Хьюментари

Коул сгорел. Постепенно, получая ожоги сначала первой, затем второй, а в конце и третьей степени тяжести. Кожа сползла с него, обгоревшая и горячая. Сосуды внутри него взорвались под действием высокой температуры и кровь полилась ото всюду. Языки пламени ласкали его тело, огонь нежно пожирал его кожу, обнимал и прижимал к себе. Сердце человека было в этот момент горячим, но огонь, как ревнивый любовник, ещё горячее.  

Коул сгорел тихо, без последних мыслей в голове. Он не кричал в агонии, не смеялся диким смехом словно сумасшедший. Он молчал, а его обожженное лицо оставалось спокойным. Именно так, тихо, без лишних телодвижений, мыслей и слов его тело постепенно обуглилось.  

Коул Хилл сгорел. Но это было тогда, спустя неизвестное количество времени после того как он взглянул на своё отражение в витрине магазина "Райс & Льюис", где обычно продавали безумно дорогую обувь. Но в тот день магазин был закрыт на ремонт после того как группа подростков разгромила его витрины.  

Единственное уцелевшее окно витрины. И он, Коул, остановился идя по улице и почему-то вдруг решил взглянуть на себя. Молодой, высокий, черноволосый с нелепо уложенными волосами мужчина. Бледная кожа, полуприкрытые карие глаза. И что могло привлечь его вдруг к своей внешности? Что? Что остановило его и заставило посмотреть на своё отражение?  

Он никогда не считал себя красавцем. Иногда, поздними вечерами, когда чувство одиночества становилось невыносимым, он любил подходить к зеркалу в своей комнате и внимательно всматриваться в свои же глаза, начинал искать что то. Постепенно он начинал чувствовать что-то... Некую злость и отвращение. Злость и отвращение к себе, к своей персоне. Коул неожиданно осознавал, что ненавидит себя и презирает. Сам того не замечая, он начинал шевелить губами. Слова... Грубые, жестокие и осуждающие слова. Слово за словом лилось с его губ. Беспощадно Коул начинал оскорблять самого себя, унижать, стыдить, расстраивать, безжалостно бить по самым больным местам. Он стоял у зеркала и кричал на себя, размахивал руками, брызгал слюной. Поток колких фраз не стихал и Коул продолжал орать. Он кричал, смотря себе в глаза. Полному злобы взгляду отвечал все такой же полный злобы взгляд. Ненависть на ненависть. Презрение на презрение:  

— Ты урод! Посмотри на себя! Ты ужасен, ужасен! Буквально омерзителен! Удивительно, что это чёртово зеркало не трескается, когда ты подходишь к нему!  

Но обычно критикой своей внешности Коул не ограничивался и брался за что-нибудь посерьёзнее. Щадить себя он даже не думал:  

— Ты трус! Трус, глупец, слабак, бесполезный кусок из жира и мяса! Ты ничего не добился и не добьешься, никогда! Знаешь почему? Потому что ты не заслуживаешь своей гребаной жизни!  

Иногда он краем мозга вспоминал родителей. Вернее, пытался вспомнить. Говорили ли они ему тоже самое? Любили ли его, или только и мечтали избавиться? Выбросить за порог дома на растерзание бэбифилам и каннибалам, которые так любили маленьких, трусливых и глупеньких мальчиков?  

Вряд-ли.  

Но тогда где они сейчас? Почему он не помнит их? Почему никогда не грустит по материнской любви? Почему ему без них хорошо?  

Он не знал. И не хотел знать. Ему было лень... Лень думать, вспоминать. Зачем? Ведь сейчас он занят более полезным делом – оскорблением себя, нелюбимого. И он продолжал уничтожать свою самооценку словами, припоминая все недавние неудачи и делая себя виноватым во всем подряд. А ведь случалось это часто...  

И вот он смотрит на себя вновь. Оскорбления не хотят пока что срываться с губ, да и закатывать очередной скандал на улице не хочется. Поэтому Коул смотрит на себя спокойно, равнодушно. Смотрит как на чужака, который очень надоел ему маячить своей рожей под носом. Даже в себе он не видел друга, лишь очередного врага, от которого следовало держаться подальше. И не имело значения то, что это он сам, что это его тело.  

"Ну и что пялишься? Интересно? " – спросил он свое отражение мысленно. Свой же вопрос он оставил без ответа. В очередной раз.  

Интересно то, что Коула никогда особо то и не посещали никакие мысли. Можно даже сказать, что ему было просто наплевать на все. И на себя тоже. Но всегда ли так было? Ведь не могут же люди жить так всегда. Из порнографических журналов, которые продавались на каждом углу. Коул узнал про эротическую фантазию и сексуальность в общем ещё в восемь лет. Но почему до восемнадцати лет у него всегда получалось с помощью этой фантазии доставить себе удовольствие, а сейчас – нет? Почему он не может так же легко как в юности представить в мельчайших подробностях раздетую девушку? Почему его фантазии стали такими вялыми и не возбуждающими? Импотенция? Да нет, вряд-ли. Тогда что?  

"Глупец, идиот, мысли глобальней! " – дёрнул себя Коул.  

Да, дело не только в эротике и пошленьких мечтах. Дело в невозможности мыслить и чувствовать в полной мере, вот в чем дело. Вот почему он не может представить дирижабль, летящий по розовому небу? Почему не испытывает сочувствия...  

"А, ладно, забудь... " – махнул рукой Коул и в очередной раз завершил короткий мысленный путь.  

Боже, ты так уродлив... Как такого урода могла полюбить девушка? А любит ли она тебя вообще? А ты её? Любишь ли ты...  

Сильный толчок в плечо слева прервал новую мысль Коула и заставил его пошатнуться:  

— Чё встал, мужик? – зло гаркнул на него толстый крепкий парень со странной прической после чего, сверкнув своими маленькими крысиными глазками, грузной походкой пошел дальше по улице. Через неделю толстяка этого так же толкнут на улице, после чего начнется перебранка, в результате которой тело толстяка останется лежать на тротуаре. Голова его будет разбита, карманы пусты.  

Коул испуганно отстранился от парня и, прижавшись к стене дома, дал ему спокойно пройти. И вот опять, он не оскорбил никак его. Он ничего не крикнул толстяку вдогонку и даже ничего не подумал о нем плохого. Почему?  

"Ты трус! Трус и... "  

Вздохнув, Коул наконец пошел дальше. На работу он не опаздывал, а даже наоборот шел на пятнадцать минут раньше, как и было положено на случай непредвиденных обстоятельств.  

Город был густонаселённый, из-за чего ходить по улицам в любое время дня и ночи становилось довольно затруднительно. Вот и сейчас Коулу приходилось буквально обтекать каждого встречного, стараясь не прикасаться к другим людям и не мешать движению своим собственным телом. Усложняло всё то, что на улицах, кажется, не существовало понятий правостороннего или левостороннего движения, в связи с чем люди шли по той стороне, по которой им больше хотелось, из-за чего чаще всего столкновений и переругиваний было не избежать. Некоторые прохожие и вовсе считали себя королями улицы или вовсе всего города, идя по тротуару специально медленно, занимая своим телом как можно больше места и размахивая при этом ручищами как при спортивной ходьбе.  

Коул как раз шел по седьмой улице, когда справа в нескольких футах от него затормозила черная машина, очень похожая на лимузин. Коул заметил ее и остановился. И вот снова – никаких лишних мыслей, никаких чувств, лишь пульсирующее в голове осознание того, что сейчас должно произойти. Хотя даже осознание скорого будущего не могло породить в нем чего то лишнего, чего-то свойственного панике или инстинкту.  

И это произошло.  

Двери лимузина открылись и наружу выскочили два человека в черных костюмах и солнцезащитных очках. Вместе они подскочили к случайному прохожему, который как и Коул остановился и равнодушным взглядом смотрел на подъезжающую машину. Один из незнакомцев быстрым движением надел на голову прохожего черный мешок, его помощник подхватил прохожего. После к нему присоединился и первый.  

Вместе они схватили прохожего и потащили его к машине. Заложник не пытался вырываться или сопротивляться. Он просто молча подчинялся, воспринимая происходящее как должное, как запланированную часть своего дня и жизни в целом. Не хватало только чтобы бедняга перед лицом похитителей посмотрел на часы и сказал, что прибыли они точно по расписанию.  

Неизвестные в черном грубо затолкали прохожего с мешком на голове внутрь машины, залезли следом, прижав его обмякшее тело к противоположной двери, и захлопнули за собой дверь. В этот же момент лимузин тронулся, быстро набрал скорость и вскоре скрылся за поворотом. Движение на этом участке улицы вновь возобновилось, будто ничего и не произошло. Прохожие, которые стали свидетелями этого моментального исчезновения, просто продолжали своё движение все с тем же равнодушным и безразличным взглядом и головой, свободной от мыслей.  

Коул, проводив взглядом черный лимузин, тоже продолжил идти. Пустота в голове и лишь смутное осознание того, что сейчас произошло, что происходило всегда. Рабовладельцы. Сутенеры. А может просто маньяки, похищающие людей, везущие их на Восточный берег и продающие на органы в Белых рынках. А на вырученные деньги с удачной продажи очередного "кожаного мешка" они могли купить новый ящик отборного кокса.  

"А ведь они могли схватить и затолкать в машину тебя. " – подумал Коул. Мимолётная мысль и вновь полный покой разума. Никаких переживаний за жизнь бедолаги, которого уже вечером могут уложить на хирургический стол, никаких размышлений по поводу того, что произошедшее выходит за рамки нормального.  

Коул посмотрел на других прохожих. Они тоже были абсолютно спокойны. Похищение человека их не волновало, возможно, они и вовсе забыли об этом. Выкинули этот эпизод дня и продолжили жить, не задумываясь о том, что мешок мог быть надет на их пустую голову.  

"Им все равно, почему я должен беспокоиться об этом? Почему должен обременять себя этими мыслями? "  

Пожав плечами и вновь отмахнувшись от размышлений, Коул ускорил шаг и через несколько минут уже сидел в своём темном офисе, тыкая пальцем по двум клавишам.  

Работа его заключалась буквально в банальных вещах – нажимать на кнопку с надписью "да" или кнопку с надписью "нет". Одобрение или соглашение. С чем он соглашался, а что отрицал Коул не знал вот уже пять лет. Да и не горел желанием узнать. Его волновало только то, что у него есть работа, за выполнение которой исправно платили. Пусть и немного, но платили. Он не был одним из тех миллионов безработных. Это было важно. Только это.  

Бездумно, буквально автоматически, тыкая пальцем по кнопкам Коул смог преодолеть барьер в своей голове и немного поразмышлять. Эйми. Любит ли он Эйми? Любит ли он эту девушку? А правда ли он ее любит или это лживые чувства, созданные его сердцем непонятно для чего?  

"Эйми... "  

И что? Что вызывает это имя, что оно значит для него? Какие эмоции порождает?  

"Что она нашла во мне? "  

А что он нашел в ней? За что полюбил, если это вообще та самая любовь?  

Клик. Клик. Удар за ударом по клавишам. Клик. И ещё клик.  

А что есть любовь? Коул имел ввиду ту самую настоящую, подлинную любовь. Что это такое? Может, никакой любви и нет вовсе? Ее придумали, как придумывают... Как придумывают.  

Клик. Клик. Клик.  

Но тогда откуда все эти старые рассказы, переполненные романтики и таких тёплых, нежных, искренних слов? Клик. Ведь все эти нелепые слова, вся эта мишура... Неужели не имеет смысла? Клик. Люди, конечно, давно сами не пишут книги – эту работу, как и многую другую, доверили машинам, но тем не менее традиционные признания, страсть, приятное биение сердца... Все это осталось! Почему? Клик. Без этого никак? Почему любовь стала ассоциироваться с розовыми сердечками, горячими поцелуями, голубками, лаской, доверием, ревностью... Кто придумал всю эту обёртку? Клик. Ведь из за этого не поймёшь, любит тебя человек по настоящему или нет. Любовь – значит букеты, букеты кроваво-красных роз. А если этого не будет то что, любовь не настоящая? Так сказать, лживая, искусственная?  

Вновь клик. Каждый день единственным звуком в этом узком помещении становится... Клик. Клик. Клик за кликом. Будто маленькая птичка клюет твой череп изнутри.  

Эйми... Любовь – это всего лишь ложь. Значит, он ее не любит? И она его соответственно? А любви и вовсе не существует? Ее придумали глупцы, чтобы объяснить как-то это странное биение сердца? А может на самом деле ты не влюблен, а болеешь раком и быстро бьющиеся сердце – первый симптом болезни?  

Клик.  

А секс? Разве секс не основан на чистейшей и искренней любви партнёров? Страсть, возбуждение... Или это не любовь порождает секс, а секс порождает любовь? Клик.  

Да нет, тогда выходит, что "любовь с первого взгляда" – ложь, а "любовь после первого секса" – правда. Слабо верилось. Скорее после секса эта самая любовь может испариться. Клик.  

Если тебя возбуждает девушка, то это значит, что она чертовски красива, привлекательна и, само собою, сексуальна. Но возбуждение ещё не является признаком любви, правда? Это лишь переходная часть. А вот переходная часть между чем и чем? Между любовью и сексом? Или возбуждение порождает любовь, а не любовь возбуждение? Клик.  

Эйми возбуждала Коула. Конечно, он не мог вот так просто представить ее голой в постели рядом с собой, но все таки... И что из этого? Возбуждает. Значит, он ее любит? Интересно, а он сначала возбудился при виде ее прелестной фигурки, а лишь потом влюбился или все было наоборот?  

Клик. Клик.  

Коул бросил взгляд на часы: 17. 54 Пора заканчивать свою бесполезную работу и ступать домой, попутно заглянув а бар Больера.  

Он вышел на улицу. Было холодно, дул сильный ветер и слегка моросило. Уже начинало смеркаться, поэтому город постепенно погружался во тьму. Небо было затянуто черными тучами.  

Коул вздохнул и медленно пошел по тротуару, огибая случайных прохожих.  

Ночью город полностью впадал во тьму. Государство в целях экономии никогда не включало ночное освещение, из-за чего ходить по городу в такое позднее время становилось опасно. Хотя, находится в этом городе было опасно всегда – и днём, и ночью. Преступность (во всех ее формах) процветала и активно действовала не ограничивая себя ни днём, ни ночью. Свет ничего здесь не менял. Другими словами, тебя могли пырнуть ножом или изнасиловать в любое время суток. И не важно, есть кто рядом или нет. Тебе все равно никто никогда не поможет. Даже сам ты себе помочь не сможешь. Ты не то что сопротивляться, ты даже открыть рот чтобы закричать вряд-ли сможешь. Вот и получается, что днём и ночью ты так и так ходишь по лезвию ножа, уповая на удачу. Схватят тебя или нет – это уже как повезет или как решит судьба. Со временем к этому привыкаешь, если конечно ты смог дожить до этого самого времени. Не учишься выживать, нет. Просто привыкаешь и принимаешь криминальную, опасную и развратную повседневность города как должное, как неотделимую часть этих мрачных улиц. Избиение девушки в подворотне, насилие над детьми, постоянные грабежи и убийства – все это постепенно прочно укореняется в мозге. И ты с этим смиряешься. Вот так просто берешь, успокаиваешься, понимаешь, что так было всегда и никогда не станет иначе и... Присоединяешься к насилию над беззащитной девушкой. Город диктует свои правила, и никто тебя не спрашивает, согласен ты с ними или нет. Тебя так и так могут легко сделать новой жертвой.  

Безопасность всегда была лишь мнимой частью твоей жизни, но здесь, в темных закоулках города, где в любой момент из переулка может раздаться и резануть по ушам предсмертный детский крик, этой безопасности просто не существовало. Выходя каждый день на улицу ты мог надеяться на хороший день, на солнечную погоду, но только не на безопасность. Сам себе ты уже не принадлежал и неизвестно, что именно отделяет тебя от того, чтобы новый предсмертный крик вырвался теперь уже из твоего рта.  

И к этому ты тоже привыкаешь. Привыкаешь так же как и к тому кликанию клавиш.  

Коул шел медленно, голова его была опущена, глаза с интересом рассматривали заплеванный тротуар. И вновь это странное полное отсутствие мыслей. Инстинкты на нуле, желания на нуле, деятельность мозга тоже на нуле. Но всегда ли так было? Может, у него действительно рак? Рак головного мозга. Или альцгеймер в прогрессирующей форме. Может, именно некая болезнь мешает ему всегда сосредоточиться?  

"Не говори ерунды! " – отдернул он себя.  

Конечно его иногда посещали некие мысли. Например однажды он смог на некоторое время задуматься о том, дойдет ли он до дома живой в этот раз. Или его схватят торчки, которые иногда вкалывают шприц с героином прохожим насильно, чтобы приобрести новых клиентов. Новых зависимых. Правда чаще всего такая инъекция приводила к смерти. Торчкам ведь было все равно какой иглой прокалывать кожу бедолаги.  

Но это было редко. Зачастую Коул просто ни о чем таком не думал. А если и придавался этим пеимистичным размышлениям, то все равно в нем не срабатывали никакие инстинкты. Какое-нибудь чувство паники. Ощущение полной безнадёжности и страха. Не было этого.  

Так, плетясь медленно по улице, Коул добрался до невысокого здания, на входе которого висела небольшая неоновая табличка с названием заведения. Бар Больера. Грязное, шумное и тоже не менее опасное место, но за столь долгое время у Коула сама собой уже выработалась привычка обязательно посещать бар после работы на пути домой. Тоже часть жизни, некий обязательный ритуал. Непонятно было зачем этот бар вечерами посещал Коул, почему его посещали другие люди. Они просто приходили и уходили, потратив время зря. Может, для этого как раз они сюда и приходили. Приходили и возвращались чтобы забыться ещё больше, убить остатки и без того потраченного времени. Может...  

"Ну, хотя бы там не так холодно. " – придумал для себя очередную причину посещения Коул и зашёл внутрь.  

Структура бара была классической – небольшое помещение, барная стойка с неразговорчивым толстым бармэном, заплесневелые столики, большинство которых заставлено грязными тарелками и крушками, и конечно же "музыкальный уголок", как называл его Коул. По вечерам заведение всегда было полно клиентов, пьяных стариков или мужиков, по габаритам напоминающих слонов. Бороды, лысины, беззубые рты, запах мочи и кислого пива, грязные черные куртки и бандичьи рожи. Этим был переполнен весь город и бар Больера не был исключением. Это был тот самый небольшой рай для всех тех, кто ничего не умеет в жизни кроме как напиваться до поросячьего визга, бить стаканы, а потом, вываливаясь на улицу, набрасываться на прохожих или падать в канаву, становящейся вскоре могилой. Пристанище всех ущербных, мозги и языки которых утонули в протухшей выпивке. А ведь они сами всего этого не понимают. Им правда кажется, что они веселятся, что они отдыхают, а не напиваются.  

Иногда Коул думал о том, что он забыл в этом месте? Зачем всегда возвращается сюда, что тянет его назад? Ради чего стоит каждый вечер приходить и становится частью выгнившего общества, смешивать себя с ними?  

Да не знал он этого, не знал! Он просто шел сюда каждый вечер после работы и все. Ноги сами несли его в бар, а он просто подчинялся, поскольку мыслить был не способен. И каждый раз он возвращался. Можно даже сказать, жить без этого убогого бара он больше не мог. Не мог также, как наркоман не может спокойно "жить" без дозняка.  

Коул зашёл осторожно, чтобы никто из присутствующих не заметил его прихода. В конце концов он всегда выделялся на фоне остальных. Единственный опрятный молодой человек в окружении пьяных горилл... То ещё зрелище. Поэтому привлекать лишнее внимание Коул точно не собирался.  

Быстрым шагом он прошел вглубь бара и сел за стойку. Подошедшего бармэна он попросил налить ему как обычно. В ответ бармэн лишь усмехнулся:  

– Ты чего, мужик, думаешь у нас тут инди... виду... льный... Индивидуальный, во! Думаешь, у нас тут индивидуальный подход ко всем, а? Знаешь сколь за день я рож разных перевидал? Мне что, делать нечего запоминать вас всех, бродяг?  

Некоторые пьяницы стали поворачивать свои головы и, скалясь, смотреть на Коула:  

– Налейте виски, пожалуйста, – спокойно ретировался Коул, чтобы поскорее лишить свою персону ненужного внимания со стороны.  

Бармэн взглянул ещё раз на Коула и, пробормотав что то себе под нос, все таки поставил на стойку стеклянный стакан и наполнил его наполовину оранжевой жидкостью.  

— Спасибо, – сказал Коул, взял стакан рукой и, запрокинув, вылил его содержимое в глотку. Тут же по телу разлилось знакомое приятное тепло. Язык почувствовал горьковатый вкус виски. И тут же Коул понял, что ему легче. Легче, спокойней и как то свободней. Будто у него с шеи сняли веревку, с привязанным к ней булыжником. Виски... Они всегда так действовали на него, снимали стресс и успокаивали. Буквально очищали голову от бесполезных и надоедливых мыслей.  

Возможно, именно ради этого чувства покоя он постоянно сюда и возвращался.  

Конечно, это было сомнительное чувство покоя. Находясь в этом баре он подвергал себя ещё большей опасности, чем если бы он гулял по городу в кромешной тьме. Любой пьянчуга мог просто так взять, подойти и пырнуть его ножом. Мог, но до сих пор не сделал этого. К тому же, виски. Он не хотел пропускать свою дозу. Да, у каждого в этом городе был свой наркотик и у Коула это – виски.  

Он попросил бармэна повторить и тот ещё раз наполнил его стакан виски. И вновь то же автоматическое движение рукой – взять стакан, запрокинуть голову и вылить его содержимое в глотку. Приятное тепло. Чувство покоя. Всё. Что ещё нужно, чтобы держать обычного жителя в узде?  

Пока Коул заливал в себя виски его слух ласкала музыка. У заведения мог смениться бармэн, могло поменяться помещение, но только не музыка. Она всегда была, есть и будет. И этот холодный вечер не был исключением.  

Из дальнего угла бара (тот самый музыкальный уголок) доносился и заполнял общий шумовой план заведения низкочастотный ультразвук. Иногда аккорды повышались, тональность сменялась, а потом происходил резкий спад и вновь ультразвук играл на низких настойках. Беспрерывный мелодичный писк... Благодаря ему Коулу иногда удавалось сосредоточиться на чем-нибудь своём, личном. Особенно ему нравился именно такой, низкочастотный писк. Больше же всего его раздражал ультразвук, который, как бешеный, скакал с одной частоты на другую, не позволяя тем самым уловить общий ритм звучания и построение композиции. Но когда писк был таким тягучим, низким, неспешным, когда было возможно полностью уловить мелодику, именно тогда Коул и мог посетить мир грёз или просто расслабиться, отдав свой слух во власть ультразвука.  

Сейчас играла "#023350" – лучшая, по мнению Коула, электронная композиция из разряда низких ультразвуков.  

Третий стакан виски. Низкочастотный ультразвук. Шумный бар, полный пьяниц, которые только и делают, что ждут конца своих дней. Хохот и гогот со всех сторон мешали сосредоточиться. Или дело в чем-то другом? Да нет, в этом. Именно в этом.  

Четвертый стакан. На Коула навалилось чувство некой сонливости и равнодушия.  

Краем глаза Коул заметил, что два крупных пьяницы, сидящих за столом неподалеку, начали о чем-то ожесточенно спорить, затем бить кулаками по столу, а потом и вовсе толкать друг друга. Коул, который посещал бар Больера не в первые, прекрасно понимал, к чему ведут подобные...  

— Пошел к дьяволу! – заорал один из тех пьянчуг, после чего схватил стеклянную бутылку и, размахнувшись, опустил ее со всей силы на голову своего не менее пьяного соседа. Раздался звук бьющегося стекла – это бутылка разлетелась на тысячи осколков, ударившись об твердую лысину пьяницы. Потекла кровь, раздались со всех сторон крики. Пьяница с ревом повалился в бок, протянув руки к своей голове из которой вовсю струилась кровь, заливая ему лицо. Сосед его тем временем наблюдал за ним и гоготал. Гоготал громко, даже ультразвука стало не слышно.  

Коул поморщился. Он терпеть не мог подобные сцены. Насилие над людьми всегда вызывали в нем некое отвращение, а подобные формы его проявления и вовсе вызывали в нем приступ рвоты.  

Оставив пятый стакан виски не тронутым на стойке рядом с деньгами, он поспешил выскочить на свежий воздух, оставив шумное помещение бара и ультразвук за спиной.  

Было все ещё холодно, а стемнеть успело сильнее. Город все больше проваливался во тьму ночи. Настоящую тьму.  

Коул глубоко вздохнул, набрав в лёгкие холодного воздуха, смешанного с обильными автомобильными выбросами и направился в сторону дома, стараясь держаться ближе к случайным прохожим и подальше от арок и подворотен.  

"Эйми... " – всплыла мысль в глубине его разума. Вспыхнула и тут же погасла, оставив пустоту после себя.  

Придя домой, Коул быстро скинул с себя верхнюю одежду, выключил свет и сел на край кровати. Взял карандаш, грифель которого уже был затуплен. Вонзил карандаш в левую руку. С нажимом провел сверху вниз, раздражая кожу и делая длинную красную царапину. Боль. Затупленная как и грифель карандаша. Даже ее он не может почувствовать в полной мере.  

Ещё одна царапина. И ещё. Боль не нарастала, а как будто наоборот утихала. Царапина за царапиной. Коул сидел на кровати в темноте и царапал свои руки, стараясь почувствовать боль. Обычно бледная левая рука сплошь покрылась длинными красными полосами, в некоторых местах которых была содрана кожа.  

Но боль все никак не приходила.  

Коул вздохнул и, сделав последнюю полосу от локтя до кисти руки, отбросил карандаш, повалился на бок и вскоре уснул.  

"Эй... " – последняя попытка подумать окончательно утащила его разум в сон.