Чёрт Побери Вашу Праведную Руку!

Стэрингстоун хранит мрачные тайны, но он любит их и потому бережёт. В больших городах всегда есть тёмные закоулки, мёртвые части единого организма. Их никогда не ампутируют и лишь скрывают тьму за неоновыми вывесками ночных баров. Грязь и низенькие дома вонючих районов привлекают маргиналов и отщепенцев, которые стекаются в эту дыру, словно мутные воды в канализацию. Заполняя переулки и подъезды, они находят здесь свой новый дом под охраной покровителя — самого города. И таких мест полно, их десятки. Что-то вроде достопримечательностей, где ты можешь позволить нищим обокрасть себя или изнасиловать. Забытые богом и дьяволом пятна на карте, куда предпочитают не совать свои носы те, кому дорога жизнь. Правительство не вливает туда деньги, власть закрывает глаза, пока среди панельных стен и гор мусора разводятся черви. Чудом будет, если в таких местах человек отыщет хотя бы аптеку, чтобы купить аспирин после избиения на пустыре. Здесь нет перспектив. Отправиться сюда значит добровольно обречь себя на безысходность. Всё, что тебе останется, – это восхвалять вечные невзгоды.  

Одна из самых частых проблем таких мест — нежелательная беременность. По сравнению с прочими опасностями — сущие пустяки. Это случается настолько часто, что в какой-то момент становится нормой, из-за чего в ненастный день, стоя под дождём с бутылкой прокисшего пива, ты смотришь на проходящую мимо женщину с приплодом и лишь делаешь ещё один глоток. За ней пойдёт вторая, затем третья. И всех их ты проводишь печальным взглядом, пожалев только, что не ты был тем счастливчиком, кому перепало. Плевать, какая у них судьба и как так получилось. Явно не от хорошей жизни и избытка свободы. Свободолюбивая женщина не осмелилась бы рожать ребёнка в трущобах. И эти не осмелились. Прикрываясь чем только можно, чтобы не промокнуть под ливнем, они одна за другой пересекали улицы на пути к своему единственному спасению, чтобы облегчить ношу и избавиться от божьего дара пьяного дружка в своём животе. Увидев их, ты понимаешь, что они направляются в единственную районную больницу, где отыщут доктора Мартина Ганна, вломятся к нему в кабинет и будут ползать на коленях, умоляя его сделать то, что он и так делал на протяжении многих лет даром, рискуя репутацией, работой и даже жизнью.  

Хоть аборты в Стэрингстоуне и были официально запрещены, это не мешало дамочкам любого возраста нарушать его. Их жизнь под смогом вымерших районов была настолько невыносимой, что материнские институты рвали и метали, стоило лишь маленькой жизни зародиться внутри них после неудачного изнасилования или полового акта по принуждению. Глядя на следы нищеты, на полные опиума квартиры, матери готовы были пойти против законов собственного государства, лишь бы не вырастить очередного ублюдка в серых стенах развалин самодовольства и дерзости «прекрасных людей». И в таком случае единственный, к кому можно было пойти за помощью, был Мартин Ганн.  

Всех беременных он принимал у себя в кабинете, но аборт проводил в подвальном помещении больницы, храня врачебную тайну. Девушки приходили туда в назначенное время и на час окунались в объятия наркоза, пока Ганн делал своё дело, извлекая младенца за младенцем. За вечер он мог совершить до пяти абортов. И это был даже не предел, просто нельзя так долго засиживаться в маленьком помещении, где из-за убогого жёлтого света ламп все казались похожи на монстров.  

После наркоза Берту немного подташнивало, но на ногах стояла она крепко. Тяжесть исчезла. С непривычки она трогала свой живот, пока Ганн отмывал инструменты в раковине. На стуле в углу сидел его молодой помощник, который практически не принимал участие в процессе. Берта сначала даже хотела узнать, зачем вообще он присутствуют при таком деликатном процессе, то Ганн пресёк её расспросы, указав на своего напарника и заявив, что он здесь ради получения ценного опыта.  

– Неужели это всё? – спросила девушка.  

– А вы хотели что-то ещё? – бросил Ганн, не поворачиваясь к ней. Он видел таких каждый день кроме выходных. Отпахав целую смену, он неизменно отправлялся в подвал, чтобы встретить очередную обречённую душу и избавить её от бремени, именуемого жизнью.  

– Кристи говорила, что вы будете разрезать мне живот лазером, чтобы извлечь ребёнка.  

– Вон оно как. Позвольте узнать, кто такая эта ваша Кристи?  

– Сестра.  

– Да что вы. А ещё что она говорила?  

За время врачебной практики Ганн успел навидаться многого. В какой-то момент он сбился с числа женщин, которые приходили к нему и просили сделать аборт. Когда он усаживал их в кресло, то они с беспокойством заглядывали ему в глаза. И в их взоре врач отчётливо видел страх. Работая с пациентами, со временем забываешь, что существуют такие понятия как жизнь, смерть, время. Обычно он ничего им не говорил, предлагая по обыкновению расслабиться. После стольких отточенных до совершенства абортов он даже забыл, кем была самая первая женщина. Сколько бы он ни старался вспомнить – всё тщетно. Вроде как, ей было не так уж много лет. Может, двадцать три года. Живот был раздут на третий месяц беременности. И всё, что смог для неё сделать Ганн, – это отказать, сославшись на закон. Прогнал, лишь бы не нажить себе проблем. А спустя несколько дней увидел эту же женщину лежащей в подворотне. Она обнимала руками живот и раскачивалась, баюкая младенца в полном одиночестве. Из одежды на ней были лишь грязные, порванные тряпки. Не было никаких сомнений, что во время родов, когда точно так же никого не будет рядом с ней, она подхватил инфекцию или умрёт с голода в нищете, оставив новорожденного умирать где-нибудь на задворках этого лабиринта из панельных домов и луж блевотины.  

Когда Ганн подумал об этом, то сплюнул и подобрал женщину с улицы, отведя её в тот самый подвал. Никогда раньше он не практиковался в абортах и не имел точного плана действий. Смутно понимая, что делать, он ввёл ей наркоз и принялся шерстить все возможное сайты в поисках информации, каждую секунду презирая себя за неосведомлённость. Определённо, он как врач обязан был узнать это раньше, а когда тело под наркозом оказалось у него перед носом. А хуже всего было то, что это именно он сначала отослал женщину, чтобы вернуть вновь. Грёбаное чувство вины никогда не даёт покоя, заставляя порой совершать поступки, о которых мы будем жалеть ещё больше.  

Когда живот женщины исчез и прошёл наркоз, Ганн сам стал походить на типичного обитателя загаженных дворов — безрассудного юнца с иглой в вене. Он обливался потом и старался не смотреть в урну, где лежали сморщенные части ребёнка. Если бы он курил, то выкурил бы всю пачку сигарет за раз.  

Кажется, именно так оно и было. Точно нельзя сказать. После десятка операций начинаешь не обращать внимания на личности. Молодая или в возрасте, привлекательная или уродливая — плевать. Все они приходили в этот подвал молча, покорно усаживаясь в кресло, чтобы спасти себя от неминуемой гибели на холодных улицах с кричащим ребёнком на руках. А когда всё было кончено, то обычно и расходились они без лишних разговоров. Говорить было нечего.  

– Ещё она сказала, что вы достанете ребёнка живым и спрячете, чтобы затем продать его. Или засунете в банку с какой-то жидкостью... я забыла название. В общем, что вы делаете чучела и уродцев всяких из детей.  

Голос Берты вырвал Ганна из потока сумеречных воспоминаний. Вздрогнув, он повернулся к пациентке. Её лицо показалось ему лицом толпы – заурядное и больное, такое же, как и у тысячи других. Внешне она была настолько скучна, что на секунду казалось, будто её здесь и вовсе нет.  

– И вы верите ей? – спросил Ганн просто для того, чтобы что-нибудь спросить и прервать неловкое молчание.  

– Но я же всё-таки пришла, – потупилась Берта. – Если честно, сестра не знает, что я пошла к вам, доктор. И муж не знает. Но больше мне было не к кому пойти.  

Ганн слушал её с каменным лицом. Минута откровений. Как же мило. Такое и раньше бывало. Некоторые девушки, очнувшись от наркоза, принимались реветь, вешаться ему на шею, закатывать истерики и выкладывать историю всей своей жизни начиная от рождения и до попадания в объятия сырых и жестоких улиц. Одна история была занимательные другой. Уже скоро Ганн научился не воспринимать их вовсе, делая лишь вид заинтересованного слушателя. Он врач, который делает свою работу, а не подушка для нытья. Хотя иногда его охватывал внезапный порыв начать записывать эти печальные истории. Получился бы неплохой такой сборник. «Записки врача гинеколога». Определённо, такое купит любое издательство, если бы Мартину было хоть сколько-то не всё равно на деньги.  

Ганн вздохнул от усталости, но Берта решила, что это он так ей сочувствует, поэтому тут же продолжила:  

– Понимаете, Кристи очень верующая.  

– Вон оно как.  

– Да. Она верит в эти все религиозные штучки. Иногда она бывает просто невыносима. Но она старше, поэтому приходится в основном слушаться, ведь родителей у нас с ней нет...  

– Послушайте, – устало сказал Ганн, – раз уж вас пробило на откровения, то позвольте и мне кое с чем поделиться. Я самый обыкновенный врач. Я работаю по восемь, иногда по десять часов ежедневно в одном из самых бедных районов города. Иногда у меня не хватает перчаток на смену. Платят мне соответственно уровню больницы, отправленной правительством в свободное плавание. Мои пациенты — это обитатели улиц, борделей и канализацией, от которых несёт за километр тухлятиной и алкоголем. И знаете, что я делаю по окончании рабочей смены?  

Берта промолчала, хлопая ресницами.  

– Я иду сюда, в этот подвал, где делаю аборт за абортом, рискуя однажды быть пойманным. Благо, начальство меня ценит, а девушки, видимо, рекламируют мою нелепую, абсолютно идиотскую доброту, разнося слухи по подворотням. Кажется, одна из них недавно приходила в третий раз. И знаете, сколько я заработал за несколько месяцев бесперебойной работы в подвале? Ничего.  

– То есть денег вы с меня не возьмёте? – удивилась Берта.  

Ганн лишь помотал головой. Чем они могли заплатить ему? Не в его силах объяснять, что такая операция не должна проводиться под покровом дождливых вечеров в подвалах больницы с одним единственным ассистентом в роли подмастерья. Он не сможет объяснить, что никто из этих женщин не способен оплатить и половину настоящей стоимости. И уж точно ему не хочется в который раз говорить о том, что государство обязано совершать подобное за свой счёт, принимая каждого желающего.  

– А Кристи говорила мне, что вы потребуете сумасшедшие деньги, – пролепетала Берта.  

– Вон оно как.  

Выпроводив её за дверь подвала и снабдив напоследок финальными послеоперационными указаниями, Ганн поспешил снять с себя халат. Нужно было как можно скорее вернуться домой и выпить чего-нибудь покрепче, как он делал всегда. Если бы не закон, то он бы уже давно ушёл из больницы и открыл ИП, где специализировался бы только на абортах. Стал бы «Макдональдсом» от мира медицины.  

Пока он убирал в сумку инструменты, фигура в углу зашевелилась.  

Адриан имел скромную врачебную практику. Волей случая его занесло сюда, прямиком в одно из самых позорных мест Стэрингстоуна, на которое государственной элите всегда было наплевать. Благо, парень он был не промах, сумев быстро освоиться и понять, что нужно делать для того, чтобы как можно скорее выбраться из этой дыры. Его характер оказался полной противоположностью меланхоличному взгляду на серость и грязь Ганна. Хотя разные взгляды на вещи не мешали им находить общий язык. Адриан по прибытию частенько ходил за Ганном по пятам, доверяя опыту и сноровке старшего товарища. Всё-таки работали они на одном поприще и имели одинаковую позицию в отношении абортов. Разница была лишь в практике и знании своего дела. Возможно, именно поэтому Ганн выбрал молодого и явно перспективного врача в качестве своего неофициального протеже. В Адриане он отчасти видел ту версию себя, которой мог бы стать, если бы не подхватил бациллу цинизма, нигилизма, равнодушия и здоровой мизантропии, пока бродил по этим больным, туберкулёзным улицам, полных выброшенных на обочину жизни людей. Но Адриан... Если он не будет мягкотелым идиотом, каким отчасти был Ганн, то сможет выбраться. Не трать себя на доброту просто так, и тогда есть шанс всплыть со дна без якоря из нуждающихся в помощи людей.  

– Знаете, – сказал Адриан, выходя из полумрака и снимая перчатки с маской, – я надеюсь, что когда-нибудь мне повезёт услышать от вас долгожданное «довольно». Но пока что вы ведёте себя предсказуемо. Геройствуете?  

– Чего тебе?  

– Да так, захотелось потрепать языком. Знаю, вы этого не любите, но наблюдения со стороны вынуждают шевелить мозгами и в который раз задумываться – какая муха вас укусила, что вы решили устроить тут богадельню? Хотя вынужден признать, что подвал для богадельни — место идеальное. Все мы нарушаем какие-нибудь правила, – пожал плечами Адриан. – Кто-то плевать хотел на христианские заповеди, а кому-то и закон не помеха. Но стоит ли игра свеч?  

Ганн лишь хмыкнул в ответ.  

– Забавно получается, – сказал Адриан. – Помимо абортов мы с вами принимаем роды у нескольких счастливых мамаш за день, а затем спускаемся в подвал, чтобы в очередной раз нарушить закон. Вы не думали, что иногда те мамаши с удовольствием отправились бы к вам в подвал сразу, если бы знали о практике абортов?  

– Я уже ни о чём не думаю.  

– И зря. Это главная проблема нашего века — никто ни о чём не думает.  

– Давай только без дидактичных речей. Конец дня и так паршивый, не заставляй меня разочаровываться в нём ещё больше.  

– Как хотите. Просто интересно, почему вы всё ещё здесь. Сомневаюсь, что от проведения нелегальных операций вы получаете хоть какую-то пользу.  

– Дело не в пользе...  

– А в чём же?  

Ганн вздохнул. Иногда он терпеть не мог Адриана за его манеру выводить людей из себя потоком вопросов.  

– Хоть кто-то в этой проклятой стране должен делать то, что нужно, – сказал Ганн. Его собственный голос показался ему чужим. – Может, отчасти я понимаю, что без меня всем этим девахам будет ещё хуже. Называй это самовлюблённостью, мне наплевать. Я просто делаю то, что должен. По нормальному я должен иметь возможность делать аборты у себя в кабинете, а не в вонючем подвале при тусклом свете. Но кое-кто выше меня считает иначе. Кое-кто думает, что аборты – это моральное преступление против человечества. Как жаль, что все эти громкие речи тут же утихают, стоит ребёнку появиться на свет в окружении алкашей и наркоманов где-нибудь здесь, среди панельных стен. Их волнует наша жизнь ровно до тех пор, пока мы не родились. А после рождения они кладут на нас огромный болт, скрывая его за громкими словами: воспитание, социальная программа, патриотизм. Куча слов для обозначения одного сорта дерьма. Видел я всех этих отважных матерей с их морщинистыми лицами и кривыми спинами. Видел я, как они с отвагой воспитывают своих деток в этой дыре. И мне этого хватило, чтобы осознать важность своего дела. Пока есть вещи, которые меня бесят, я буду стараться их исправить. Ненависть ко всему, что наше государство делает неправильно, заложена мне в гены. В этом плане я истинный анти-националист.  

– Это ещё кто?  

– Люди, которые не скрывают отвращения к менталитету своего народа.  

– Ясно. Вы злитесь. Поэтому занимаетесь благородством. Как Робин Гуд.  

– Что за чушь.  

Подхватив сумку, Ганн стремительно вышел под дождь.  

– А за наглядный урок спасибо! – крикнул ему в спину Адриан.  

***  

На отшибе стоял небольшой пятиэтажный дом. Когда Берта подходила к нему, то ещё издалека заметила торчащее в окне второго этажа лицо своей бабки Роззи. Морщинистое, с толстым носом, словно оторванным от наряда клоуна, кривыми ушами, глубоко посаженными глазёнками и пучком выкрашенных в розовый волос. Такая смешная кочерыжка в возрасте девяноста лет, с любопытством выглядывающая в окно. Она свесила голову вниз и пристально изучала прохожих, хотя видела не дальше собственного носа. При этом у неё была мерзкая привычка двигать челюстями так, будто она что-то жевала, чмокая и хлюпая.  

Проскочив незамеченной, Берта поднялась на третий этаж и вскоре вновь вдохнула спёртый, пропитанный куревом воздух родной квартирки. Бордовый линолеум, облезлые обои, жёлтые разводы на белом потолке и высохшие, покрытые коркой грязи ковры в каждой комнате. В углу тикали покрытые паутиной часы, ожидающие шанса оказаться в лавке торговца антиквариатом.  

– А, явилась.  

Властный, надменный и кряхтящий голос сестры пригвоздил Берту к месту. Инстинктивно она схватилась за живот и не сразу вспомнила, что ребёнка внутри неё уже нет.  

С кушетки поднялось дряхлое, крючковатое тело молодой Кристи. Она раскачивалась из стороны в сторону и смотрела всюду и никуда одновременно. Её длинные чёрные волосы спадали с левой стороны и плющом сбегали по костлявому плечу прямо до тонкой талии.  

– Привет, Кристи, – пискнула Берта.  

– Всё-таки ты пренебрегла моими советами и оставила свою больную бабушку на произвол судьбы ради того, чтобы чужие мужские руки копались внутри тебя, – брезгливо сказала Кристи, огибая сестру по кругу, словно акула. – Скажи, как ты себя чувствуешь?  

Берта промолчала.  

– Молчание — знак стыда, – подхватила Кристи. – А стыд ведёт к раскаянию. Только оно сейчас способно спасти твою жалкую, эгоистичную душонку от вечных мук ада. Ты понимаешь, что натворила?  

– Да, Кристи.  

– По твоему лицу я бы так не сказала. Как я могу понять, что ты чувствуешь, если ты боишься заглянуть мне в глаза?  

Берта робко приподняла глаза и взглянула на выточенное из мрамора лицо сестры.  

– Ты позволила этому грязному подонку отнять у тебя самое дорогое, – строго и твёрдо произнесла Кристи. – Бог мог бы простить тебя, если бы это случилось против твоей воли. Тогда я бы смогла даже назвать тебя праведной мученицой. Но ты... Сейчас ты для меня мертва. Ты ничем не лучше этого убийцы. Ты даже хуже. Мать, которая отдала своего единственного ребёнка на растерзание варваров! Не дала ни единого шанса малышу появиться на свет и испытать все радости жизни, которую ему даровал Господь. Вместо этого ты добровольно отдала его бедное тело в лапы палачей. Очернила себя. Ты должна была охранять этого ребёнка, растить его, заботиться... а не убивать.  

– Кристи, послушай...  

– Молчи! – она дала сестре звонкую пощёчину. – Что было бы, если бы Дева Мария поступила так же, а? Если бы она убила Иисуса? Ты думала об этом, прежде чем идти в логово этих маньяков, детоубийц? А? Возможно, именно ты бы стала счастливой матерью гениального ребёнка. Но теперь всё кончено.  

– Кристи, ты не понимаешь, – захныкала Берта. – Доктор Ганн — хороший врач. Он не сделал мне больно. Ты совершенно его не знала. Всё прошло безболезненно и быстро!..  

– Как славно, что этот урод не стал издеваться над невинной детской душой, убив её сразу... Однако его греха эта милость не оправдывает.  

– Нет! Это я его попросила. А он был хорошим доктором. Вот, смотри, он даже не взял с меня ни цента!  

Берта судорожно протянула сестре смятые, грязные банкноты, но та тут уже ударила её по рукам. Рваные бумажки полетели на пол.  

– Дура! – крикнула Кристи. – Иуда! Ты хотела продать жизнь своего сына за жалкие деньги! Но вместо этого ты не только убила его, но ещё и дала возможность этому дьяволу воплоти насмехаться над твоим плачевным положением. Наверняка он кинул тебе эти деньги в лицо со смехом. И правильно сделал.  

Кристи взглянула свысока на хнычущую сестру и вздохнула.  

– Что же ты натворила, – сказала она обречённо. – Как можно столь ужасно обойтись с божьим даром? Я буду молить Господа о прощении. Ты принесла в наш дом беду.  

– И что же мне делать? – хлюпнула Берта.  

– Мёртвых ты не вернёшь. Остаётся лишь понести наказание за свои грехи. Благо, у тебя есть тот, кто сможет лучше меня воздать тебе по заслугам. Даффи!  

Из соседней комнаты вывалился мужчина средних лет, одетый в бежевый, мешковатый свитер и заплёванные штаны в полоску. Усы скрывали тоненькие губы, а недельная щетина — недостатки кожи. Он неустанно чесал грязную голову и, судя по взгляду чёрных глаз, прибывал в прострации.  

– Даффи, – обратилась Кристи к мужчине, – взгляни, что сделала твоя жена. Она убила ребёнка. Твоего ребёнка.  

– А, – протянул Даффи, с безразличием глядя на девушек.  

– Твой долг — наказать её. Как истинный мужчина.  

Пожав квадратными плечами, Даффи прошаркал к жене и, схватив её за руку, потащил за собой в комнату. Когда они оба скрылись за дверью, Кристи вздохнула полной грудью и перекрестилась. Теперь она была спокойна. Сердце её всё ещё изнывало от столь гадкого поступка сестры, но поднять руку на неё она не могла. Пусть её христианским воспитанием займётся муж, отец бедного ребёнка. Господи, за что ты впустил в мир этих преступников? Разве не заслуживают они гореть в аду за свои грехи против человечества?  

Мимо неё прошаркала бабушка Роззи, раскачиваясь из стороны в сторону, словно фрегат. Не заметив Кристи, она направилась прямиком в свою каморку, где заняла место в мягком кресле возле светящегося в полумраке комнаты экрана телевизора. Время от времени бабушка принималась вести беседу с «коробкой», отпуская громкие комментарии насчёт происходящего. А прямо над телевизорам висела старенькая икона, откуда на бабушку укоризненно взирал один из сотни святых.  

Прислушавшись к тому, как из-за закрытой двери доносятся крики Берты, Кристи перекрестилась ещё раз.  

– Господи, – прошептала она, – почему ты заставляешь меня делать это? Разве она виновница? Нет, определённо нет. Не вина заблудшей овцы, что её съели волки. Пастух — вот главный виновник трагедии. И если не искоренить проблему, то...  

Кристи схватилась за голову.  

– Боже, – сказала она. – Сколько же ещё таких невинных матерей одурачил этот врач, лишив из главного счастья всех жизни? Он ведь, наверное, нарочно зазывает их к себе. Грязный извращенец! Свинья и ублюдок!  

В порыве злости она упала на колени перед иконой и, возведя ладони к потоку, начала повторять про себя молитву. Она просила бога услышать её и убить, избавить мир от гадюки. Как там Берта назвала его? Ганн? Кажется, именно так его зовут. Ну так пусть же этот Ганн сдохнет от рук божьих.  

А если не сдохнет? Разве бог не милосерден даже к тем, кто этого совершенно не заслуживает своими грязными поступками? Что ж, в таком случае она сама готова исполнить волю бога. Пожертвовать местом в раю ради блага всех остальных. И лучшее, что она может сделать во славу справедливости, – убить.  

Подняв голову, Кристи повторила про себя это ещё раз. Да, так она и сделает. Она убьёт этого Ганна, обрушит на подонка праведный гнев. Она заставит этого ублюдка встать на колени и молить о пощаде. Да помогут ей небеса.  

Ночь она провела в ознобе. Её била дрожь, а по лицу тёк пот. То были симптомы железной выдержки. Она умела ждать и терпеть, торопиться было некуда. Она хотела провести ночь в тщательном планировании, но в итоге не смогла ничего придумать толкового.  

Уснуть не удалось вплоть до самого утра. Стоило солнцу подняться над зловонным районом, как Кристи начала действовать. Внутри одной из подушек на кушетке она быстро отыскала спрятанный тайник мужа сестры. Глупенький Даффи. Она не стала говорить ему, что прятать оружие в таком месте — плохая идея. Хорошо, что она не сказала. Благодаря его глупости у неё теперь есть то, с помощью чего свершится справедливость.  

Проверив обойму, Кристи закуталась в длинное пальто и спрятала пистолет внутрь, крепко сжав его одной рукой.  

Если этот Ганн и существовал, то найти его можно было только в одном месте.  

Ускорив шаг, Кристи направилась в сторону районной больницы.  

***  

Больница больше напоминала один большой морг. Кристи подумала, что в подобном месте люди не могут почувствовать себя лучше.  

– Чем могу помочь? – спросила её девушка на стойке регистрации.  

– Сестра посоветовала мне одного доктора, – сипло проговорила Кристи, всё ещё пряча руку внутри пальто, где пистолет обжигал кожу. – Я знаю лишь, что его фамилия, кажется, Ганн.  

– Мартин Ганн?  

– Вполне, вполне. Память меня в последнее время подводит, но сестра определённо говорила что-то подобное.  

– Он гинеколог.  

– Это я знаю, дорогуша. Хотелось бы попасть к нему на приём, если есть такая возможность. Сестра его посоветовала. Вы наверняка знаете, как тяжело сегодня найти надёжного специалиста...  

– Конечно, мэм, – сказала девушка и принялась быстро печатать на клавиатуре. – На какое число вас записать?  

– Честно говоря, хотелось бы покончить с этой проблемкой как можно скорее. Могу ли я встретиться с доктором Ганном сегодня?  

– Мне очень жаль, мэм, но доктор Ганн сегодня весь день работает в родильном отделении и не принимает пациентов. Но вместо него вас мог бы осмотреть наш новый врач Адриан Мур. Я бы могла записать вас к нему прямо сейчас.  

Кристи энергично замотала головой.  

– Нет, – твёрдо сказала она. – Благодарю, но мне нужен именно доктор Ганн.  

– К сожалению, он готов будет принять вас только завтра.  

– Что ж, не беда. Вернусь тогда завтра.  

– Так вас записать?  

Но Кристи уже отошла от стойки регистрации. Родильное отделение, значит. Вот где эта свинья в халате проводит свои зверства над людьми. Тем лучше для неё.  

Свернув в коридор, Кристи взглянула на план здания и быстро отыскала на нём родильное отделение. Судя по плану, оно состояло всего из нескольких приёмных и располагалось на третьем этаже.  

Когда полиция начнёт расследование, больше всего вопросов вызовет то, каким образом женщина в пальто прошла никем не замеченная прямиком в родильное отделение? На записях камер видеонаблюдения царил полный хаос. Судя по записи, Кристи просто... прошла. Прошла так, как будто была сотрудницей больницы или той, кому срочно необходимо подать на чужие роды. Она проскочила мимо одиноко бродящих по коридорам стариков, которые даже не повернули в её сторону головы. Поднялась на второй этаж, затем сразу же на третий, где на её пути не возникло ни одного охранника. Гуляя по полностью пустому коридору и прислушиваясь к доносящимся из-за закрытых дверей голосам, Кристи от отчаяния принялась заглядывать в каждую приёмную. Приоткрывая дверь, она просовывал нос ровно настолько, чтобы разглядеть лица и бейджики врачей, которые окружали роженцов. И никто даже не заметил женщину в пальто, которая скользила от двери к двери, выискивая свою жертву.  

Лишь с пятой попытки удача улыбнулась ей. Заглянув внутрь очередного кабинета, Кристи заметила его. Сверкающий бейджик на белом халате и мужчина, сосредоточено наблюдающий за состоянием полулежащей на койке женщины. Рядом с ним ещё двое в таких же масках и халатах. Но самое главное — это мужчина. Именно у него на груди болталась заветная фамилия — Ганн.  

Не долго думая, Кристи ворвалась в палату, нацелив пистолет на окруживших стонущую женщину врачей.  

– Господи, кто вы такая? – рявкнул Ганн, когда дуло пистолета оказалось в нескольких дюймах от его головы.  

– Заткнись, ублюдок, – прошипела Кристи. Рука с пистолетом дрожала, а палец уже лежал на крючке, готовый при малейшем поводе осуществить задуманное.  

– Да что вы вытворяете, мать вашу?!  

– То, что должна была сделать ещё до того, как вы начали свои издевательства над бедными женщинами.  

– Вы что, слепая? – орал Ганн. Пистолет в руке этой больной не пугал его. Куда больше его беспокоил ускоряющийся писк кардиографа и громкие стоны пациентки, которая вот-вот должна была родить. – Она рожает!  

– Именно! – ликовала Кристи. Ей нравилось наблюдать за тем, как этот падонок стоит на месте, не в силах что-либо сделать с ней. – Наконец-то ты не сможешь никому навредить.  

– Да ты же совсем рехнулась...  

– Стойте там и не вздумайте двигаться! – гаркнула Кристи, заметив, что один из акушеров попятился к двери. – Попытаетесь напасть — выстрелю.  

Дважды повторять было не нужно.  

– Послушайте, что вам нужно от меня? – спросил вспотевший от напряжения Ганн. Болезненные стоны женщины на койке беспокоили его всё сильнее.  

– От тебя мне ничего не нужно, – презрительно сказала Кристи. – Ничего, кроме смерти.  

– Господи, да что с вами не так...  

– Не смей упомянуть его! Он не на твоей стороне.  

Ганн нахмурился. К этому моменту ему стало очевидны две вещи. Во-первых, эта женщина на голову больная. Во-вторых, если не поторопиться, то ребёнок, который вот-вот должен был появиться на свет, скорее всего, умрёт.  

– Вам нужен я, не так ли? – Ганн доверительно развёл руки в стороны, пытаясь успокоить нападавшую. – Не знаю уж, что вы вбили себе в голову, но я не убегаю. Единственное, что я прошу – дайте мне принять роды.  

– Чтобы ты убил ребёнка?  

– Да пошёл к чёрту твой ребёнок! – рявкнул Ганн. – Твоё драгоценное чадо сейчас умрёт внутри матки этой женщины, если ты не дашь мне помочь ей извлечь плод. Потом делай со мной что угодно!  

Кристи плотно сжала зубы и взглянула на мучающуюся женщину. Её круглый живот дрожал и то поднимался, то опускался.  

– Вставай на колени, – сказала Кристи.  

– Чего?  

– Ты слышал!  

– Слышал, но это звучит как шутка.  

Тем не менее, Ганн всё-таки медленно опустился на колени перед Кристи. Пистолет всё ещё был направлен на него.  

– А теперь моли бога о пощаде, – приказала Кристи, подойдя ближе. – Покайся в своих злодеяниях, чудовище! Расскажи всем, что ты делал! Ну же!  

Ганн ошеломлённо уставился на перекошенное злобой лицо Кристи. Дрожащее дуло пистолета находилось совсем близко.  

– О чём ты? – осторожно уточнил Ганн.  

– Не строй из себя дурака, – сказала Кристи. Из-за страха и паники у неё началась истерика. – Ты убивал детей. Я всё знаю. И вот я здесь — твой ангел смерти, твоё возмездие. Но мой бог милосерден. А потому я ещё готова простить тебе все твои грехи, пусть ты и принёс в этот столько страданий.  

Ганн посмотрел сначала на лицо Кристи, затем на оружие в её руке и на кричащую женщину в поту. После чего он отчётливо произнёс:  

– Да пошла ты и твой грёбаный бог.  

Не дав ей опомниться, Ганн совершил резкий выпад, вытянув руки в сторону пистолета. В падении ему удалось схватить Кристи за руку и вывернуть кисть. Раздался хруст и дикий крик боли, после которого прогремел выстрел.  

Когда Ганн открыл глаза, то увидел, как двое акушеров поднимают сопротивляющуюся Кристи за руки. Та визжала и посылала проклятья, пытаясь вырваться из мёртвой хватки врачей. На полу под её ногами лежал пистолет.  

– Доктор! – сказал один из акушеров и указал на кушетку.  

Только поднявшись Ганн заметил, что палату заполнил мерный писк кардиографа.  

– Мы выведем её и позовём кого-нибудь, – пообещал акушер, выталкивая вместе с напарником Кристи за дверь. Её крики разносились по всей больнице.  

Оставшийся в одиночестве Ганн уставился на мёртвое тело женщины, лежащее перед ним на кушетке. Пуля попала ей прямо в голову, чуть ли не взорвав череп. Верхняя часть лица превратилась в сплошное кровавое месиво. Белые простыни уже впитали капли крови. Забрызганы оказались даже стены.  

Но хуже всего было то, что Ганн обнаружил между ног погибшей. В луже крови валялось багровое нечто, опутанное слизью и толстым подобием кишки. Пуповина обвивала тонкую шею младенца, словно петля во время казни через повешение. Она так сильно сдавила шею малыша в утробе, что, кажется, сломала кости. У ребёнка не было шанса выжить. Глядя на его перекошенное предсмертным плачем багряное лицо, Ганну оставалось лишь гадать, что убило младенца раньше — удушение или обильное кровоизлияние. Ганн склонялся к первому. Если плод и правда разумное существо, то одних только воплей больной фанатички ему хватило, чтобы убить себя до рождения. В некотором роде Ганн ему даже завидовал. Малец предпочёл смерть жизни внутри этого больного мира.