Не чужие

Не чужие…  

С той поры, как поссорились дед Иван и баба Килина, прошло уже больше трех лет. Тогда баба Килина ездила погостить к старшему сыну и невестке в славный город Киев, заодно и поклониться святым местам. Гостила баба Килина у сына аж целых четыре месяца в то время, как дед Иван вел хозяйство: пас гусей, кормил и доил корову и козу, обстирывал сам себя. Из этих четырех месяцев почти два баба Килина провела на Майдане, подзаработала там на митингах и дежурствах денежку. А если сказать честно, то перекрасилась даже. Как дед Иван после ее возвращения говорил куму Тарасу:  

– Пофарбувалася баба моя в помаранчевий колір, та й душу продала, мабуть, дияволу за гроші. Здуріла зовсім. Як же можна так? Покричала щось на отому Майдані, приперла купу грошей! Телевізор собі окремий купила, пральну машину, новий одяг справила, а мені нічого не привезла! І за що ж там дурні такі гроші платять, на отому Майдані?  

С той поры его Килина-малина, как он ее по молодости называл, стала другой. Не узнать бабу. Стала уговаривать деда переписать в сельсовете их фамилию с Петуха на Півня! Сменить значит славный род Петухов на никому не известного зачуханного Півня! А корову, которую целых восемь лет звали Родинкой, она теперь окликала исключительно Ненькой. Только и успокаивало деда Ивана то, что козу Розу она еще не перекрестила на оранжевый манер. С дедом теперь разговаривала только українською мовою. А дед, видя такой бзик, отвечал ей исключительно по-русски. Но баба воротила нос, и признавала только рідну мову, як шляхетна пані. Дед Иван теперь начал сочувствовать «Партии Регионов» и голосовал только за нее, а баба Килина стояла за «Нашу Україну».  

Вот так и пошло у них в семье деление на своих и чужих. А если уж появились «свои» и «чужие», то и пришлось им делиться. Правда до развода дело не дошло, но кровать двуспальную деревянную баба наказала деду переделать и распилить ее вдоль пополам, добавив к каждой половине по паре ножек. Каждый свою кровать поставил в своем углу: баба, согласно новому фэн-шую, «на Заході», дед – около «грубки», с восточной стороны. А посреди комнаты на месте большой кровати теперь стоял стол, разделенный занавеской, и каждый распоряжался только одной его половиной. Соответственно – западной и восточной.  

Хозяйство также разделили они поровну: деду 10 гусей, и бабе 10 гусей, Деду 5 курочек, и бабе столько же, если считать с петушком. Дворового пса по кличке Серый баба звала теперь Сірко, но пес не обижался. Псу – лишь бы кормили вовремя. Кот Васька, разумеется, ни новых имен, ни разделения территорий не признавал. У него, в отличие от вечно привязанного Серого, в доме все было свое, неоднократно помеченное. Корову разделить не получилось, но теперь они стали доить ее каждый со своей стороны, причем одновременно. Сядут с двух боков Неньки-Родинки, и каждый свою пару сисек дергает, стараясь побыстрее сдоить, чтоб побольше молока ему досталось. Корова мычит, тянется мордой то к деду, то к бабе. Не разумеет своим коровьим умишком, что теперь ее доят по-новому – цивилизованно. Временами корова ревела от обиды на своих бестолковых хозяев, по ее морде скатывались крупные слезы. А тут еще и сосед, москаль Сенька, донимал деда с бабой:  

– Ну что, кровопийцы? Не закончили еще над Ненькой издеваться? Ну, погодите, погодите, она вам еще припомнит ваши «двусторонние» доения. На рога поднимет как раз. Изверги вы. Нелюди.  

А когда дед Иван и баба Килина, встав на колени каждый со своей стороны и схватив по титьке, начинали доить козу Розу, то половина улицы покатывалась от хохота. Сосед Сенька-москаль кричал:  

– Один пусть еще позади встанет – больше нальется! Изверги!  

Коза отказывалась стоять, и то падала на колени, то пятилась.  

Та история продолжалась бы еще долго, до тех пор, пока в гости к ним не приехала внучка Алёна из другого района. Там жила младшая дочь Оксана. Внучка сразу заметила в доме перемены. Заметила и то, как дед с бабой доили корову и козу. А тут еще и кровати не оказалось на месте. Той самой, большой, на которой она спала в детстве между дедом и бабой. Там теперь стоял стол с какой-то занавеской посередине.  

И пока дед и баба хлопотали во дворе по хозяйству, внучка сняла занавес, отодвинула стол к окошку, где ему и положено было стоять, а обе кровати с большими усилиями сдвинула вместе, для надежности связав им ножки. Потом перестелила постель, добавив подушку и для себя.  

Когда дед с бабой вошли в дом и увидели передвинутый стол, восстановленную кровать, а на кровати улыбающуюся внучку, то удивлению их не было предела. Баба уже и рот открыла, чтобы высказать своей любимице, но та их опередила. Подскочила к обоим, схватила ведра с молоком, да и слила все вместе в одну посудину, приговаривая:  

– Вот молодцы, что подоили, ужинать будем с молочком! И спать будем все вместе, как раньше, на одной кровати, мне так теплее. А то у вас мне теперь и лечь было негде. Эх, вы, забыли, как раньше бывало? Разве можно делить то, что не делится? Зачем делиться, вы же не чужие друг другу, да и мне тоже.  

Стыдно стало деду, прослезился. Обняв внучку, сказал:  

– Хватит, баба, уже митинговать, домитинговалась. Хватит жить чужим умом, свой имеется. Дитя малое уму-разуму учит! И научит! Дай Бог тебе, внученька, силы и здоровья, а ум у тебя есть. Кровинушка ты моя ненаглядная… Учись, баба, Алёнка на Майдане не была. Ей сердце истину подсказало. С твоих уст мед бы пить, внученька.  

Стыдно старому. Он-то понял истину, а другие поймут ли? Украина большая. Может, хватит уже лес рубить, пора новый сажать, сады возрождать? Чтобы поля вокруг зазеленели, а не эта, мышиного цвета жизнь вокруг, надоевшая…