Ошибка карателя

После смерти моей матери, в апреле 1952 года (она умерла от сердечного приступа) мой отец, инвалид войны, помаявшись с пятью осиротевшими детьми, женился все-таки во второй раз. Детям нужна была мать, надо было и готовить еду, и обстирывать всех… Старшей сестре моей было тогда шестнадцать лет, и она до самой женитьбы отца была мне и за мать, и за няньку, и при все том еще и работала в колхозе дояркой. Ивану было четырнадцать лет, Алешке – одиннадцать, а мне самому всего четыре. Жилось трудно, отец без руки, хозяйство – гуси, куры, корова, овцы, поросенок, огород, сад… Но дружно жили, каждый делал свою работу. Я пас гусей  

Помню как сейчас, когда однажды вечером отец, никого не предупредив, привез на «линейке» из другого села незнакомую молодую женщину маленького роста. Мы четверо уже сидели за столом, а сестра только что сварила галушки и наливала нам в тарелки, когда в летнюю кухню открылась дверь, и отец ввел эту женщину.  

– Ну вот, дети, – сказал он, – вот ваша новая мамка.  

Мы все застыли, онемели…  

Раньше всех оправилась от новости Томка:  

– Сідайте до столу, повечеряймо. Я щойно галушки зварила.  

Вот так и началась наша новая семейная жизнь. Женщину эту звали Надежда Дмитриевна, было ей тогда двадцать семь лет, а отцу – сорок семь. Надо отдать ей должное: она была сильная и смелая, если пошла за вдовца, у которого было пятеро детей, к тому же за инвалида без кисти левой руки. До этого она работала в другом колхозе кухаркой, так что отец знал, кого в жены брал. Она никогда не повышала на нас голос, была скромна, трудолюбива и очень вкусно готовила! Каждое воскресенье (каждое! ) был у нас на обед борщ с курицей, начиненной потрошками с лучком и перчиком – очень, очень вкусно. Были пирожки разные, а к пирожкам обязательно кисель, либо молочный, либо ягодный. Какое-то время мы называли ее тетей Надей, а потом все встало на свои места: она почти сумела заменить нам мать. Никто из нас никогда не сказал о ней плохого слова, мачеха заботилась о нас, как настоящая мать!  

Надо было жить, выживать в те послевоенные годы, когда очень многого не хватало, зато хватало душевного тепла. Мать мы вспоминали все реже. Мачеха впоследствии родила отцу еще двух сыновей – Сергея и Валентина. Были еще двойняшки Юра и Танечка, но они умерли в 1956 от коклюша, почти в один месяц.  

В соседнем селе Арбузовке у нее жили родственники: старшая сестра Клава с мужем Андреем и детьми – Толиком и Людмилой. Дядя Андрей был фронтовик, разведчик, и часто побаливал после тяжелого ранения и контузии, война его долго не отпускала. Он мучился частыми головными болями: в голове засел осколок и порой так его донимал, что жалко было смотреть. Не было тогда обезболивающих препаратов. Еще с ними жила бабушка Даша, очень добрая, ласковая, очень вежливая старушка. Мы с родителями часто ездили к ним в гости на нашей «линейке», а потом я и сам гонял туда на велосипеде, по степной дороге туда всего четыре километра.  

Перед домом тети Клавы жили соседи: дядя Леня и тетя Маша. У них не было своих детей, и дядя Леня часто звал меня к себе, и катал, ползая на четвереньках, угощал яблоками, малиной или конфетами. А когда я пробивал камеру на велосипеде острым «якорцом», то учил меня заклеивать пробоину. В праздники тетка звала этих соседей в гости, и все жили дружно, по-соседски, как и принято в деревне.  

Мужиков в деревнях раз-два и обчёлся, одни бабы да дети, быстро повзрослевшие за войну. А вокруг поля, начиненные взрывчаткой, бои-то страшные были в наших местах. И вот так, мирно и спокойно жили мы, пока мне не исполнилось двенадцать лет.  

Однажды утром к нам неожиданно приехали тетя Клава с мужем. Они рассказали такое, во что мне, пацану, трудно было поверить. Они рассказывали, что дядя Леня, их сосед, тот самый, у которого я объедался малиной, оказался эсесовским офицером! Майором, командиром карательного батальона Федоренко! Его батальон много сел сжег на Западной Украине и в Белоруссии, часто вместе с жителями, дядя Леня не щадил ни стариков, ни даже грудных младенцев.  

Он был на работе, в соседнем райцентре Первомайское, трудился завхозом в больнице, а к тете Клаве из Белоруссии как раз приезжала сестра с дочерью в гости. Эта-то дочь и опознала в дяде Лене карателя, когда тот с работы вернулся. Только виду не подала и никому ничего не сказала. С тем гости и уехали в Белоруссию. А уж там она обратилась куда следует и все рассказала.  

В общем, эта дочь в войну была партизанской связной и разведчицей. И получилось так, что она попала в руки немцам, кто-то из своих ее предал. Допрашивал ее немец с переводчиком, и во время допроса вошел человек в немецкой форме в чине майора и сказал следователю:  

– Что ты возишься с ней? Повесил – и дело с концом. А село сожжем завтра.  

Но вышло не так. Партизаны в ту ночь окружили карателей и на рассвете уже все, кто находился в комендатуре, были освобождены. Большая часть карательного батальона из окружения вырвалась, не был схвачен и тот майор. Партизаны долго охотились за этим гадом, но ему удавалось уходить. Он был сынком кого-то из раскулаченных, к немцам подался еще в начале войны, а перед самым приходом наших войск партизаны все-таки вычислили его укрытие. Он прятался в немецком штабе, который располагался в колхозной конторе. Хотели захватить его прямо там, но он выбил окно и умудрился застрелить жениха той девушки, связной, и только по чистой случайности не застрелил ее: пуля ударила в портсигар в нагрудном кармане девушки. Бывает же так? Она буквально за час до этого забрала портсигар у своего жениха, чтоб тот не курил! Отскочив от портсигара, пуля попала девушке в предплечье, от неожиданной боли та выстрелила – и ранила предателя в руку. А тот юркнул в кусты и был таков – лес-то рядом.  

В Белоруссии на него уже было заведено уголовное дело, и числился он в розыске, поскольку не было данных, что он убит. И теперь девушка уверяла, что это был именно он – тот холеный майор в немецкой форме, но из наших.  

И дядю Леню арестовали. Был обыск, нашли при обыске два железных креста, гранаты, два пистолета и несколько паспортов с фотографиями. На допросе он выдал еще с десяток таких же как и сам, «перевертышей», которые жили в Херсонской и Николаевской областях. И среди них были даже учителя и начальнички небольшой величины. Были и партийные. Судили их потом в Белоруссии, и приговорили, конечно, к расстрелу.  

Мой отец потом, когда выпивал, часто упрекал дядю Андрея:  

– Эх ты, разведчик! Не мог гада вычислить?  

На что тетка отвечала:  

– Да некогда ему за пьянкой! А тут еще эта контузия, обмороки, что ты с него спрашиваешь?  

А однажды дядя Андрей сказал:  

– Мы с ним как-то поругались сильно по пьянке. До драки дошло, и я его повалил. А он, после того, как поднялся, сказал: «Жаль, что ты мне на войне не встретился». Я тогда не придал значения его словам, сам в стельку был. Да что говорить, как ловко он – из Белоруссии аж в Крым…  

А каково было мне, пацану, которого тот гад несколько лет катал на себе и угощал конфетами? Он был убийца, немецкий офицер, с крестами! Долго я не мог забыть того гада, даже к тетке в гости ездить почти перестал. Успокаивало то, что и он, и его сослуживцы-каратели получили по заслугам.  

Да, рассказывали еще, что на суде тот дядя Леня в последнем слове сказал, что совершил большую ошибку. А ошибка эта была в том, что он устроился на работу в райцентр.  

– А жил бы тихо в деревне – хрен бы кто меня нашел. Вот об этом и сожалею, – говорит.  

И никакого сожаления о сотнях замученных или сожженных мирных жителях. Нет, такие не каются, у них руки по локоть в крови наших людей. И сейчас на Украине «отпущенные» Хрущевым дети таких же недобитков. Мне хочется верить, что Украина проснется от этого угара.