Два пашки

Два Пашки  

Был один из теплых сентябрьских дней 17-го года. Я приехал на рыбалку на речку Чатырлык в село Орловка, что вблизи станции Воинка, с опозданием на четыре часа. Было уже около десяти утра. Место, где я обычно ловил, за мостом на Николаевку, с выступа, уже было занято. На бугре стояла легковушка, у камышей, рядом палатка, горел костер и пахло варевом. Две женщины стояли с удочками, а метрах в тридцати от них сидел на моем месте рыбак. Между ним и женщинами бегал малыш лет пяти или шести и время от времени кричал:  

– Клюет, но мелкая!  

Я еще подумал, что семья-то, видать, рыбацкая, все ловят.  

Я расположился метрах в пятидесяти от рыбака, поставив и свой «Мерс» на бугре, подальше от воды, чтоб рыбоохрана не придралась. Раньше-то, при Незалежной, ставь где хочешь, лови чем хочешь, вылови хоть все реки и моря, хоть сетью, хоть электроудочкой. А за эти три года и карп уже появился, и судачок есть, вон как плюхается… Видать, городские-то за выходные хорошо тут прикормили, целыми бидонами прикорм в реку вываливали, что ли…  

Клев был слабым. Все три мои «закидушки» попискивали и сигналили, но за два часа я поймал только три карася, да один карп с крючка сошел. Он плескался у берега, но не брал.  

Я разрезал домашний арбуз и пошел знакомиться, да заодно узнать, как и на что лучше клюет. Отдав мальчику арбуз, я познакомился с соседями. Мужчину звали Павел, уже с этого года отставник, да это и по выправке было видно. Эту ночь он ловил рыбу за Привольным на пятом пруду. Хороших поймал пять штук – по три да по пять кило. А утром приехали сюда, да вот что-то не клюет.  

– А там, – говорит, – мои жена и дочь с внуком Пашкой. Обед готовят. Пойдем, ушицы поедим, дед.  

Я вежливо отказался. Он позвонил по телефону:  

– Пусть уха пока потомится, укутайте.  

И мы разговорились. Я ему:  

– Семья небольшая, а уже два Пашки? В честь деда дочь назвала сына?  

– Да нет, – отвечает, – баба Люба дала ему это имя.  

– А что дед, был против? – интересуюсь.  

– Деда тогда и рядом не было.  

– Это как? В разводе, что ли, были?  

И он поведал историю своей жизни, благо рыба не клевала почти, обед, видать, у нее был. История эта и заставила меня позже взяться за написание данной повести о героях наших дней. Бывает, что рядом с нами живут люди, с которыми мы общаемся и все-таки не знаем о них ничего, а они – герои. И достойны, чтобы о них написали.  

Еще молодым лейтенантом в августе 1988 года он со своим другом и однокашником Сашкой после ранения прилетел на пару недель в Крым. Хотели взять в Евпатории домик у моря, но карты им спутал таксист, бывший «афганец», разведчик.  

– Зачем вам в Евпаторию? – говорит им. – Там отдыхающих полно, пляжи забиты. Давайте я вас оттарабаню в Стерегущее, на Бакальскую косу! Там по обе стороны косы такое чудо! Если с одной стороны волны – с другой обязательно штиль. Дельфины там, купальщицы молодые, да и девки наши местные не чета заезжим. Чем не невесты у нас? И рыбки у рыбаков всегда можно свежей прикупить, креветок тоже. А крышу над головой я вам подыщу.  

Уговорил-таки он их, и прямо из аэропорта увез их в Стерегущее. Помог и хозяйку опрятную найти, хозяйка оказалась чистейшей украинкой из-под Житомира, певунья, кухарка отличная. Пела им украинские песни по вечерам и ушицу умела готовить знатную. Петровна, казалось, умела все.  

– Вот вы молодые оба, вот и берите в невесты наших девок! Они у нас все умеют: и любить, и рожать, не то, что некоторые городские фифы.  

По утрам Петровна, отправив мужа на работу (он водилой в хозяйстве тамошнем работал), будила их:  

– Вставайте, лежебоки! Вон девчата уже бока на солнышке греют, а вы лежите. Вперед, к морю! Завтрак под полотенцем, как всегда. А я пошла на работу.  

Уборщицей она на базе работала.  

Свою пробежку они начинали по берегу от нефтебазы и вдоль моря вглубь косы километра три-четыре. По песку бежать трудно, но кругом благодать! Чайки кричат, пахнет морем, рыбой, на берегу то тут, то там загорающие лежат. На второй день Пашка познакомился со студенткой пятого курса мединститута Любашей, а Сашка с ее подружкой Олей. Любин мотоцикл с коляской черного цвета и ветровым стеклом (о которое Пашка потом лоб разбил) увяз в песке, а они с Сашкой тот МТ вытащили на твердое место. Люба приезжала на дедовском мотоцикле из села неподалеку сюда, чтобы освежиться. Потом рассказывала, как ей цыганка на симферопольском вокзале нагадала, что муж у нее будет военный, «настоящий полковник». Влюбился Пашка в нее по уши, заворожила она его не только голосом и фигурой, но и умением ладить со всеми, кто был рядом. Однажды она обожгла ногу о выхлопную трубу мотоцикла. Ожог был болезненный. Так она морской водой и корнем аира за три дня вылечила. Она ему говаривала:  

– На селе, Паша, от всех ран первое лекарство – морская вода и отвар аира. И заживает, как на собаке. Зализывать не надо.  

Пашка с Любкой объездили весь западный берег Крыма. Вот тогда-то у него и пробудился интерес к рыбалке. Вдоволь накупавшись и до одури нацеловавшись, она подвозила его к домику Петровны, лихо разворачивалась и стрелой уносилась в ночь. Сашка, стоя у калитки, говорил:  

– Фея, да и только. Ей бы в цирк, а не в доктора.  

Постояв у калитки и дождавшись, когда стихнет рокот ее мотоцикла, друзья шли пить холодное пиво или похлебать ухи из кефали, заедая ее креветками. Сашка говорил:  

– И зачем хлеб к ухе, когда креветки есть? Вкуснятина. Давай напишем рапорт министру обороны, чтобы он нас перевел в Крым, границу охранять – вот креветок наедимся!  

Последние три дня перед отъездом они с Любой жили уже как муж и жена, Пашка хотел даже с ее родителями познакомиться, но когда из Раздольного он позвонил в часть, то получил приказ срочно возвращаться. Любка всю дорогу от Раздольного до Стерегущего проревела, Пашка сам тогда сел за руль. Расставание было тяжелым. Люба сама отвезла лейтенантов на автостанцию в Раздольное. Договорились так: он – в часть, а она доучится и к нему приедет. Он уезжал служить, и кто тогда знал, в каких «горячих» точках придется ему побывать, сколько боевых друзей он потеряет.  

По возвращении в часть он уехал на полгода в командировку и до самого ранения Люба не получала от него писем – нельзя было писать. А когда вышел после ранения из госпиталя и написал, то ответа не получил. Пашка писал несколько раз, но дважды письма возвращались обратно с пометкой: «Адресат выбыл». А потом завертелось! Страна разваливалась, одна за другой возникали «горячие» точки, армию сокращали, расцветал бандитизм. Пашку, как боевого офицера, оставили.  

Средняя Азия, Башкирия, Армения, Чечня тогда были у всех на слуху и на устах. Его друг Сашка, будучи уже командиром батальона, погиб в Чечне от снайперской пули, а снайпер, как ему говорили, была баба-латышка. Эта латышка за каждого убитого российского офицера получала большие деньги, но потом ее все-таки взяли. Пашка тогда сам напросился в Чечню, чтобы за друга отомстить. Он тогда уже был «как бы женат»: жил гражданским браком. Да и многие так жили.  

В одном из обстрелов их части Татьяна, его жена – капитан медицинской службы – была ранена в живот осколком. Ее спасли, а их сына, которым она была беременна – нет. После такой операции ей сказали, что детей у них не будет уже никогда. Сам он в это время со своей разведгруппой был в горах, отслеживал тайные тропы боевиков. «Басмачей», как говаривали некоторые его бойцы. Там он тоже получил пулю в ногу, и бойцы трое суток, сменяясь, выносили его к вертолету. Опасались преследования.  

В госпитале он и встретил свою Татьяну, она сама к нему подошла, вся в слезах. Вот и встретились два капитана на госпитальных койках. Сыграла с ними тогда судьба в злую игру, лишив ее материнства. Не каждая сможет такое выдержать: война в километре, каждую ночь пули свистят… Запила она тогда с горя. Он подлечился – и снова в полк. Бои, преследования, а дома жена встречает с бутылкой и в слезах. От пьянства спасла ее одна старуха-чеченка за то, что Пашка однажды спас ее сына от пули в спину. Пожила Татьяна у чеченки в доме дня четыре, и словно заново родилась. Вот и не верь знахарям! Но та чеченка – особый случай. Благодаря таким бабушкам травницам наши предки выживали, а у Татьяны, видать, сработал инстинкт самосохранения. Та бабушка ей говорила:  

– Ты доктор, хочешь вылечить человека – внуши ему, что он вылечится. Чтоб он в себя сам поверил, а медицина – вторичное. Но только не в случае, когда инфекционное заражение! Тогда уж беги по врачам, само не пройдет.  

Умная была бабушка. Чеченцы – народ крепкий, умный, за себя всегда постоять могут. И друга не предадут, если дружба кровью скреплена.  

А когда были события на грузинской границе, в Цхинвале Пащку снова зацепило в руку. И когда после госпиталя Татьяна везла его на их «Ладе» домой, их ослепила встречная машина. Татьяна не справилась с управлением, вылетела на обочину, врезалась в дерево – и насмерть. А он и еще один солдат, ехавший тогда с ними, получили сотрясение мозга и переломы ребер. Вот так в свои сорок три года он остался без жены, родных у него не было – детдомовский. Один на белом свете! Не к кому прислониться, не с кем и совет держать.  

Но не запил. Сцепил зубы, терпел самого себя, лишь нашептывал: «За что? За что? » В день выкуривал по три пачки сигарет, уходил в лес и часами сидел где-нибудь на пеньке, слушая тишину. И это помогло выжить! Жизнь продолжалась, солнце вставало и заходило, и надо было жить дальше, тем более что страна уже потихоньку поднималась с колен, у нее уже был хороший, настоящий президент. Армия восстанавливалась, опытные и боевые офицеры были нужны как никогда раньше. Надо было учить молодежь, и он учил точно так же, как когда-то учили его.  

Так продолжалось до Крымской весны 2014 года.  

Однажды, после посещения Пашкой госпиталя, где он подлечился «на все сто», его вызвал к себе генерал и спросил:  

– Что ж ты, подполковник, до сих пор не женился? Татьяну, конечно, не вернуть… А поезжай-ка ты, дружок, в Крым! Август в разгаре, отдохнешь, может, чего и найдешь там. Ты ведь был в Крыму? Вот и хорошо, вот и лети второй раз. Но только осторожнее там будь, и все на ус мотай. Ты разведчик? Вот и разведай все о бабьем фронте, и чтоб жену оттуда привез, хватит валять холостяка. Знаю, что привык! Но муж без жены – это просто воин-мужчина, а тебе в твои годы жена нужна, да и пара наследников не помешала бы. Понял? Да, запомни: баба нужна настоящая, а не фифа какая-нибудь. В общем, без жены не возвращайся! За месяц там определишься и ко мне – только с женой!  

Взяв за плечи, вытолкнул из кабинета, повторив для убедительности:  

– Только с женой! Иди, оформляй отпуск. Надо будет – и два дам.  

Еще в самолете Пашка решил: только на косу. Только туда. Туда рвалась его душа. Он две ночи почти не спал: то Люба приснится ему, стоит у моря и рукой машет, то малец какой-то сидит у него на плечах, таскает за уши и приговаривает:  

– Так тебе, так тебе…  

С ним что-то происходило после слов генерала. Словно наваждение какое-то. И почему-то часто перед глазами стоял черный мотоцикл с коляской и треснувшим ветровым стеклом.  

Сойдя с самолета, он сразу же взял такси и вечером уже был в Стерегущем. Через трассу, что шла к морю, круто вниз на косу переходить опасно было, машина шла за машиной – но все больше с моря. И каких только регионов на номерах не было, и много украинских номеров. «Не переоформили еще, видать, – подумал Пашка, – не успели».  

Уставшие от моря, еды и солнца, люди разъезжались по домам. Минут через двадцать Пашка нашел домик Петровны, постучал в калитку. Залаяла собака, сидящая на цепи, и ринулась к калитке. Из дома вышла потяжелевшая, уже в годах, Петровна. Пашка узнал ее лишь по походке и по манере двигать руками, внешность же изменилась до неузнаваемости. Надев очки, она целую минуту вглядывалась в него, приговаривая:  

– Голос як би ж знайомий… Але де ми з вами бачились, не памʹятаю. Стара вже стала, кажуть. Та й без діда баба не баба, лише його половинка.  

Пашка напомнил ей восемьдесят восьмой год. Рассказал про своего друга Сашку, сказал, что они тогда молодыми лейтенантами были у них на квартире  

– А де ж твій товариш? Чому без нього? Місця в мене багато, діда років зо три, як поховала, сама живу. Заходь. Он кухня, вітальня, живи собі, скільки треба. А гроші… а що гроші! Як зможеш, то краще дах мені залатай на хаті, та на кухні підладнай – то й буде твоя платня. Живи, сину, скільки треба! У кухні ліжко є, холодильник, вода, все є. Лише туалет на задньому дворі, але там світло є.  

Вечер с Петровной они провели в воспоминаниях, за чаем с пирожными, да винца испробовали прошлогоднего. Пашка достал из чемодана фотографии боевых друзей, и там было фото Любы около мотоцикла. Петровна долго вглядывалась в ее фото через очки. А потом сказала, полностью перейдя на русский язык после вина и чая:  

– Видела я ее лет девять тому назад, вот на таком же мотоцикле. Она была с девушкой лет четырнадцати… Да, это она.  

Утром, после шиповникового чаю и смородиновых пирожков, Пашка начал свой отдых, как всегда, с пробежки по косе, начиная от нефтебазы. Пахло рыбой, сыростью и полынью. Волны справа были небольшие и перекатывались лениво, играя с остатками камки на песке. Не пробежав и семисот метров, он увидел трехлетнего малыша, бегущего по кромке моря. Малыш бежал и смеялся, а мама в купальнике догоняла его. И вдруг малыш как-то неестественно завалился набок, а потом упал лицом к прибою. Тут же его накрыла набежавшая волна. Мальчик запросто мог нахлебаться воды с песком, и даже захлебнуться, и так бы и случилось, если бы Пашка не оказался рядом с мальчиком раньше его матери. Он подхватил ребенка на руки, затем подбросил его вверх и подхватил:  

– Куда бежишь, джигит? Мать надо слушаться!  

И отдал подбежавшей девушке. Она благодарно взглянула на Пашку – и вдруг что-то знакомое увиделось во всем ее облике, в фигурке, в походке, когда она отходила к лежащей на песке простыне. Мальчик, уже оказавшись на простыне, вдруг отозвался:  

– Я не дзыгит, я Паска! А ты кто? Дед цузой?  

Пашка ему в ответ:  

– А я что, на деда не похож?  

– Нет. Ты не летчик, а мой дед летчик, он умер, он на небе.  

От этих слов у Пашки горло перехватило! За свою жизнь он столько смертей повидал, что это напоминание малыша о его деде рвануло ему душу. Он пробежал еще полтораста метров, пытался продолжить пробежку, но что-то не так стало с его правой ногой, она никак не хотела слушаться. Заболела, заныла, захрустело колено, и он, прихрамывая на раненую когда-то ногу пошел по линии прибоя дальше, надеясь одолеть еще хотя бы с километр. Но что-то уже его останавливало, тянуло назад, какое-то непонятное чувство путало мысли, сковывало мышцы. «Уж не старею ли я? » – подумалось Пашке.  

Пройдя еще метров триста, он взял влево и, выйдя на укатанную машинами дорогу, решил все-таки возвратиться, и уехать куда-нибудь подальше, чтоб не терзалось прошлым и не рвалось сердце. Он свернул к морю, сел метрах в пяти от воды на кучу сухой камки, закурил и стал оглядывать берег, мать с малышом на берегу. Взглянул на гудящую машинами дорогу через косу, на редких рыбаков на берегу, и на душе стало поспокойнее, и задышалось легче.  

Он подумал: «Море, оно и есть море. Все лечит. Если не водой и горячим песочком у ног, то одним своим присутствием в жизни. Человек является тоже частью природы, и, находясь у моря, является свидетелем чего-то необычного для себя. Вот взять хотя бы вон ту пару дельфинов: резвятся вдали от берега, им хорошо, и мне, глядя на них, становится легче. Они вот в паре… А дельфин, говорят, самый умный на планете из живых существ. А человек никак не может найти себе пару, которая нужна ему по всем законам природы. В космос летаем, а найти ту единственную или единственного не каждый может… И зачем ты создал нас, Боже, на муки? Видать, грешны мы, люди, перед тобою. Поливаем нашу землю кровью, а ты наводишь дожди, чтобы смыть с лица земли эту кровь».  

Отдохнув и немного успокоившись, он, прихрамывая, побрел к нефтебазе. Проходя мимо стоящего у дороги черного мотоцикла с коляской и разбитым ветровым стеклом, он увидел лежащую на спине женщину, загоравшую на солнышке. Она так же увидела подходившего мужчину и перевернулась набок.  

И тут Пашка увидел такое, от чего он весь напрягся, сердце заколотилось, он увидел то, что когда-то умиляло его и трогало до глубины души: родимое пятнышко под правой коленкой и шрам через всю голень правой ноги. Тот самый шрам от ожога, от раскаленной выхлопной трубы мотоцикла. В голове зашумело, потемнело в глазах, резко усилилась боль в ноге и он, падая на колени, прохрипел:  

– Не может быть, быть не может!  

Упав на пыльную траву около мотоцикла, он продолжал шептать:  

– Не может быть! Ну, не может такого быть…  

Женщина, услышав его хрип и непонятные слова, поднялась и подбежала к упавшему человеку, она старалась поднять его голову, и говорила:  

– Мужчина, вам плохо? Где болит? Я врач, я сейчас аптечку из коляски достану.  

И она быстро полезла в коляску мотоцикла, и опять у Пашки перед глазами это самое родимое пятнышко и этот шрам поперек ноги, и этот мотоцикл из снов, и этот воркующий голос из прошлого… «Уж не в раю ли я? – подумал он. – Прав тот малец, может, и я уже на небесах». Но резкий запах нашатыря вернул его на землю, ударил в глаза и в горло, заставив прохрипеть:  

– Ты где была все эти годы? Почему молчала?  

Женщина с недоумением уставилась на него. Она не сразу узнала в седом, с трехдневной щетиной подполковнике, того самого бравого мускулистого лейтенанта Пашку, свою первую любовь.  

– Люба, а ведь это я, Павел. Не узнала? Постарел?  

Она все еще с недоумением вглядывалась в него и, наконец, проговорила:  

– Откуда ты взялся? Что ты здесь делаешь?  

Но он уже оправился и попытался отшутиться:  

– Да вот, генерал за тобой послал.  

– Какой генерал? Не понимаю, при чем тут какой-то генерал!  

А он ей:  

– А им, генералам, видней из их кабинетов, не то, что нам, подполковникам. Они через года видят, на то они и генералы.  

Наступила большая пауза. Люба смотрела на него, как будто изучала заново. А он смотрел на нее, на эти милые сердцу завитушки у висков, на морщинки у рта и на лбу, на редкую проседь в волосах этой моложавой женщины. И столько тепла было в его глазах, что ему казалось, что и не было между ними этих грозовых лет, что никуда он и не уезжал от этого мотоцикла с коляской и треснувшим ветровым стеклом.  

Но это были лишь его мысли, лишь воображение. Сама реальность уже подходила к ним в виде молодой мамаши с малышом, что всего каких-то сорок минут назад бегал по берегу. А когда молодая мама назвала Любу мамой, и добавила, что Пашку надо покормить и уложить спать, что он набегался уже, а затем полезла в коляску за едой – у Пашки опять запершило в горле. И страшная мысль как приговор обожгла его: Люба давно замужем, а это ее дочь и ее внук.  

Но все надуманное оборвал «Паска»! Он подбежал к подполковнику сзади, взобрался ему на плечи, обхватил ручонками за голову и ни с того, ни с сего, спросил:  

– Деда, ты что, с неба спустился?  

Люба никак не могла простить Пашке его бегства на целых двадцать шесть лет. Еще минуту назад ей казалось, что надо уехать от этого места подальше и побыстрее. Но, увидев, как внук оседлал деда, как приник губами к его волосам на седой голове, через силу улыбнулась.  

– Ну, вот… Знакомься, дочь, это твой папка. Павел Андреевич, собственной персоной. Где его черти носили, я не знаю, но поношен сильно. Говорит, что послали его за нами. Так не послать ли и нам его куда подальше? Да, да, дочь, это тот самый летчик-вертолетчик, который сгорел как герой в вертолете, причем вместе с письмами. Ну, вот он выжил, вот он перед тобой, вот и решай…  

Дочь опустилась рядом с ним на колени, и, целуя, громко прошептала:  

– Живой… Живой папка, а ты говорила все годы, что умер. Сгорел да сгорел, а сама ждала все эти годы? Потому и замуж не выходила? Недаром тебя, бабушка, зовут Любкой-однолюбкой! Надо было давно его разыскать, что ты наделала! Он в списках погибших был? Нет!, Это ты, мама, все натворила, это все твоя гордость! Прости ее, папа…  

И вот так, на Бакальской косе в пятидесяти метрах от прибоя, все трое стояли на коленях, обнявшись, со слезами на глазах и с «Паской» на шее у Пашки, подполковника российской армии. Молча слушали стук бьющихся сердец, им вторило маленькое сердечко мальчика……  

Крым в эти дни уже возвратился на Родину и начинал жить по новым законам. Страна возвращала свое, потерянное, украденное, утраченное. Зарождалась новая история Крыма и России в целом. В эти августовские дни воссоединились две, потерянные в лихолетье дней, частички общества, давшие в начале пути своего хрупкое потомство.  

«Приказ» генерала Павел Андреевич выполнил, он обрел свою потерянную по непредвиденным обстоятельствам семью, а по выходе на пенсию получил и квартиру как ветеран войны.  

Расстались мы с Павлом Андреевичем и его семьей тепло, пожали друг другу руки. Пашка, как настоящий мужчина, пожал мне руку и, взяв под козырек, сказал:  

– Ты мне понравился и арбуз у тебя сладкий. Я тоже на пенсии рыбаком буду, правда, деда?  

А мне на ухо добавил по секрету:  

– У меня скоро дядя появится, наметился уже……  

Мы засмеялись. Пожелав всем счастливого пути, я тоже стал собираться домой: припекало, да и клева все равно не было.  

Про кума-изобретателя  

Мой кум Петро – изобретатель! Насмотрелся он по телевизору реклам разных, и пошло у него, поехало…  

Замучили его картошку в огороде колорадские жуки. Так он до чего додумался: развел брагу хмельную с водой и опрыскал этим раствором всю картошку! Жуки пьяными попадали в борозды, а он в эти борозды пустил побольше воды – и потопил этих гадов!  

А что? Браги у него много. Он этих гадов еще и самогоном поит тем же методом, в жару лучше всего получается. Жуки эти падают пьяными, лапки кверху, по три дня пьяные валяются. А он картошку не поливает, ждет! А потом снова самогоном сверху. Так и приучил их к самогону. Жуки картошку не едят – ждут опохмелиться. А он после самогоночки их еще и виагрой. Тем же методом.  

Ой, что было! Самцы из-за самок дерутся, никому проходу не дают, а самки и сами самцов хватают в обнимку – смех да и только. Про картошку забыли уже, только про секс да про опохмел думают. А картошка растет себе потихоньку без всяких там ядов, ешь ее, миленькую. Диетическая!