рассказал про крысу Евграфа, про добросовестных стражей порядка и возможно честном решении суда. Его осмеяли, впрочем, как обычно и покинули курилку в смешанных настроениях.  

Окончив смену, заслуженный токарь МВД традиционно покинул завод, попутно разругавшись с охранниками на проходной. Проигнорировав алкомаркеты, Дмитрий Евграфович заглянул в Роспечать за программой телепередач. Чуть подальше, вкустах, возле детского сада двое одноклассников Майонезова распивали денатурат, облюбовав скамейку и некую барышню. В барышне он узнал свою школьную любовь Руслану Петрушкину. За ней тогда пол школы бегало, включая некоторых девчонок и учителя географии. Батя Русланы в то время числился главным инженером на «Заводе сантехнических ускорителей им. братьев Карамазовых». Ну а батя Дмитрия Майонезова слыл неудачником, который тырил с этого завода всё, что попадётся под руку, а то и под ногу. На этом сравнении Евграфович с сожалением почесал затылок, а потом этой же рукой и задницу, чем и привлёк к себе внимание компании.  

– Дружище, иди с пацанами хлебани! – судя по голосу окликнул Жэка Фиолетовый. – А то Русланка технику не уважает!  

И действительно: она сидела на бревне со стаканом красного и, увидев Майонезова, не могла скрыть свою улыбку, состоящую из четырех зубов и сигаретки.  

– Пацаны, давайте помянем Якова. – выдохнул ушастый Жэка и махнул треснутым стаканчиком. Те двое последовали примеру.  

– Альберт, как поживаешь? – опустошив стакан, спросил седой дрищ с погонялом Индюк, на бороде которого висел сгусток ливерной колбасы. – Выпей – помяни Якова.  

Евграфович понимал, что он не Альберт, но спорить, а тем более выпивать, не было ни желания, ни настроения, ни денег.  

– Как, как... Нормально. – пожал плечами Евграфович и увидел, как Руслана подмигивает ему подбитым глазом.  

Он приободрился.  

– Альберт, ты красава, что своего огрызка слил, а то молодняк ваше в край оборзел. – умничал седой Индюк и жестом показал «класс», но из-за отсутствия большого пальца получился лишь вертикальный кулак.  

Евграфович гордо улыбнулся и, поблагодарив всех, собрался покинуть компанию.  

– Альберт, давай глотни, – снова вякнул Индюк. На что Майонезов не выдержал и заявил, что он Дмитрий.  

– Я Дмитрий, – заявил Майонезов, не выдержав.  

Индюк почесал лишай на макушке и сказал:  

– А почему я всегда думал, что тебя Альбертом зовут.  

Майонезов хотел сумничать, что индюк тоже думал, но получилось бы чересчур остроумно.  

Руслана почему-то рассмеялась, выронив изо рта табачное изделие и казалось на редко сексуальной для Евграфовича.  

– Так Альберт это тот, который свою сестру изнасиловал. – уточнил Фиолетовый.  

– Да, да, – закивали Индюк и Руслана, а лжеАльберт покраснел от возмутимости:  

– Заняться что-ли нечем больше, чем своими глупостями!  

Троица сосредоточилась на критике и продолжила пить, но уже не обращая внимания на Майонезова. Тот важно покинул скамейку, изобразив крутую походку, дабы привлечь Петрушкину.  

Вернувшись домой Дмитрий Евграфович сварганил жареной картошки и, насладившись ею, набрал 02. Трубку снял дежурный. Отец долго и нудно объяснял, что ему нужно от полиции. Собеседник был крайне непонятлив и аргументировал своё состояние тем, что первый день работает и пока не освоился. Разговаривали они минут сорок. Диалог дошёл до того, что дежурный Голубцов делился впечатлениями о поездке на Селигер с семьёй и праздновании там своего юбилея – сорока трёх лет. В итоге трубку вырвал начальник дежурной части Семечко и матом поинтересовался кто звонит.  

– Он пока в обезьяннике сидит. – разложил Семечко. – Допрашивают периодически.  

– Удачи вам в расследовании. – попрощался Дмитрий-старший и присел. Ему конечно же хотелось попить пивка в качестве, так сказать, моральной поддержи в расследовании. Но на рабочей неделе наш герой не выпивал. Он боялся, что его опять с перегаром поймают на проходной. Поэтому пришлось лечь спать под боевичок с Джейсоном Стейтэмом.  

4  

Евграфа судили прямо во дворе дома, в дождливую погоду. Народу было уйма: в том числе Сергей Безруков с Пашей Техником затесались среди присяжных. Адвокат не явился, так как был на дне рождения двоюродного брата. Его роль выполнял местный депутат от партии «Справедливая справедливость» Шпротов. И он и прокурор оба обвиняли мальчика в содеянном и даже предоставили видеозапись с кухни, где Евграф, злорадостно смеясь, запихивал конверт к себе в штаны, подытожив всё демонстрацией среднего пальца в объектив. Майонезов, распластавшись на раскладушке, пил пиво и был удовлетворён работой Суда. Он был рад, тому, что старшему справедливо вынесут приговор. Весь двор жужжал на подсудимого, а тот стоял в белой длиннополой рубахе, опустив голову, и в кандалах. Молчал он как партизан.  

– Виновен! Пятьдесят лет колонии строгого режима! – крикнул судья и тот час вооруженные военные посадили воришку в автозак с рекламой банка на двери. Всё вокруг зарукоплескало и зазвенело. Очень громко. Майонезов открыл глаз и прислушался: звонил телефон. Он выругался, выругался и младший.  

«Наверное из полиции» – подумал батя и снял трубку, но потом пожалел. Звонила класснуха Евграфа и с тревогой интересовалась вчерашним отсутствием оного.  

– Он в тюрьме! За воровство, а ещё за убийство, а говорят, что и изнасиловал кого-то. Пятьдесят лет строгого режима! – отчитался Дмитрий Евграфович и, услышав как на том конце провода что-то упало, прервал связь.  

– Ты про кого, батя? – зевал младший.  

Евграфович было собрался ответить, но подумал, что Дима может помешать следствию и сказал, что интересовались дедом Иосифом, восьмидесятилетним ветераном холодной войны.  

– По нему видно. Всё сидит в своей коляске на балконе и орёт. Всё ему не по кайфу: то стекла в подъезде не бейте, то пацану велик верните. Бесит.  

Евграфович с некой гордостью посмотрел на Димона и подумал:  

«Мужик растёт».  

Позавтракав, сын и отец вышли на улицу- кто на работу, кто на учёбу. Димыча-младшего ждал пошарпаный друг Дырявый, а Димыча-старшего ржавый Москвич.  

«Когда-нибудь я тебя заведу, дружище» – похлопал тот тому по капоту. Затем отпугнул от машины заспанного алкаша, проверил всё ли на месте (ржавый газовый ключ на заднем сиденье, руководство по ремонту "Москвич-408 АЗЛК" и фуражка советского милиционера под задним стеклом). Убедившись, что ничего не украли, хозяин автомобиля, насвистывая, потопал в сторону завода. На углу парикмахерской он встретил Изабеллу Мускатовну, попивающую шампанское из чайной кружки. Она и спросила:  

– Дмитрий Евграфович, мой хороший, наслышана-с, что обокрал вас никто иной, как ребёнок ваш. Неужели всё так печально-с?  

– Даже не представляете. Ради проститутки деньги украл у родного отца. Видишь ли, в кино ему необходимо. Наркотики всему виной.  

– И много ль позволил-с? – поинтересовалась пенсионерка.  

– Пятьсот двенадцать рублей и целых двадцать шесть копеек!  

Изабелла покачала головой, долила остатки шампанского в кружку, а бутылку выкинула в свой мусорный мешок.  

Место работы находилось в метрах двухсот от дома папы преступника. Непосредственно в токарно-фрезерно-шлифовальном цеху и находился станок Майонезова. После сменщика остался целый ящик бракованных деталей и гора пустых бутылок. На патроне токарного станка висели грязные трусы, а в поддоне валялось пол буханки нарезного.  

«У Какольевича снова День ангела был» – смекнул Евграфович нервозно убирая мусор.  

Вечером, когда Майонезов поднимал своё уставшее туловище до квартиры, то встретил на площадке троих людей: Классного руководителя Рогнеду Карловну, старосту Анну и приятеля Евграфа Семёна. Последние двое накинулись на горе-отца с вопросами, касаемо их одноклассника:  

«А правда, что Евграф убил человека? », «Его уже посадили? », «Евграф наркоман? » и тому подобное. Майонезов лишь скривил прямое лицо (или наоборот) и цинично ответил:  

– Не ваше дело. Идите лучше уроки учите.  

Рогнеда Карловна деликатно приблизилась к мужчине и в полголоса произнесла:  

– Дмитрий Евграфович, если вам требуется помощь, то у меня есть знакомый прокурор, мой бывший ученик.  

Она подмигнула морщинистым веком, а потом ещё тише добавила:  

– Он однажды моего мужа от тюрьмы спас. Тот пьяный в драке троих зарезал. И ничего. Сейчас дома сидит Мимино смотрит. А?  

От неё пахло коньяком и сосиской в тесте. Майонезов хоть и проголодался, но озвученное предложение раскритиковал:  

– Как же вам не стыдно! Вы же давали клятву Пифагору! Какие ещё прокуроры ваши тут?!  

Семён замер, любопытно выпучив глаза и уши. А Аня и вовсе врубила прямую трансляцию в Инстаграмме.  

– Ну он же отличник, поймите. Он самый умный в классе. – махала указательным пальцем классрук. – Вся школа на ушах. У нас даже завуч, когда об этом узнал, из запоя вышел.  

– Вы мне тут не это. – помахал пальцем в ответ Евграфович – Отличник он, видите ли. А то, что он самый настоящий уголовник... Вас это не волнует что-ли?  

Дмитрий заметно злился и издалека напоминал пьяного Горбачёва. Аня в этот момент устроила фотосессию Семёна на фоне спорящих взрослых. И тем самым подтолкнув Майонезова на необдуманные поступки. Тот выругался, разрезая воздух ладонями и напугал до жути Сёму, который слинял на лестницу выше. Тут открылась одна из дверей на этаже и показала голову Изабеллы Мускатовны. На ней прекрасно себя чувствовал пух от подушки.  

– Вы что это тут с утра пораньше кричите-с?  

– Белла, ты ли? – удивилась класснуха.  

– Рогнеда? Моя хорошая. Не желаешь ли отведать бокальчик чая на завтрак-с?  

– Спасибо, я уже отужинала-с.  

– Было предложено-с. – Изабелла Мускатовна так же быстро удалилась как и появилась.  

– Сын её у меня учился. – поведала классрук присутствующим, но всем показалось это не важным. Особенно  

папаше, который со словами «Я пошёл. Мне некогда» закрыл за собой дверь.  

Когда шум стих, послышался голос Семёна, спрашивающий Рогнеду Карловну:  

– А правда, что Одночлены, из которых состоит многочлен, называют членами многочлена?  

– Ой, я в биологии вообще не бум-бум. – отвечала учитель, спускаясь вниз.  

Майонезов неоднозначно надул щеки и прошёл в туалет. Процесс разгрузки прервался телефонным набатом. Поднять трубку было важнее этого процесса.  

– Алло, Дима, что у вас случилось? – картавила в трубку Инга, бывшая жена Майонезова. – Мне его классная позвонила. Что с сыном?  

– Да ничего не случилось! Просто твой любимчик весь в тебя. Ему от меня только деньги нужны. Какой же это теперь сын?! Это маленькая жена какая-то!  

– Да как ты смеешь, сволочь! Только посмей причинить ему вред!  

– У тебя ещё трое своих-вот о них и заботься! Со своим носатым!  

– Нормальный у него нос!  

На этом Евграфыч бросил трубку.  

Чёртова Инга. Ведьма и проститутка. Он её терпеть не мог, точно так же как мыть посуду после дня рождения. Но почему-то перед глазами всплыли кадры их первого знакомства: Зима. Рынок на проспекте Чапаева (Инга там проходила практику от института). Мясной прилавок. Косоглазый мясник и девушка в фартуке со счётами и тетрадкой, измазанной в крови.  

– Барышня, будьте добры, – обращается Евграфович к девушке, – мне пару кило этого мяса.  

– Собачке? – добродушно интересуется мадемуазель, набирая в пакет всякое отрепье.  

– Я чё, на пуделя похож что-ли?  

– Да вроде не сильно.  

– А в чём тогда проблема?  

– Это мясные обрезки, гражданин. Их для собак берут.  

– Я это мясо себе беру. Постоянно. И не надо мне ля-ля.  

Мясник, услышав конфликт, приподнял топор и метнул свой грозный взгляд на Майонезова, но из-за косоглазия попал на рядом стоящего мужчину. Тот побледнел.  

Раздался ещё один звонок, спугнув флешбек.  

– Тебе заняться больше нечем? – вскипел отец. – Иди трахайся со своим носатым!  

После недолгой паузы на том конце провода представился оперуполномоченный по делам несовершеннолетних лейтенант Крабовый. Он сообщил о полном отрицании вины подозреваемого в хищении пятиста двенадцати рублей двадцати шести копеек и, что никаких носатых у них в отделе нету. На что отец тактично извинился и потребовал более тщательного подхода к делу. Лейтенант пообещал.  

5  

Небо хмурилось. А ещё передавали несколько дней дожди. С грозой. Майонезов ненавидел такие моменты; ему на работу идти, а тут молния сверкает- хоть такси вызывай. А такси вызывал он только в крайнем случае. Дмитрий-младший ночевал у друзей. По его словам ребята всю ночь разбирали параграф по русскому; правила писания «ться» и «тся», описывая сношение.  

«Умный мужик растёт» – подумал Евграфович и перед уходом набрал Крабовому. Тот взял трубку не сразу. Когда раздалось «кто там такой бессмертный? » папаша поинтересовался процессом дознавания.  

– Да вот как раз этим и занимаемся. – ответил лейтенант на фоне чьих-то стонов.  

– Да держи ты его, ё-моё! – кричал кто-то издалека. – Крепкий падла!  

Раздавались кряхтенья и потужные вопли.  

– А может шокером? – спрашивал противный голос как у хорватского гомосексуалиста.  

Протрещал шокер, а следом прокричал рот.  

– Вор почти раскаялся в содеянном. – обратился Крабовый к Майонезову. – Ждите.  

«С утра работают, молодцы» – от гордости за доблестных работников полиции у главы семьи аж глаза намокли. Но завод ждал, поэтому Евграфович, не смотря ни на что, покинул квартиру.  

Во время обеда к Дмитрию Евграфовичу подошёл начальник цеха и воодушевлённо заявил:  

– Димон, у меня для тебя две новости: хорошая и плохая.  

– Ну давайте хорошую.  

– Тебе премию выписали-семь тысяч.  

Батя обрадовался и осознал, что не зря здесь батрачит. И тут же спросил:  

– А плохая?  

– Оказалось – не тебе.  

На этом моменте начальник рассмеялся, да так сильно, что схватился за сердце. Его придержали фрезеровщик Анастасыч с мастером и помогли сесть на табуретку. Остальные продолжали хихикать над шуткой.  

– Да пошли вы... – буркнул с горяча Евграфович и огрызнулся на слесаря Кардамонова. – А у тебя вообще жена страшная.  

– Какая жена? Он с отцом живёт. – кто-то уточнил из бригады.  

– Да? – не меняя грозной интонации удивился Майонезов. – Ну сам виноват. Извини.  

Коллеги отреагировали бурно и загудели, как рой пчёл. Настроение у Майонезова испортилось как и позавчерашнее пиво на подоконнике.  

По дороге домой Евграфович наблюдал душераздирающую картину: его Москвич стоял под проливным дождём с побитыми стёклами и выбитыми фарами. На крыше грациозно стояла пластиковая ёмкость из-под пива. Хозяин «жителя столицы нашей родины» никак не отреагировал, а просто стоял и мок; обтекал струями холодного ливня, а возможно ещё и рыдал, а возможно ещё и хуже... Он ещё никогда так не падал духом, кроме как, после расставания с Ингой. Эта стерва, мало того, что ушла не предупредив, так ещё и за квартиру не заплатила, хотя очередь была как раз её. Свирепым ветром бутылку снесло прямо в лоб Майонезову. Он смиренно выстаивал, пока его не отвлёк гудок от внедорожника позади. Евграфович отошёл с дороги на обочину, пропустив хмурого и, видимо, кавказского водителя. Тот, проезжая мимо, съедал взглядом вымокшего, как шашлык. Майонезов не боялся – ему было величайше горестно. Ведь ласточка была ему важнее всего в жизни, как он думал. Сразу вспомнилось, как прошлой осенью он с Димычем целый день катал этот Москвич по двору, дабы завести с толкача, но ничего не получалось. Как выяснилось позже жеребец был без двигателя. Кто-то за лето снял движок на цветмет. Словно сердце вырезали. Майонезова тогда еле откачали от припадка и еле откачали кота, которого он придавил своим телом. Погрузившись в отчаяние и отбросив негативные воспоминания родитель преступника продвинулся к дому. Подойдя к подъезду, он увидел на доске объявлений портрет какого-то существа с опухшей мордой. В углу рисунка имелась надпись «Майонезав урот и дурак». Предполагаемый владелец опухшей морды сорвал произведение искусства и сунул в карман.  

Войдя в квартиру он тут же разделся донага, побросав шмотки в ванну и уставился на свой отсутствующий палец ноги. «Точно урод» – подумал он и помрачнел ещё сильнее. Он уселся на кухне в полном одиночестве. Без детей квартира совсем опустела, да и запылилась. На сковородке портился окорочок, такой же одинокий и брошенный как и Евграфович. С того дня, когда дети ещё были дома, а за окном бушевала непогода, он и лежит; никто его не ест. И день какой-то б#ядский. Все горой за преступников, наркоманов. Прогнивший город. Рифлёного на них нет! И над ласточкой его надругались. Может эта проститутка Алевтина? Её рук дело?  

С мыслей сбил дисковый звонарь. Батя лениво подкрался к трюмо между комнатами, выругался, но трубку поднял.  

– У аппарата!  

– Пап…- пропищало в трубке.  

– Кто это? Димка, ты?  

– Это Евграф…  

– Кто-о? – поднял брови глава семьи. -Тебе кто разрешил сюда звонить? А? Ты знаешь, что ты наделал, спиногрыз? Пошёл вон отсюда! Я тебя ненавижу, тварь...  

Юнец пустил сопли и Майонезову это показалось раздражающим. Он грозно повторил:  

– Тебе кто позволил сюда звонить?  

– Я очень хотел тебя услышать. – плакал в трубку подозреваемый. – Папа, мне страшно… Я хочу домой. Забери меня пожалуйста.  

– Ещё чего! Видишь ли, он домой хочет! Посидишь, подумаешь о своём поведении. А лучше – получишь справедливый срок за воровство. Ты меня понял, щенок? И шлюхе своей передай, чтобы мне не глаза не попадалась, а то я не знаю, что с ней сделаю. Ты меня понял? Больше сюда не звони! Никогда. Пошёл вон!  

Мужчина бросил рогалик со спиральным проводом на место и нагрелся. Его лицо было краснее, чем ушиб от бутылки пивандрия.  

«Ну сопля, вывел меня из себя! Как он смеет так с отцом разговаривать!?» – крутил в голове Майонезов от негодования. Затем набрал сотовый Крабового. Трубку долго не поднимали. Затем послышался раскатистый смех и речь Крабового куда-то в сторону:  

– А я ему: «знаю, что не твоё. Это мы тебе подбросили». Ха-ха-ха!  

Вновь раскатился хохот нескольких людей. Кто-то даже ненормативно оценил историю.  

– Да, алё. – вальяжно отозвался Крабовый.  

– Добрый вечер. – солидно начал Евграфович. – Я по поводу нашего воришки. Почему он у вас по телефону налево и направо названивает?  

– Как это? Не может такого... – удивился пьяным баритоном лейтенант и обратился в сторону. – Серёг, иди обшмонай нашего бедолагу. Говорят у него трубка при себе. Сильно его не мни. Скоро суд. Алё, короче ща всё уладим. До свидания.  

– До свидания. – тявкнул Майонезов и прекратил диалог. Он почесал жопу, но хандра не отпускала. Он побродил по комнате вперёд-назад, влево-вправо и наоборот, тряся гениталиями. Затем подошёл к книжной полке. Отодвинул книгу Льва Сарделина «Одноразовый машинист» и достал давно припрятанную чекушку водки.  

– Пришло твоё время... – трагично протянул нервный и на кухне почти сразу её опустошил.  

Возвращаясь с кухни, он заглянул в детскую и взор его пал на полку с семейными фотографиями над кроватью старшего. На одном из ностальгических фото язвительно улыбался дед с маленьким внуком Дмитрием, а на другой фотке уже с отвратительным Евграфом, у которого весь рот был в черной смородине. Батя мельком вспомнил своего неуклюжего отца и поморщился, словно увидел раздавленную крысу. Ведь этот старик с врождённой шизофренией и скалиозом слыл по жизни неудачником. Он оскопил сам себя в тридцать лет, когда перелезал через заводской забор с медной пластиной за пазухой. Как он вспоминал: «Я не понял, что произошло, но когда подошёл к унитазу, то с ужасом обнаружил пропажу. Я прям представил, как мои яйца висят на том заборе». До некоторого времени Евграфович относился к родителю с уважением; они вместе смотрели футбол по телевидению и Смехопанораму; почти не дрались. Да даже своего первого ребенка назвал в честь деда... Но, когда в наследство ему достался лишь кирзовый сапог, которым отец пинал пленного немца, строевшего дома, то разочаровался в родной крови. От матери квартира, а от отца САПОГ? Как такое может быть?! Финальным ударом для Дмитрия стал тот факт, что элемент обуви принадлежал вовсе не отцу. Хозяином сапога являлся умерший под лестницей сантехник. Тогда-то уж отторжение к отцу и воцарило в Дмитрии Евграфовиче. А сию минуту вспыхнула наболевшая ярость- да как вы тут смеете! Он схватил рамку, вынул то фото и порвал его на мелкие частицы, развеяв над столом. Фото с Димой он просто отвернул.  

– Та-а-к, – вошёл в раж глава семейства, – что у нас тут ещё?  

Он не побрезговал навести порядок в вещах подозреваемого. Расчленил ножницами награды и грамоты за первенство в спартакиаде от школы. Раскидал медали и прочие сувениры с различных конкурсов по всей комнате и взялся за самое пикантное: вырезал из общих фотоснимков нарушителя, а сольные порезал вдоль и поперёк. Затем схватил очки старшего со стола и выбросил их в форточку. Настолько он был недоволен отвратительным поведением (бывшего) сына.  

«Как же противно осознавать, что твой родной, хоть и полностью копия матери, сын может обуть родного батю! – пораскинул Дмитрий Евграфович и стало ему злобно на всё это дело. – На пятьсот двенадцать рублей двадцать шесть копеек. »  

Он смахнул всё что было со стола на пол и потяпал к себе.  

Через некоторое время раздался интеллигентный звонок в дверь. Майонезов отвлёкся от танцев под Мишу Круга, обмотался одеялом и нехотя распахнул дверь. На лестничной площадке благоухала Изабелла Мускатовна со вспоротой коробкой вина. Позади неё лежал мужчина славянской внешности.  

– Извольте-с поинтересоваться, мой хороший, – кокетничала она. – тоскливо ли вам-с в гордом одиночестве-с?  

– В где? – икая спросил Дмитрий Евграфович, явно не уловив.  

– Могу составить вам компанию-с. – женщина закурила примку через мундштук.  

Майонезов заглянул в комнату охмелёнными очами, а потом ими же оглядел охмелённую гостью. Затем недовольно кивнул на славянина:  

– Этот с вами что-ли?  

– Нет, нет. Я одна-с.  

– Заходите. – махнул он рукой и исчез. Следом исчезла Изабелла Мускатовна.  

– А я тут своих детей режу, знаете ли. – послышался его голос из туалета и не только голос.  

– Да вы что, простите-с. – взволнованно сказала гостья и прошла как раз в ту самую комнату...  

***  

– Дмитрий Евграфович, мой хороший-с, – пускала дым в потолок Мускатовна, лёжа на кровати старшенького под одним одеялом с хозяином квартиры. – в вас ли старший?  

– Да в дуру эту. – буркнул Майонезов. – Оба заумные. Я Димкой занимался, воспитывал – он мужиком растёт. А этот – ворьё и место ему- тюрьма!  

Казалось он вот-вот заплачет. Мускатовна погладила его по сальной голове и сказала:  

– А то, что вы меня Русланом назвали-с во время утех, то не беспокойтесь. Сама не без греха-с.  

– Чё-то вы тут умничаете мне. – еле выговорил Майонезов и захрапел, вибрируя голым туловищем.  

– Это истина-с. – подметила женщина, вздохнув. – А истина в вине. – и залила в аристократичный рот стакан красного.  

6  

Вернувшись домой поутру, Дмитрий Дмитриевич заметил, что из-под одеяла Евграфа торчит нога, а на полу возле тапок лежит пособие «Кама Сутра для дошкольников». Димыч рассмеялся и пнул бренное тело:  

– Евграф, вставай. Ты обоссался.  

Тело ответило двухсторонним храпом и показало вторую ногу без большого пальца.  

– Батя? – прибздел Дмитрий. Он было подумал, что папа и брат спали вместе. Но увидев одинокую фигуру родителя, с облегчением и перегаром, выдохнул. Уже какой день уроки не делались, кровать не заправлялась, да и про алкоголизм Ельцина за завтраком никто не трепался. «Очень странно, – задумался Дмитрий, – Евграфа давно уже нет дома». Он догадался где брат мог находиться и немного позавидовал. Схомячив на кухне кусок хлеба, Димыч улизнул в школу, забыв пакет с тетрадями.  

Майонезов-старший открыл глаза и понял, что ударился лицом об пол. Башка болела так, словно семидесятилетняя фанатка местного футбольного клуба «Скорострел». Он еле-еле вышел из комнаты походкой одноногого каратиста и свалился в ванну, испачкав её кровью из носа. Хорошо, что сегодня был выходной и шпильки вытачивал его сменщик Иннокентий Какольевич. Дмитрий через силу умылся и, накинув драповый халат, отправился за опохмелкой. На лестничной площадке продолжал лежать славянский мужчина. Он увлёкся чтением подростковых афоризмов на стене, но увидев батю отвлёкся:  

– Евграфыч, за бухлом что-ли?  

Тот проигнорировал лежебоку и прошёл мимо.  

– Зря ты так... – крикнул отдыхающий в след. – Завязывал бы. По себе знаю.  

– Тебя не спрашивают. – грозно ответил батя, чуть не врезавшись в соседа с собакой.  

Во дворе царила шумиха от детворы и от, неподеливших парковочное место, жильцов. Москвич у подъезда жалобно грязнел, словно брошенный пёс.  

«Даже фуражки не напугались, сволочи» – горестно прикинул Майонезов и осмотрел свою недвижимость; стряхнул обрывки веток и, взглянув в салон, убедился, что ничего не украли, а наоборот ещё пустой пузырёк из-под валокордина прибавился. Отец переведя дыхание устремился куда шёл. У гаража, за детской площадкой буянили школьники. Одного из буянов Евграфович кажется знал.  

– Дмитрий! – крикнул растерянно он в свару. Но Димычу было не до этого. Они с ребятами мутозили беззащитного бомжа в трико. Бездомный лишь успевал издавать короткие стоны, будто кашлял.  

– Дмитрий! – повторил отец, опосаясь подойти ближе. Школьники находились в метрах двадцати от него.  

В этот раз Димыч откликнулся, стянув с бомжа кроссовки.  

– Ты чего это делаешь? – с натянутой суровостью вопрошал Евграфович.  

– Играем.  

– Играет он... У тебя какой сейчас урок?  

– Математика.  

– Почему не на уроке?  

– У нас физрук заболел.  

– Хорошо. – кивнул батя и, увидев как малой чиркает зажигалкой у бороды жертвы, с гордостью про себя добавил:  

– Всё равно мужик растёт.  

А погода с утра была замечательная: солнышко светит, птички поют; вчерашняя попойка так просто не отпускала.  

– Никакая проститутка мне сегодня настроение не испортит. – уверенно пробубнил Дмитрий Евграфович, выходя из дворов.  

Зайдя в продуктовый, батя уловил на себе недобрый взгляд старика с пакетом яиц. Бедолага весь трясся, будто едет на паровозе. Яйца в пакете постепенно превращались в гоголь-моголь. Он указал на Майонезова вялой рукой и что-то шепнул продавщице, а та безразлично поддакнула.  

– Не помешал, молодожёны? – улыбнулся Евграфович.  

Старик сморщился как тухлый помидор и подхромал к новоприбывшему.  

– Да я таких как ты... – просипел он, кашляя на Дмитрия. – под Воркутой тысячами отстреливал.  

– В войну? – напрягшись спросил Дмитрий.  

– В семидесятые. – рявкнул дед и, пошатнувшись, повредил несколько яиц об витрину.  

Евграфович, свалив это на возраст, подошёл наглым образом к кассе и важно пробасил:  

– Барышня, обслужите!  

Привлекательная продавщица Марьяна ковырялась под прилавком, что-то ища, потом выпрямилась из позы членистоногого в позу хомо эректуса. В её глазах застыл пофигизм, а в руках коробка с презервативами «Товарищ Condom».  

Евграфович, не расстерявшись, пошутил:  

– Может познакомимся для начала?  

Получив в ответ предконфликтную гримасу, он менее помпезно озвучил:  

– Мне три полторашки Жигуля и воблу. – и глядя как старик покидает магазин, добавил:  

– Ходят у вас тут всякие. Выйти на улицу страшно.  

Работница стояла наполненная безразличием и сырниками.  

– Кончилось. – сказала она.  

– Как кончилось?  

– Так же как началось, только наоборот.  

– Чё, сговорились что-ли?  

Марьяна никак не реагировала.  

Майонезов ударил по тумбе так, что витрина со жвачками подпрыгнула и попятился назад.  

– Да чтоб ты обосрался, – со спокойствием рыкнула девушка, – Урод.  

До Евграфовича допёрло, за что его невзлюбили и проаргументировал:  

– Посмотрел бы я на тебя, когда твой огрызок сопрёт пятьсот двенадцать рублей двадцать шесть копеек. Как бы ТЫ поступила...  

– Побежал.  

Опальный покупатель поторопился к выходу, чуть не получив по затылку трехлитровым баллоном морковного сока.  

– Ну проститутка, проститука. – лихорадочно бубнил Дмитрий по дороге из магазина.  

Ещё и старик этот встал у полисадника и гладит собаку на заборчике и ведь не знает, что она плюшевая, здесь, для красоты. Подождав, пока пожилой стрелок пропадёт из виду, Дмитрий окольными путями продвинулся в иные продовольственные пункты. Он невольно представил этого грозного старика-убийцу, размахивающего своим пакетом с яйцами над Москвичом и бьющего его. Дед спотыкается, но снова пытается, периодически попивая пивко. Евграфовичу показалось это бредом и он сконцентрировал внимание на поиске алкоточек. В большинстве магазинов Евграфовича грамотно посылали, ссылаясь на его внешний вид и репутацию. Один из работников упрекнул его в отсутствии большого пальца ноги, тем самым, подняв волну негодования и вопрос дискриминации. Но работник отреагировал неоднозначно и погрозил отрыванием у оного ЯИЦ, собственно дед с Воркуты снова вспомнился.  

По итогу Евграфовича спас алкомаркет «Дристоль».  

Вернувшись с долгожданной покупкой в покои, Дмитрий Евграфович расположился перед телевизором.  

– Ну чё, рифлёный, готов всех мочить? – бандитским голосом произнёс он, включая НТВ.  

Зазвонил домашний и подозвал к себе хозяина жилплощади.  

– Кто?  

– Майонезов, ты вообще в курсе, что Дима только что учителя физкультуры избил и чуть не поджёг? – Инга кричала, как сумасшедшая.  

– Физрука? Так он же на больничном.  

– А где ему ещё быть с набитой мордой? На свидании?  

– Ничего не знаю. У меня выходной.  

Трубка легла на место, и в этот момент сериал прервался на выпуск новостей.  

«Уважаемые телезрители. Мы вынуждены сообщить вам печальную новость. Только что стало известно, что народный артист Вельмонт Баклажанов был обнаружен мёртвым в своём собственном трёхэтажном особняке на улице Ротенберга. Актёр более известен по любимой россиянами роли капитана полиции Рифлёного в сериале «Преступный Таганрог», а так же по эпизодическим ролям в сериалах «Взгляд мента» и «Вячеслав 7: Возмездие». Предположительной причиной смерти актёра является передозировка гомеопатическими препаратами. Ведётся расследование. В стране объявлен двухчасовой траур. »  

– Рифлёный? – задрожал губами Дмитрий- старший. – Как же т-т-еперь..? Кто же ликвидирует банду Одноногих?  

Известие было сильным ударом для Евграфовича. Как следует помянув Вельмонта, батя захмелел и почти сразу вырубился.  

Ему снилось как он идёт по коридору больницы. Справа и слева сидят люди на скамейках и хихикают скорее всего на него. Майонезов ведёт на поводке пони. Та оставляет на полу непотребство, чем вызывает недовольства окружающих. Больница оказывается ветеринарной. Папаша останавливается возле кабинета с табличкой «Врач». Оттуда сию минуты выбегает шимпанзе со шгутом на шее и пару ежей.  

– Вы ко мне? – спросил Евграфовича врач со знакомым лицом.  

– Наверно. – пожал плечами Ефграфович и посмотрел на животное. Та тряслась.  

– Кладите на кушетку. – врач показал пальцем на тахту, усыпанную фуфайками. Возле которой были раскиданы пузырьки из-под боярышника.  

У Майонезова не получалось одному закинуть лошадь, да и она сама сопротивлялась, рыча как собака. После звона стаканов в кабинет вернулся врач и улыбнулся ещё более знакомым лицом.  

«Точно – вспомнил Майонезов. – Это же Жэка Фиолетовый».  

Пока хозяин пони рассуждал врач-одноклассник каким-то способом умудрился затащить лошадь на кушетку. Он приподнял ей хвост и спросил у хозяина:  

– Гандоны есть?  

– Что?  

– У тебя гандоны есть?  

– Нет. – крутил удивлённой головой Евграфович, а Фиолетовый не переставал задавать свой вопрос «гандоны есть? », «гандоны есть? »…  

– Батя, гандоны есть? – разбудил Димыч отца.  

Тот приоткрыл глаза, стряхнув со лба пивную крышку, и недовольно ответил:  

– И ты туда же.  

Сын дал понять, что не понял куда и заявил:  

– Я к Наташке пойду. Меня всё равно из школы выгнали.  

Тот сонно оглядел комнату в поисках пони и разочарованно уловил часы – прошло полчаса.  

– Мелочью не угостишь? На джин-тоник.  

Отец нащупал сто рублей в шортах, вручил их младшему и поинтересовался:  

– Ты знаешь где проживает проститутка Евграфа?  

– Проститутка? – немного с завистью поинтересовался Димыч.  

– Да. Он ведь с нормальными не водится. Алевтина эта или как её.  

– Знаю. У неё ещё брат каратист.  

Евграфович занервничал. Он не взлюбил каратистов, после того случая как однажды поругался с одним таким в очереди за помидорами. Тогда конфликт закончился не совсем приятно.  

Младший, пошатнувшись, покинул квартиру.  

– Мужик растёт. – шепнул Дмитрий Дмитриевич. – не то, что это недоразумение. – и поднялся с дивана.  

Траурный НТВ крутил по себе «Киоск на скамейке», где навязывал рыночные шмотки для пенсионеров и наркозависимых. Пришлось переключить.  

Пива у Евграфовича осталось три бутылки. Он самоутвердительно потёр ладонями и приступил к продолжению пьянки под рекламу, где Михаил Галустян советовал посетить магазин «Смешные цены». Опустошив пару пузырей батя вернулся в детскую, подмёл остатки памятных кадров в ведро(куда их теперь? ) и какая-то беспардонная сила заставила его открыть ящик в письменном столе. Покапавшись среди хлама и суицидальных русунков, глава семьи наткнулся на красивый конверт с фотографиями и стал их неспешно разглядывать: Тётя Валя у фонтана в парке; какие-то вороны в огороде; тёть Валин муж, дядя Серёжа валяется в огурцах. Открытку с обнаженной женщиной Майонезов сразу убрал в карман шорт. На последнем снимке маленький Евграф стоял посреди большой комнаты и жизнерадостно жевал шоколад. Позади него телевизор, что и сейчас шумит в комнате, старый dvd-плеер – именно тот, что Майонезов выкупил за 300 рублей у наркомана. А это ж на то время две бутылки водки. Справа от телека светилась гирляндами ёлка. А потом горела на самом деле, когда глава семьи упал на неё с сигаретой в зубах (он тогда ещё не бросил). Тогда все, кроме Инги смеялись. Майонезов добродушно усмехнулся и засмущался от этого. На обратной стороне дата 03. 01. 09 и подпись не очень красивым, но женским почерком «Сыночку два годика и один месяц». Дмитрий Евграфович зачитал текст голосом Инги и немного поморщился, отложив снимок в сторону.  

– Да не. – свёл он брови. – Соберись, тряпка! Он паразит. Ворьё! В тихом омуте – волк в овечьей шкуре.  

Но рука, на странность, непошевелилась порвать фотокадр в клочья.  

Вжжжж, вжжжжж, вжжжж!  

Что-то противно завизжало. Не то болгарка, не то перфоратор. Он гневно выругался и умчался в свою комнату, постучав соседям в стену. При повторном шуме отец со всей дури пнул стену, да так сильно, что полка с книгами обрушилась на телевизор, и крикнул:  

– Я вам сейчас провод перережу, обезъяны!  

За стеной пропищал детский голос и вроде позвал маму. Евграфович примкнул к свободной розетке и прислушался.  

– Мама, мама, там дядя сказал, что нам голову отрежет! – взволновался ребёнок.  

– Ты что-то путаешь, малышка. – послышался хриплый голос матери. – Дядя не мог такое сказать.  

– Да не голову, – оправдывался в ответ Дмитрий, – я не говорил голову. Провод! Провод перережу!  

– Вот опять. – пискнуло чадо.  

– Ты, придурок, – грозно забубнила мать, – ты кого там собрался резать, падла?  

– Да никого я не собрался резать! Я кричал, что вам провод перережу!  

– Го-о-рло? – мать разгневалась, а девочка разревелась.  

– Да не горло, а провод! – пытался спасти ситуацию Майонезов.  

– С тобой попозже мой муж поговорит! Наркоман сраный!  

«Наркоман сраный- это она про мужа или про меня? » – подумал Майонезов и всё таки решил сгладить углы:  

– Не надо мужа. Я квартирой ошибся! Поняли? Ошибся квартирой. Простите!  

За всю свою жизнь Дмитрий столько не извинялся ни перед кем. Он весьма удивился, ведь раньше за стенкой жила пожилая пара, а не эта агрессивная женщина с девочкой-параноиком и мужем-наркоманом.  

По ту сторону стены шумиха прекратилась, а раздражающий звук возобновился. Через мгновенье стало ясно, что звук исходит с улицы.  

– Эх, – почесал потную макушку Майонезов, – Вот тебе дела.  

Глаза его были наполнены волнением и был похож он на униженного оленевода. Он вернулся к фото и к воспоминаниям. Уж больно оно затронуло Дмитрия Евграфовича. Судя по дате снимка, через полгода на свет появится младший, Дмитрий. Майонезова флешбэкнуло в те лихие времена, когда он хорошо зарабатывал токарем на «Заводе сантехнических ускорителей им. братьев Карамазовых», который, увы, развалился. Вспомнился мастер цеха Алексей Владимирович с которым частенько дрались, а потом выпивали и снова дрались. Наталья из профсоюза вспомнилась со своим выменем, которую забил до смерти муж, подозревая в измене с Майонезовым. Маратик, которого случайно задавил мастер на погрузчике... Поминки Маратика вспомнились, на которых в тот же вечер Наталью приревнует муж.  

Дмитрий Евграфович прослезился, вспоминая те светлые моменты из прошлого. Буквально через семь лет после массового сокращения завод снесли и отстроили жилой комплекс «Ландухи».  

– Куда мы катимся…- сказал батя и со словом «катимся» почему-то вспомнил бесхозный Москвич. Он спрятал фото обратно в стол. Заприметил на столе блокнотик. Открыл, пролистал – какие-то стихи что-ли.  

«Десять тысяч слов о любви»  

Посвящается Дарданелле Киселёвой:  

«У меня семья большая  

Я, отец и братец Дима  

Мы друг другу не мешаем  

Мы дружны и мы любимы  

Мама спросит: всех ты любишь?  

Я отвечу: мама, да  

Если даже что стрясется  

Всё исправим – не беда!  

Я вам всем отвечу просто  

Повторюсь, опять же, я  

Мама, папа, братец, сёстры  

Всех люблю, конечно, я! »  

–Хрень какая-то. – Майонезов бросил блокнот в ведро с мусором.  

По подоконнику заколотил дождь. Хаотично, словно пьяный барабанщик. Если начнётся гроза избавиться от мусора не получиться – Евграфович решил переждать. Жужжание с улицы возобновилось. Дмитрий выглянул в окошко и еле-еле разглядел лесоруба-коммунальщика, который пробовал себя в качестве стригаля и опиливал ветки у молоденьких деревьев.  

– Вот сволочь! – раздосадованно пискнул Майонезов. – Навёл тут суеты!  

Дождь было закончился. Майонезов оделся и, прихватив ведро с отходами и «останками» Евграфа, спустился на улицу. Он с опаской огляделся по сторонам – не хотелось бы ему столкнуться с перепуганными соседями. Там, за углом дома, где был звук, родитель наткнулся на лежачего славянина. Славянин прятался от чего-то под берёзой. Возле берёзы томился МАЗ с автовышкой; в люльке её находился тот самый неуверенный в себе стригаль и с подростковой наивностью выполнял свою работу. Делал он это раздражающе.  

Евграфович, пробегая мимо лежебоки, услышал в свою сторону мычание и соизволил обернуться.  

– Эх, Евграфыч, – прохрипел мужик. – Куда спешишь? На бл...  

Вжжжж, вжжжж, вжжжж!  

– А? – переспросил у него Майонезов.  

– Потерял ты ста... – успел отдыхающий, уловив тишину, но снова визг перебил слова гражданина.  

– Да не слышу я ни хрена! – вспылил Евграфович.  

В очередную паузу славянин с голливудским пафосом повторил фразу, но проклятый «пильщик» тоже зарычал. Лежавший раз за разом пытался озвучить свою речь, но всё было тщетно. Его взгляд нёс отчаяние, а рот цоканье. После очередного жужжания возмущенные в унисон отчитали дровосека. Майонезов покрутил у виска, намекнув, что цирюльник не в себе. Но работник пилы надоумел, что его хотят застрелить и напугался, чуть не выронив инструмент. В кабине сидел толстый водитель с телефоном и, судя по завороженному взгляду, смотрел порнографию.  

– Потерял ты старшОго. – пробубнил лежащий. – Точно так же как и ключи от ящика в раздевалке, в тот раз. Найдёшь ли?  

Глава семейства и вправду не нашёл эти чёртовы ключи и ему пришлось вскрывать ящик монтажкой. Тут Майонезов надумал послать моралиста на, совсем не привычное для него место пребывания, но воздержался.  

– Кстати, взгляни-ка в мусор. – указал славянин на урну у подъезда.  

– Разбежался. – нахмурился Майонезов. – Чё там? Опять презиков куча, как в тот раз?  

Лежебока хитро улыбнулся и этим взбесил Евграфовича, который всё-таки полюбопытствовал. И действительно: под пивными бутылками, окурками и презиками проглядывалась кучка чего-то знакомого. Неожиданно для себя искатель обнаружил сгнившее яблоко в пакетике и билеты в кино. Это те самые вещественные доказательства, которые Майонезов вручил сотрудникам полиции.  

– Не понял... – опешил батя. Он мгновенно прочувствовал свою ненужность в этом мире и разочарование в этой ситуации. Его будто окатили испражнениями с лысейющей макушки до четырёхпалой ноги. И вот сию секунду он снова вспомнил того деда с яйцами. Словно совесть шептала. Потом почесал затылок, о чем-то подумал и спросил славянина:  

– И давно это здесь?  

– С того самого утра. – отдыхающий сконфузил лицо и, смешно чихнув, договорил:  

– Ты давай про меня-то не забывай – чужое брать нельзя. Того гляди и сынка спасёшь.  

Дмитрий махнул рукой на ленивого мудреца и захрустел по срубленным веткам. Но через несколько шагов развернулся и спросил:  

– Опять жопой чуешь, Яков?  

Мудрец что-то ответил, но звук долбанной пилы опять вмешался. Было видно как вороны атаковали древесного цирюльника в отместку за разорённые гнёзда. Евграфович передумал выкидывать мозайку из фотографий и развернулся. Тут он увидел странный блик на ветках черноплодки, прямо под окнами Майонезовых. Евграфович смирился с тем, что у него галлюцинации, но позже разглядел, что блики исходят от очков, повисших на ветке. Очки принадлежали арестанту Евграфу и хорошо сохранились. Майонезов подошёл и убрал их в карман.  

– Дмитрий Евграфович, мой хороший. – показалась голова Изабеллы Мускатовны, торчащая из окна пятого этажа. – Как у вас дела обстоят с дитём-с? Всё ли встало на свои места?  

– Да не разговаривайте вы с ним, Изабелла Мускатовна. – вмешался лохматый владелец опухшего лица с балкона ниже. – Харю этого урода и дурака по всему району расклеили. Позорище! – затем лицо убралось и через пару секунд появилось, хрумкающее свежий огурец.  

– Ох-с, ох-с. – покачала головой пенсионерка.  

– Не волнуйтесь. Всё прекрасно-с. – ответил Евграфович уходя домой, а сам понимал, что ничего не прекрасно.  

Буквально через час домой возвратился поддатый Дмитрий Дмитриевич в компании распутной Наталии. Она была на порядок старше своего кавалера. Юбка её, словно бахрома, дрягалась на коленях. Евграфыч разбирал обрывки фотографий в полной тишине, за исключением рычания холодильника и мычания гостьи.  

– Дмитрий. – строго произнёс он, не поворачиваясь. – Ты зачем физрука избил?  

Младший замялся, но ненадолго, и ответил:  

– Он сказал, что мой брат – вор.  

– А разве это не так?  

– Нет. Он не брал деньги. Их я взял. Но я тебе их верну.  

Майонезов покачал красным затылком:  

– Зачем ты его покрываешь? Для чего?  

Дмитрий младший что-то пробубнил, созвучно со звуком наполняющегося унитаза.  

– Сколько же было денег? – всё таки спросил батя.  

– Пятихата с чем-то.  

– Уж не пятьсот ли двенадцать рублей и двадцать шесть копеек?  

– Да, точно. Пятьсот двенадцать рублей и чё-то там копеек.  

Майонезов скептически отнёсся к заявлению: разве эти пятьсот двенадцать рублей и двадцать шесть копеек взял Дмитрий Дмитриевич? Этот мужик, который растёт? Да не может такого быть! Сын явно взял на себя вину, ведь он героический парень, самоотверженный.  

Младший достал из кармана изляпанный конверт и, высыпав оттуда поломанные сигареты, протянул отцу.  

– Завтра отдам, бать.  

Майонезов медленно кивнул и спросил:  

– Если деньги взял ты, то откуда тогда билеты? Что-то неувязочка.  

– На Бузову? – взволнованно спросил Димыч.  

Батя ответил отрицательно и дал понять, что имеет в виду билеты в кино, найденные у брата.  

– Он у меня триста рублей занял. – отрыгнул джин-тоником младший и, проводив Наташу в свою комнату, заперся.  

Батя ударил себя ладошкой по лбу, попав по шишке, и вскрикнул от боли. Бедолага Евграф сейчас наверное сидит под пытками в отделении и скучает по Алевтине, своим очкам и урокам истории. Вспомнился его взгляд при задержании: напуганный, слегка косоватый и очень детский, как с той фотографии. Майонезов снял носок с ноги и разглядывал место на ступне, где должен был быть палец. Он снова совершил ошибку: то палец, то сын.  

С, заваленного хламом, балкона жалобно выглядывал кирзовый сапог среди прочег хлама. А вон и пугало, которое очень боялся Евграф. Отец невиновного улыбнулся как-то по-человечески, но жопу все равно почесал.  

«И что же, – подумал он. – в этой ситуации все равно виноват старшенький. Виновен не тот, кто украл, а тот, кто потратил! »  

Через некоторое время он вызвал такси «Махмуд» и, прождав около получаса, сел в оранжевую Ниву.  

– Да я заблудился чего-то, – оправдывался таксист. – не в тот район поехал. Он тронулся через колдобины, разнося звуки битого стекла из багажника.  

Пока Нива дребезжала по иным ямам водитель успел рассказать о себе много историй. Про то, как он впервые сел пьяный за руль и сбил женщину; про то, что обожал подглядывать за пенсионеркой в доме напротив, а она оказалась дедом; про то, что боится медведей, даже по телевизору; про то, что Ниву эту он угнал с какой-то деревни, да и права у него отсутствуют; а ещё у него есть собственный бизнес и таксует он чисто для души. Майонезов половину рассказов не слышал из-за отсутствия глушителя, но всё равно кивал. Пару раз шофёр поворачивал не туда и поэтому приходилось делать несколько крюков. Наконец Нива остановилась перед какой-то странной аркой серого цвета от которой шёл по обе стороны забор. На самой арке проросла мхом табличка «Кладбище им. Дзержинского».  

– Езжай внутрь. – сказал Дмитрий.  

– Да ну на фиг. Там по-любому чудища всякие ходят.  

– Единственным чудищем там будешь только ты. Езжай.  

Нива не спеша въехала за забор. Первым, что напрягло шофёра это распятая на граблях фуфайка с торчащей из её кармана зубной щёткой. Вторым – объявление на большом стенде «Приведи друга и получишь скидку 10%». Евграфович достал из шорт бумажку на которой было что-то выцарапано. Через пару минут Майонезов пробирался меж могил, посматривая на шпаргалку. Затем всё таки остановил своё несуразное тело у заросшего иван-чаем захоронения. Вместо памятника торчал старый транспарант с закрашенной надписью «70 лет Октябрьской революции». Поверх неё была более свежая надпись от руки «Яков». Под описанием был приколочен фотопортрет Леонида Куравлёва в образе Афони. А еще ниже приклеен кусок полипропиленовой трубы. Майонезов вытащил из авоськи сапог и поставил на траву под транспарантом. О чём-то поразмышляв он покинул могилку и заблудился. Сначала он упёрся в гранитный мемориал некому Валере «Кислому», усыпанному иконами, бутылками элитного вискаря и десятками венков. Дмитрию Ефграфовичу не пришло в голову ничто иное как снабдить скудную могилу Якова парочкой венков и образов. По итогу, с сантехником «попрощались» : братва, коллеги и любимая жена. Майонезов как-то даже вдохновился поступком и по звуку пердежа обнаружил Ниву, которая тоже каталась по кладбищу, тоже заблудившись.  

На обратном пути таксист чуть не влетел в КамАЗ и потерял где-то заднюю дверь. По приезду обратно он с улыбкой предложил:  

– Хотите огурчиков солёных? Домашние. У меня в багажнике несколько банок. Вот такая вкуснятина! Возьмите.  

Дмитрий Евграфович не вежливо отказался, судорожно заплатил шофёру и оказался у своего дома. Славянского лежебоки Якова нигде не было: ни у подъезда, ни у подстриженного дерева, ни в самом подъезде. Майонезов с лёгкостью вздохнул и убедился, что совершил небольшой подвиг. Он поднялся в квартиру и схватил телефон.  

– Я забираю заявление. – робко кричал в трубку Дмитрий Ефграфович. – Никто не воровал, эт самое... Я их нашёл, нашёл я их, под диваном… это...  

– Ну вообще-то ваш вор уже сознался в содеянном и всё подписал. Так что...  

– Как это сознался? Вы чего? Он же ребёнок!  

– Сырников – ребёнок? – прозвучал дикий хохот и чьё-то рыгание на фоне.  

– Какой ещё Сырников?  

– Ну ваш Сырников, который буханку хлеба в прошлом году из Пятерочки свистнул, какой. Еле сознался, падла. Про него?  

– А с Майонезовым-то что? С Евграфом Дмитриевичем.  

– А это кто такой?  

– Так сын мой.  

– А-а, пацан-то? Сидит у нас, третий день Бригаду смотрит. Забирайте его скорей, а то он у нас все бутерброды пожрал, хорошо хоть водку не пьёт.  

Дмитрий-старший положил рогалик на место и отдышался.  

Звонок в дверь.  

На пороге находился крепкий мужчина в омоновском кителе и домашних тапочках.  

– Здравствуйте, у вас зрение хорошее? – спросил он Майонезова.  

– Здравствуйте. Нормальное, а что?  

– Да ничего. Просто ты сейчас свои зубы на полу искать будешь.  

– Не понял.  

– Кому ты там голову отрезать собирался?  

7  

На следующее утро Ефграфа Дмитриевича отпустили. Ну не то, чтоб прямо отпустили, скорее от него избавились. За ним приехали оба Майонезова на том же такси. Таксист нервно покусывал руль в предвкушении освободившегося преступника. Он ожидал увидеть агрессивного уголовника с наколкой во весь рост.  

Из здания полиции вышла мама Инга и Евграф Дмитриевич. Последний был бледный и зашуганный. Он даже испугался, когда Инга чихнула. Таксист тоже вздрогнул, думая, что стреляют. Дмитрий Евграфович был заметно побит. С утра он напялил очки Ефграфа, чтобы скрыть побои – других не нашлось. Нос был опухший, как хурма.  

За ограждением стоял нерусский муж Инги с тремя дочками и возмутимыми глазами подглядывал за происходящим.  

– А ты свой нос не суй не в своё дело. – рявкнул на него Дмитрий Евграфович.  

– Нормальный у него нос! – возмутилась Инга. – Ты на свой бы посмотрел.  

Отец замолчал, так как много разговаривать было больно, но заметив как его конкурент мотает головой туда-сюда, съязвил:  

– Ограждение не поцарапай!  

Тот шутки не понял и что-то пробубнил на своём, усадив дочек в красную шестёрку.  

Инга неимоверно злилась.  

Самым безэмоциональным из всех оказался Дмитрий Дмитриевич. Он лишь наблюдал за курящей у входа работницей полиции. Та сексуально стряхивала пепел перед собой, но попадала на свои брюки.  

Когда отсидевший, наконец-то, подошёл к отцу, то пустил слёзы:  

– Пап... Прости...  

– Ладно, бывает. – Евграфович робко положил руку ему на плечо.  

– За что они меня забрали, папа? – всхлипнул Евграф и приобнял смурного отца. Тот опустил глаза и сказал:  

– Чёрт его знает. Мусора они и в Африке мусора…