Дурында

Второй сентябрьский понедельник выдался довольно-таки теплым. Погоду, царствующую на улицах, трудно было отличить от той, что преследовала горожан на протяжении предыдущих тридцати календарных дней, – разве что, листва на редких деревьях стала желтеть и осыпаться.  

Утомительно долгий учебный день оказывался позади. Я возвращалась из колледжа дорогой, которой добираюсь до него или до дома третий – и последний – год подряд. За спиной – рюкзак, наполовину заполненный тетрадями, в одной руке – пакет с спортивной формой, в другой – телефон, поминутно разрывающийся от уведомлений о сообщениях. Отключить их прямо здесь и сейчас у меня не подворачивалось возможности: я шла в привычном темпе, слушая уже по обыкновению Weathers.  

Болела спина, гудели ноги. Мне хотелось только одного – поскорее дойти до знакомого квартала и оказаться дома, чтобы скинуть с плеч рюкзак и выронить из рук пакет. Благоразумным было бы пройти до автобусной остановки, которая находится в трех минутах ходьбы от колледжа, сесть на нужный автобус и в считанные минуты оказаться в паре сотен метров от моей девятиэтажки, но я не любила общественный транспорт.  

Я не любила общественный транспорт и полностью доверяла своим ногам. Ежедневно мне доводится проходить достаточно большие дистанции, и я с уверенностью могу сказать, что усталость от ходьбы по сравнению с усталостью, возникшей из-за большого количества информации или происходящих вокруг событий, – даже приятная.  

Впереди сквер, через него лежит путь домой. Затем останется лишь зайти во двор, пройти мимо трех домов и оказаться перед самой дверью своего подъезда.  

Иду дальше, сворачиваю со сквера и иду к двору.  

Мне ни разу не доводилось уличить себя в излишней осторожности, ни разу посторонние не уличали меня в склонности к паранойе, и с детства я также не обладала чуткой интуицией, однако я почувствовала, что за мной кто-то наблюдает.  

Собравшись с духом, я посмотрела влево. И я увидела какую-то девушку, прислонившуюся к стене соседнего дома. Я замедлила шаг, остановилась. Девушка тоже стояла неподвижно. Я вглядывалась несколько секунд, и наконец просияла: я узнала в ней Катрину. Мою дорогую подругу детства, с которой мы вместе прошли девять лет обучения в школе, с которой на протяжении всего учебного процесса разделяли и горе, и счастье, и школьную парту, и с которой всегда ставили нашу дружбу в приоритет всему другому.  

Улыбнувшись ей, я развернулась и поспешила подойти к Катрине. Она не пошла ко мне навстречу. Может, не разглядела – кто к ней идет. Может, силилась вспомнить – ведь прошло по меньшей мере два года с момента, как мы виделись в последний раз.  

– Катрина! Как я скучала по тебе! – с объятиями я бросилась на девушку, оставив рюкзак и пакет в стороне. Ответа не последовало. Лишь немногим позже Катрина слегка дотронулась холодными руками моей спины. Просто дотронулась.  

– Привет.  

Холодное приветствие. Безразличный, пустой взгляд.  

– Ну, как ты? – все мое внимание переключается на Катрину. – Как складывается? Где ты сейчас учишься? В нашей школе еще? Я помню, ты хотела остаться, чтобы поступить потом в институт. А, или работаешь уже кем-то? Подрабатываешь?  

– Нет, – останавливает она меня, шмыгает носом. – Я ушла из школы, – и снова выдерживает паузу. – В шарагу. Потом и ее бросила.  

– Как? Да неужели отчислили? За что?  

– Сама ушла, мне не понравилось.  

– Получается, ты работаешь сейчас? Где? Кем?  

– Не работаю, – отрезала она. – Уволи… ушла. Сама ушла.  

Что-то в ее ответах меня настораживает. Наблюдаю за ней. Она ни секунды не стоит без действа. То опирается о бетонную стену, то встает и поправляет волосы, то трет нос, то заправляет пряди волос за уши. И глаза ее бегают. Постоянно. Каждую секунду.  

– Несладко тебе пришлось… Хочешь, я могу попробовать найти тебе работу? – переключаюсь я, пытаясь убедить ее, что все по-прежнему в ее руках. – Конечно, если ты хочешь, чтобы я тебе помогала. Я ведь знаю – я помню, ты всегда всего хотела добиться сама. Я же помню, сколько всего было, и как…  

– Что было? – прервала она Катрина, резко подняв голову и посмотрев на меня с недоумением.  

– Н… – нервно сглатываю и продолжаю, – наша дружба, общение.  

Катрина что-то мыкнула, шмыгнула носом и огляделась.  

– Ты кого-то ждешь?  

– Нет, – отрезала снова. – Не жду. А ты? Куда идешь?  

– Домой с учебы возвращаюсь.  

– Понятно.  

Я предложила Катрине немного пройтись вместе со мной, хотя бы до следующего двора. Она ничего не ответила, и я не смогла понять, согласна ли она или же не хочет со мной прогуляться. Мои попытки поддержать диалог и узнать еще что-то из ее жизни тоже не увенчались успехом: Катрина отвечала односложно, не проявляя ни капли заинтересованности ко мне и ничуть не интересуясь тем, что я говорю и что у нее спрашиваю.  

– Солнышко… у тебя что-то случилось? – спросила я с искренней надежной услышать причину, почему она ведет себя странно. – Ты помнишь? Я ведь всегда могу тебя выслушать. Может, тебя что-то беспокоит? Что-то произошло?  

Она потупилась и посмотрела мне в глаза. Наверное, это произошло случайно, ведь сразу же после того, как наши глаза встретились, она встряхнула головой, и взгляд ее стал рассеянным, потерянным. И глаза, мне показалось, даже наполнились слезами. Я заметила, что они были красные. Опухшие. Как от слез или от сильной сезонной аллергии.  

– Ты плакала? Почему у тебя такие глаза красные?  

– Ни от чего. Ветер. Наверное.  

Я что-то спрашивала еще, продолжая за ней наблюдать. Отметила про себя, что она стала бледнее. И помимо того понемногу складывалось стойкое ощущение, что сейчас Катрина находится где-то в другом мире и не слышит, что я спрашиваю и что рассказываю.  

Мы подошли к соседнему дому и остановились в нескольких шагах от моего подъезда. Я смотрела на Катрину, пыталась запомнить ее. А она прятала глаза. И часто оборачивалась. Мягко говоря, выглядела не очень. Но я хотела ее запомнить. Потому что не знала, когда произойдет наша следующая встреча. И произойдет ли она вообще.  

– Опять деньги клянчишь, мразота! – крикнули откуда-то сверху. Я сразу узнала этот скрипучий голос. Это кричала моя соседка со второго этажа, Елена Ивановна. Старенькая бабушка, понемногу сходившая с ума в одиночестве.  

– И вам – здравствуйте, Елена Ивановна! – закатывая глаза и улыбаясь притворно, ответила я ей, а затем снова перевела взгляд на Катрину. Она будто бы испугалась соседки.  

– Ни копейки ей не давай! – высунувшись из окна, кричала Елена. – Надурит тебя и не покраснеет!  

– А вам все мало? Не унимаетесь?  

– Эта наркоманка, прошмандовка, сволота из тебя деньги вытрясет! Обманет, надурит!  

– Успокойтесь уже! Вы нас уже с кем-то путаете!  

– А то, как же! Я? Путаю? Не смешно! Эта гнида на все пойдет, лишь бы дозу достать!  

Я в недоумении смотрела то на Елену Ивановну, то на Катрину.  

– Я пойду, – тихо сказала Катрина и шмыгнула носом. – Пока.  

– Стой, подожди... ты…  

Не обнявшись и толком не попрощавшись, мы разошлись. Катрина, шаркая и несколько раз споткнувшись о собственные ноги, уходила за здание. Мне вдруг пришла в голову мысль о том, что она все это время могла быть нетрезва. Но я за время общения не почувствовала ни перегара, ни другого запаха.  

Елена Ивановна отошла от окна. Я стала искать в рюкзаке связку ключей, но вдруг услышала, как двери в подъезд открываются, и кто-то выходит. Это была Елена Ивановна. Она подошла к скамье, на которой стояли мои рюкзак и пакет, присела и, пропев себе что-то под нос, вздохнула.  

– Эту твою подружку, Катринку, недавно только откачали.  

– Елена Ивановна, – цокнула я языком. – Извините меня, но и вас саму скоро откачивать придется.  

– Вот не слушаешь меня, – она подняла перед собой костлявый указательный палец, – а я много знаю. Много знаю, дорогуша, да все не слушает никто. А потом скулит и завывает – Елена Ивановна, Елена Ивановна…  

– Ну так вещайте, раз есть, что сказать.  

– Катринка твоя принимает наркотики. Уж я не уточняла ни у кого, какие и сколько, откуда она берет и кто ей их дает, но только знаю точно, что она… – Елена Ивановна поднесла свой палец к самому моему лицу, – что чуть не померла она от того, что слишком много приняла. Вот скотина, да? Ну, скажи же! Ты ведь тоже думаешь, что она дуреха! Дурында!  

– А откуда вы знаете? Откуда так уверены, что ни с кем ее не путаете?  

– Да уж как спутаешь! – она хлопнула обеими руками себе по коленям. – Ведь такая хорошая девчушка была! Я же как сейчас вас обеих помню головастиками! Как вы с ней у дворовой песочницы игрались, как в школу за ручку ходили и как оттуда за ручку возвращались!  

Елена Ивановна не путала. Я тоже это знала. Я тоже это помнила.  

– Она же деньги у своих родителей клянчит! И ворует, лишь бы за дозу очередную отвалить деньги! Ах, какая дура! Какая сволочь! Разве можно так жизнь свою поганить! Она же все подчистую скоро у них вынесет! Все вынесет, лишь бы снова обколоться! Ах, дурында!  

Я молчала. В горле стоял ком. А Елена Ивановна все говорила и говорила. Ругала Катрину.  

Взяв со скамьи рюкзак и пакет, я подошла к двери подъезда. Позади себя я услышала последнее, что сказала соседка: «Богом клянусь – еще раз увижу ее здесь и вызову полицию! Пусть там ее проверяют, пусть там с ней борются и лечат ее! Вот тебе крест! Я вызову полицию! Вызову! »  

Я поднялась по лестнице на третий этаж и зашла в крайнюю квартиру слева. Дома никого не было. Родители еще не вернулись с работы. Помимо них здесь некому было быть.  

Скинула с плеч рюкзак, бросила у входа пакет. Прошла в свою комнату.  

На книжной полке нашелся сборник стихотворений Сергея Есенина. Между двадцать третьей и двадцать четвертой страницей книги лежали две фотографии.  

Фотография с дня рождения Катрины, в который мы с ее родителями отправились за город. А на другой фотографии – самая запоминающаяся с ней прогулка с девяти часов утра субботы до девяти часов утра воскресенья. На этих двух полароидных снимках мы были счастливы, как никогда не были и как никогда, вероятнее всего, уже не будем.  

– Что ж ты наделала, дурында…