"Узник Освенцима"

Сложно сказать, что происходит вокруг. Я не знаю, какой сейчас день, какой сейчас час. Ничего не знаю. В данный момент меня тревожит только одно – боль.  

Глаза всматриваются в темноту, один глаз начинает нагнаиваться. Пытаюсь прогнать подступившее наваждение и часто-часто моргаю. Ничего не выходит, липкие слёзы сползают по щекам, омывая мои треснувшие губы. Мне больно открывать рот, ранки начинают отдавать свербящими покалываниями.  

«Шёл 1944 год. Я попался. Машина смерти продолжала набирать обороты. Было понятно, что живым мне не выбраться. В этом месте нас покинул даже Бог».  

Спину ломит от пронзающей боли. Кажется, что лопатки горят, но это не так. Я лежу на чём-то жёстком. Ощущение собственного тела пропало. Из-за отсутствия сна начинает казаться, что очертания реальности начинают преображаться. Господи, что с моими руками?  

«Они лишили меня всего: одежды, достоинства, личности. У меня ничего не осталось. Даже имя у меня отняли. Теперь на моей руке вытатуирована серия цифр. Я превратился в код. Тут больше нет человека».  

В желудке урчит. Мышцы живота начинают болеть, боль пронзает каждую клеточку тела. Состояние такое, что об еде даже не хочется думать. Единственное до чего мне хочется добраться – вода. Губы растрескались, а язык опух. Мне нужно смочить горло, нужно напитать своё усыхающее тело. В глотке противно першит.  

«Нас не кормят. Самых сильных заставляют носить чан с супом из репы. Первые в очереди не получают ничего, только воду. Те, кто посередине – самые везучие. Им достаётся гущина. Не дай Бог тебе оказаться последним. Так и уйдёшь голодным. В лапы собственной смерти».  

Нужно найти силы на выполнение работы. Совершить хоть немного действий, направленных на защиту самого себя. Если я не буду работать, то мне несдобровать. Странные ощущения: мне жарко, а потом холодно; так может продолжаться несколько раз в течение часа. Перед глазами плывут чёрные круги.  

«В этом месте нельзя болеть. Болезнь означает неминуемую смерть. Всех нетрудоспособных уничтожили в самом начале. Остальные начали уходить во время изнурительных работ. Нашими постоянными спутниками стали: тиф, голод, помутнение сознания, диабет. От тифа я промучился несколько дней. Старался не выдать своего состояния. Боялся».  

В голове не осталось никаких мыслей. Я не знаю о чём мне думать. Если я закрываю глаза, то меня охватывает ужасный шум. Гул нарастает в черепной коробке, заставляя вибрировать каждую косточку в теле. Озираюсь по сторонам, пытаясь зацепиться взглядом за что-то. Вижу густой чёрный дым вдалеке. Что это?  

«Газовые камеры и крематорий. Вот чем всё заканчивается. Я знаю, что у них выработана система по истреблению целых групп людей. Слышу про их смертельный пестицид и вспоминаю горы трупов. Господи, я до сих пор помню кучу, сложенную из очков. Это всё, что осталось от некогда живущих людей. Вдалеке на всю работают печи крематория. Валит густой чёрный дым».  

У тебя нет сил, но ты должен работать. Твоё тело горит, а ты должен двигаться, растрачивая последние частички энергии. Ясность сознания сменяется бредом, начинаешь думать, что лучше уж умереть. Но сдаваться нельзя, сколько всего уже произошло? Нужно быть сильным за тех, кто покинул этот мир раньше своего срока.  

«Я бы давно умер, если бы не она. Всё время я думал о своей жене, которая находилась в соседнем лагере. Мне пришла весточка, что она жива и от счастья я начал молиться мёртвому Богу.  

Лишь бы она не удумала что-то сделать против воли гестапо, до сих пор помню тех висельников. В назидание остальным они висели несколько недель».  

Это длится уже не один день. Все часы перемешались в один. Если посмотреть со стороны, то покажется, что я бесплотный дух, бредущий в межстыковом пространстве Ада и Рая. Хочется лишь одного – освободиться. На этой стадии болезни медицина может только облегчать страдания.  

«Перед сном я думаю о ней. Об Анне. Моя дорогая и любимая Анна. На глаза наворачиваются слёзы. Наш ребёнок, мой отец, наши семьи – все погибли. Только мы остались. Теперь у нас особая судьба, мы должны жить за всех безвременно ушедших. ГОСПОДИ. КАК ЖЕ Я СКУЧАЮ… Мне только одного хочется – свободы; быть на свободе вместе со своей женой».  

Кажется, что я вижу рассвет. Неужели? Это кончается? Ура! Пришёл конец моим мучениям. Голод, апатия, боли, температура, слабость – вы наконец покинете меня.  

«Американцы, они освободили нас. Один из них меня зовёт Вилли, позволяя мне слать запросы в Польшу; я всеми силами пытаюсь отыскать след своей жены. Слава Богу всё закончилось. Теперь я свободен. Теперь я снова могу считаться человеком».  

ОРЗ окончательно прошло. Я снова пришёл в норму, пытаясь воссоздать контуры прошедших дней. Мне было плохо. Ужасно плохо. Но даже в те дни я пытался читать. Под руку мне попался дневник выжившего в Аушвице.  

Довелось узнать многое про Освенцим. Узнать и ужаснуться. Это самое яркое воспоминание, проходящее красной нитью сквозь все дни. Я читал дневник и сливался с его автором. Его боль стала моей. Его страдания стали моими.  

Мне казалось, что вместе с ним я лежу в холодных казармах, слушая, как вокруг хрипят люди. «Завтра кого-то из них поведут на смерть».  

Я лежал и молился за нас. Боялся и плакал. Мне было так плохо, что однажды я провалился в галлюцинаторное состояние, ощущая скорбный путь к газовым камерам. Но сейчас мне легче. Мне всё это показалось. И ни в каком Освенциме мне быть не довелось.  

Одно знаю точно: живые слова дневника наложились на гнетущую болезнь. Они заставили меня многое пережить. После этого мне хочется дышать полной грудью. Жить за всех убиенных людей.  

Помнить о том, каким жестким может быть человек. Какой бессмысленной может быть война.  

Такой же бессмысленной, как вирусная инфекция.