Золотой фонд

В жизни начинающего петербургского писателя Алексея Графоманова всё было бы ровно, но....  

Нет, он не мечтал жить на Манхеттене. Его потайной мечтой было другое: оставить литературный след.  

– Дурак ты, Леха! – вещал ему коллега, маститый московский сатирик.  

– Сейчас форма превалирует над содержанием! А поскольку традиционные формы в эпоху цифровизации отмирают, ты должен предложить другие формы! Инновационные!  

– Как это? – недоумевал Леха.  

– А вот так: раньше тех, кто из баллончиков стены домов красили, хулиганами называли, а теперь их художниками величают! А эти рисунки не мазней называют, а искусством граффити! И разрисованные стены домов теперь не просто стены, а арт-обьекты! Вкурил?  

– Вкурил... – соглашался Леха.  

– Вот и тебе нужно отходить от традиционных форм, понимешь?!  

– А как? – хлопал глазами Леха.  

– Думай! Тебе нужно оставить след в литературе! Но непременно свой!  

Сатирик уехал, а тот разговор зародил в голове Лехи какие-то смутные мысли.  

– А что, если он прав? – размышлял Леха.  

Однажды решение пришло само собой. Всю ночь Леха в творческих муках употреблял полторашки пива и смотрел в окно.  

Первый, выпавший в этом году лишь в январе, снег под утро укутал пушистым одеялом пустырь перед Лехиным домом.  

– Под белым-белым покрывалом января... – под стать погоде напевал приемник.  

– Эврика! – вскричал Леха и, захватив с собой ещё пару полторашек, ринулся на улицу.  

На заснеженном пустыре Леха начал самовыражаться.  

Все накопленные Лехой терзания звеняще выходили из него и буквально растапливали окружающую действительность.  

– На белом-белом покрывале января свое эссе я жёлтым цветом написал! – мурлыкал Леха, затейливыми вензелями выписывая выстраданное.  

– Цвет настроения – жёлтый! – продолжал мурлыкать Алексей в творческом порыве.  

Исписавшись, усталый, но довольный он вернулся домой и уснул.  

На сей раз к нему снизошла не только муза, но и Гидрометцентр: в Петербурге установились морозы.  

И Леха каждый день из окна постоянно мог любоваться на свой шедевр.  

О нем написали газеты. По ТВ показали сюжет. Лехиным эссе заинтересовались интернет-блоггеры. Дело дошло до Букеровского комитета.  

Шедевр просуществовал до марта. Леха всерьез начал мечтать о Букере. Но бюрократия – она и в литературе бюрократия, и приехавшая только в апреле комиссия обнаружила лишь пустые полторашки под листьями лопухов.  

– Какая у вас интересная инсталляция! – изумилась член комиссии – дородная дама, не желая ранить автора нетрадиционной формы самовыражения.  

Графоманов покраснел от удовольствия.  

– Но, к сожалению, это не совсем по нашему профилю, – без всякого сожаления в голосе констатировала дородная дама.  

– Позвольте с Вами не согласиться! – возразил ей другой член комиссии. – Автору удивительнейшим образом удалось запечатлеть дух времени!  

– Какой же ещё дух? – саркастически поинтересовалась дама, поднеся к лицу носовой платок.  

– Времени! – подняв указательный палец вверх, ответил критик. – Ведь любому мыслящему и творческому человеку абсолютно ясно, что автор, самовыражаясь, дал начало новому движению: "Manneken Pis lives matter! "  

– Кстати, где тут у вас тут рецензию можно отлить? – поинтересовался критик у Лехи.    

– В граните? – уточнил Графоманов.    

– В каком ещё, бл... ь, граните? – оторопел критик.    

– Исключительно в золоте! – пояснил он и увидев широкий жест Лехи, размашисто выписал развернутую рецензию...  

В шортлист Букера Леха все же не попал.  

Высоколобые критики, поморщившись, сочли его опус слишком расплывчатым.  

– К тому же и рецензия на Ваше эссе водянистая, да и печать на ней отсутствует! – добавил из членов жюри, недавно рассорившийся с апрельским рецензентом.  

Питерская погода капризна, но Леха не ждёт милостей от природы. Во время, когда пустырь совсем не похож на белоснежный лист, Леха пользуется огромной морозилкой Либхер. Он называет его своим книжным шкафом, в котором Леха хранит свои самовыражения. Для неотфильтрованного выделена отдельная полка. Леха надеется, что благодарные потомки по справедливости оценят его творения...  

Недавно Леха вновь в встретился с московским сатириком.  

– А правда, Леха, что рукописи не горят?! – подмигнул Лехе московский сатирик.  

– Правда... – вздыхает Леха. – Правда и то, что литература со временем желтеет... – теперь уже Лехина очередь подмигивать.  

– Не понимаю, чего Пушкин в осени находил? – бурчит Леха, ставя очередное эссе в книжный шкаф.  

– Унылая пора, одним словом, да и никак не самовыразиться! И ДДТ этот?! Что такое осень? Да хрень полная, вот что! Не поняли они, какой сезон по-настояшему плодотворен! Ходили вокруг да около, а главного сказать так не смогли! Не то, что я! – Лехино сознание наполняется гордостью, а мочевой пузырь – переработанной полторашкой...  

Сотворив очередное эссе, Леха продолжает:  

– А вот Некрасова я понимаю! Я из дома вышел! И снова зашёл! – Леха на ходу переиначивает классика в угоду сложившейся конъюнктуре.  

– И правильно, что зашёл! Потому что при минус двадцати все равно как следует не самовыразишься!  

Недавно в интернете написали, что Леху выдвинули на соискание новой литературной премии – Золотой чаши.  

Знающие люди утверждают, что Графоманов является явным фаворитом.  

Кто знает, может Леха наконец-то и получит свой приз, ведь грани современного искусства так расплывчаты...