"Год Любви"

Меня зовут Громов. Так меня называют. И это всё, что вам нужно обо мне знать. Если будет нужно, то я сам расскажу что-то. Ну а пока – захлопните варежку и слушайте (плевал я на этикет).  

Это наша реальность. Наш быт. Дыхание нашего города. Я иду по коридору, вдыхая пары новогоднего настроения. Мне уже ясно, что год начнётся по-особенному. От нас не требуют многого, нам нужно только со-зер-цать. Ага.  

Этика 21 года. Ода насилию и злу. Жесткость победила и заполонила собой каждую из этих квартир. Двери больше не закрываются, мы идём по бесконечному коридору, осматриваясь по сторонам.  

В моих очках отражаются сгустки крови. В воздухе пахнет требухой и смертью. Ничего, ссать не нужно. Мы раскрошим каждый кирпичик этого гадюшника. Вывернем его наизнанку. Разве не в этом миссия глашатаев Истины?  

Квартира 24 – крики ребёнка. Мать бьёт его по спине, а он падает на кровать и вопит – ма не буду не буду так ма! А мать бьёт его. На ней только бардовая майка и чёрные колготки. Откуда у неё эта палка? Выглядит солидно. Она пытается придушить ребёнка, а он орёт. Заверяет, что так больше не будет. Вы в это верите?  

Я сплёвываю. Нет, в это не надо верить.  

– Анжела, хватит – кричит чей-то голос. – Ты же его задушишь. Трусливый голос, голос, у которого нет лица. Только Анжела здесь способна показать свой стержень, только она может наподдать гадёнышу.  

Я ТАК НЕ БУДУ МА  

Надо идти дальше; только не врите, что вы были к такому не готовы. Это всё, блин, творится у вас за спиной. Вы спите в своей кроватке, а где-то бьют детей. Или дети бьют кого-то.  

Что за вонь? Тут сдохла крыса? Обойдите этот щиток, он походу сгорел.  

Видите?  

Какой-то хмырь хотел украсть проводку из щитка. Ха. Он хотел продать медь из проводов или что? Хе. Он сгорел. Ха. Сгорел на работе.  

ХА-ХА-ХА-ХА  

Как же противно пахнет жжёная плоть, а вид у неё ещё хуже. Что ты видишь? Да-да, ты.  

Чёрное мясо, следы от искр, пепельные кости. Не хочешь быть таким – не воруй кабели из щитка. И вообще не воруй. Это плохо.  

Обойди стороной квартиру 31. В красных ёлочных игрушках не отражается кровь. Ребёнок с аутизмом зарезал свою тётю. Он уже давно писал в дневник, что «обидчики заплатят». Минимум тридцать ножевых. Он ещё и кровь с ножа слизал. Вот же чертёнок, не дай нам Бог ему попасться.  

В 46 люди устроили самосуд. – Ты насильник! – кричат они. Перед ними валяется голый мужчина, с обгоревшей спиной. Заметь – маргиналы любят огонь, а огонь любит маргиналов. Горелый пытается встать и объясниться, что-то лопочет. Хе. Его не слушают. А ты бы стал? Или вы?  

Только и кривите рожи, строя из себя святых. А вот вам порция жизни. Капля святой воды на ваши иссохшие губы.  

Они разбивают об его голову шлакоблок. Иронично. За окном происходит схожее преступление. Чью-то голову разбивают арматурой, с её конца капает юшка. Кому-то вышибли мозги, но мы пойдём дальше.  

Нам нужно принести ёлку к точке назначения. Таков наш путь.  

Мы будем идти кислотными дорогами. Мы будем видеть бессмысленное насилие. Мы будем молить Бога только об одном – даруй нам, Боже, свою любовь.  

В мире, где жестокость так же безгранична, как Его милосердие.  

Нас не волнуют крики, не волнуют сожжённые тела, нам чхать на акты агрессии, плевать на алкоголь, плевать на чёрные лёгкие.  

Мы идём навстречу празднику. Идём долго и упорно к концу 20 года.  

В 58 квартире смотрят новости, веря каждому слову. В 65 квартире люди танцуют в животном угаре. Старушка из 79 квартиры вышла, чтоб подмести грязный пол.  

Кто-то ищет убежавшую кошку, кто-то смотрит в замыленное окно, кто-то молится, а ребёнок из 87 хочет найти под ёлкой маму.  

Но найдёт он её в морге. Там, где в итоге окажемся все мы. Хотел бы я этого миновать, но ничего не выйдет.  

Под нашими ногами мешается всё: окурки, харчки, презервативы. Мимо глаз проплывают они: гирлянды, игрушки, маленькие ёлки, ещё живые мертвецы.  

Этот коридор однажды закончится, я знаю это. Ёлка начинает колоть руки, и я торможу. Смотрю, как в квартире 100 начинает танцевать девушка. У неё нет ничего, только маленькая китайская колонка. Пустая квартира, голый потолок, фотография ночного города на облезлой стене.  

Она распустила свои волосы, а теперь танцует. Босыми ногами касаясь линолеума. Только в её квартире нет признаков Нового года. Только в её жилище не пробралась удушающая хватка 21 года. Года, когда всё и для всех изменится.  

Девушка танцует и смотрит на меня. Она худа, она печальна. На ней синяя кофточка и потёртые джинсы. Пару минут я смотрю на её стройные ноги, любуюсь мозолистыми ступнями.  

– Тут не пахнет насилием – говорю ей я.  

– А должно? – спрашивает она в ответ.  

– Пахнет любовью – только и протягиваю я.  

– Всегда так – она пожимает плечами и тянет свою руку в мою сторону. Наши указательные пальцы соприкасаются, а волосы её спадают до самых плеч.  

В углу, где обои содраны, я ставлю свою хрупкую ёлку. А потом беру хилую девушку за талию и начинаю с ней танцевать.  

За окном наступает 21 год, он величественно шагает по замёрзшему городу, ослепляя людей салютом. Звуки взрывов отражаются от стен многоэтажек, касаются стареньких пятиэтажек, а потом затихают в нашей комнате.  

Пахнет единством и мандаринами. Пахнет искусством. Девушка (зовут её Мария) выводит на стенке ровные буквы, а делает она это полупустым баллончиком. Запах краски щекочет мой нос, и я чихаю, стряхивая круглые слезинки с глаз. – Ты просил – говорит она, отходя от стены в сторону.  

Там теперь написано красными буквами:  

СМЕРТИ НЕТ  

– Как? – я растерялся.  

– Так – говорит она и закрывает дверь в нашу комнату. Её нежные пальцы гладят выключатель, а свет потухает. Соломенным светом сверкает звезда на ёлке.  

– Ты её выдумал – говорит она.  

Ох…