Психопат

Когда Коннор родился, его отец, здорово походивший на оживший шкаф, взглянул на розового младенца и воскликнул:  

– Разорви меня лев, да это же будущий мужчина с большой буквы! Весь в отца! Только посмотрите какой у него орлиный носище, какие суровые скулы... А этот подбородок? Да им можно гвозди забивать!  

Пухлый малыш в ответ заплакал, чем сильно смутил отца. Это был первый и последний раз, когда Коннор заплакал.  

Детство Коннора не было простым. Оно было суровым, будто ребенок рос в тюрьме строгого режима. В его воспитании главную роль играл отец, обращающийся к ещё не умеющему ходить сыну исключительно голосом главнокомандующего.  

– Подъем! – орал отец в семь утра, пугая ребенка. – Слюни вытер, из люльки вылез!  

Коннор лишь хлопал глазами и смотрел на красного отца – он не понимал ни слова.  

Отец сам составил рацион питания сына. Гречневая каша на молоке, овсянка на воде и рисовая каша на молоке. Обязательно кусок черного хлеба. Стакан воды (в младенческие годы молоко и никакой соски) и ложку рыбьего жира для профилактики. Никакого сладкого, ведь настоящему мужчине сладкое не полагалось. Отец часто говорил это сыну, пока сам литрами заливал в себя пиво, чередуя это с просмотром футбола по ящику. Он даже хотел предложить глоток пива младенцу, но передумал.  

– Подрастешь и попробуешь.  

Мать Коннор почти никогда не видел. Отец не допускал её к сыну, считая, что любовь женщины плохо скажется на подрастающем будто в инкубаторе мужчине.  

Когда приходили соседи, отец выносил Коннора, показывал каждому и говорил гордо:  

– Это мой сын! Красавец, правда? Так мал, а уже такой сильный – мускулы да кожа! Готов спорить, он – прирожденный воин! Храбрее его не сыщешь ребенка.  

И это была правда. В пять лет Коннор хотел засунуть пальцы в розетку, но отец вовремя остановил его, после чего долго орал и бил ремнем. Мать плакала и пыталась прекратить избиения, но муж в ответ применил силу и к ней. А Коннору было всё равно – он молча переносил побои из раза в раз.  

Отец так и не пожелал выучить сына грамоте. На упреки жены он отвечал:  

– На кой черт ему этот алфавит? Он солдатом станет, солдатом! А грамотный солдат хуже предателя.  

Сам Коннор понятия не имел, кем он хочет стать. Мама часто спрашивала его об этом, но он всегда молчал. Отец же молчать не собирался.  

– Чего пристала к ребенку? Солдатом он станет, дура ты этакая! Верно, сынок?  

Коннору оставалось лишь кивнуть, а иначе отец мог выбросить всех его оловянных солдатиков. Или поставить в самый темный угол на восемь часов. Вахту нести.  

Коннор рос и жил исключительно по расписанию под строгим присмотром отца. В семь утра он был вынужден просыпаться, умываться ледяной водой, запихивать в рот завтрак за десять минут. Затем выходили на улицу. Мальчик должен был лопаткой рыть траншеи в песочницах и залазить на деревья, сдирая кожу на ладонях. Потом был обед, после которого Коннор имел право немного поиграть в своей комнате или посмотреть патриотические фильмы вместе с отцом, который обычно во время просмотра начинал утирать слёзы и трясти сына за плечо.  

– Были же времена! – говорил отец. – Великая у нас страна, сильная... Гордись её историей, сын, гордись!  

Коннор не понимал, чем именно он должен был гордиться: на экране неизвестные люди убивали друг друга из ружей, бегая в дыму.  

Перед ужином отец учил сына маршировать. После ужина был отход ко сну, не позднее десяти вечера. Наступала ночь, а за ночью приходил день, и всё повторялось вновь.  

Власть отца над сыном росла с годами. Когда Коннор отправился в детский сад, отец начал часто говорить ему, указывая пальцем на других детей:  

– С ним не общайся. И с ним тоже. А к нему даже приближаться не вздумай, понял? К девчонкам не лезь, служба важнее баб. Они всё только портят.  

Коннор лишь кивал и выполнял все приказы отца молча. Возражать он не смел, потому рос без друзей, совершенно один. Говорил мало, думать боялся. Мозгом его был отец, придумывающий самые изощренные наказания за проступки.  

– Левой-правой-левой-правой! – командовал отец, и Коннор маршировал по улице, гордо вскинув голову и выгнув спину. Глаза у него при этом оставались стеклянными, будто кукольные. – Так держать! Спину прямо, шаг шире! Сразу видно – солдат!  

Отец ошибался. Коннор больше походил на робота в такие моменты, и все соседи это замечали, но оставались немы, боясь навлечь на себя гнев его отца.  

В школу Коннор так и не пошел. Отец был готов отрезать себе руку, но не отдавать сына на воспитание учителей, которые могли научить его сына неизвестно чему. А другие дети? Это же кошмар! Все умничают, никакого уважения к стране, никакого чувства долга!  

– Развелись тут адвокаты да юристы, – ворчал отец, пока Коннор молча ел гречку с маслом, глядя в миску. – Эти менеджеры паршивые, те журналисты бездарные... Девушки и вовсе смеют о карьере размышлять! Забыли где их место, дрянные распутницы. А докторов сколько развелось! Каждый второй свой нос прыщавый в науку сует, а службу презирает! Политики одни да философы... Бесполезный мусор, слюнтяи! Куда их родители смотрят? Они ведь дураков выращивают!  

После этого отец хлопал сына по спине и добавлял совершенно другим голосом:  

– Другое дело ты – гордость моя! Солдат, хоть сейчас засылай на поле боя.  

Коннор молчал. Он не понимал, за что его хвалят.  

Лишь мать не соглашалась с тем, как Коннор воспитывался. Перспектива вырастить из единственного сына солдата, машину для убийства, вовсе не радовала набожную женщину, всю жизнь считавшую себя пацифисткой. Однако у неё не было никакого контроля над сыном, её мнение было для него ничем. Матери оставалось только наблюдать за трансформацией сына, послушно принимать всё, отказываться от ожиданий и молиться перед сном. Правда, её молитвы были ничем по сравнению с тиранией отца. Коннор стал марионеткой, а слова отца стали для него псалмами.  

Если бы отец сказал, что его сердце бьется справа, то Коннор посмотрел бы вниз и подтвердил это. Подтвердил бы он и то, что Солнце вращается вокруг Земли. Отцу достаточно было приказать.  

На восемнадцатилетие Коннора отец с гордостью говорил собравшимся гостям:  

– Он вылитый я, надежда родителей в старости. Высокий, красивый, умный, сильный, смелый... Мужчина! Настоящий солдат. Атлет, дисциплинированный Атлант! Да вы сами посмотрите.  

В этот момент в комнату вошёл Коннор: ростом ниже отца, горбатый, щуплый, бледнолиций с жирными прыщами на шее.  

Улыбка отца больше походила на оскал.  

– Вот он, будущий герой! – говорил он, пожимая сыну костлявую руку. – С днём рождения, сын. У меня для тебя особый подарок.  

Особым подарком оказался полный пакет документов и поездка до военкомата.  

Вместе с отцом Коннор попал в обветшалое помещение. По бледно-серым стенам ползли трещины, с потолка сыпалась штукатурка. Пол был изуродован следами от ботинок и колдобинами. Казалось, что здание вот-вот рухнет. На стене висел небольшой телевизор, из динамиков которого раздавался вкрадчивый голос диктора, приглашающий на добровольную службу. Помимо формы и обещания продвижения по карьерной лестнице, диктор сообщал о зарплате в размере 300 долларов в месяц. Коннор считать не умел, но решил, что это весьма большие деньги. На одной из дверей висел мятый лист бумаги с надписью:  

"Есть такая профессия – Родину защищать".  

Происходящее далее Коннор запомнил плохо. Отец вёл его за руку из кабинета в кабинет, спорил, кричал, бил кулаком по столам, пока всякие тетки с круглыми, пухлыми лицами разводили руками и бубнили:  

– Мы что, роботы здесь все?  

Потом Коннора осматривали врачи. Бабушки в белых, пахнущих спиртом халатах раздевали его, щупали своими жилистыми руками, мерили, взвешивали, как кусок мяса. Он не был один: вместе с ним осмотр проходили другие парни, лицами напоминавшие обезьян. Они без конца ругались, изрыгивали всякие гадости и ржали.  

После врачей Коннор оказался в очереди, сплошь состоящей из вонючих мужчин разных возрастов. Они заходили в кабинет по одному, а спустя несколько минут выходили с листками в руках. Вскоре подошла очередь и Коннора.  

Внутри его ждали взрослые люди, одетые в костюмы. Они принялись задавать Коннору какие-то вопросы, но он не знал, что ответить, а потому просто кивал. Без отца он чувствовал себя неуверенно. В конце концов один из мужчин махнул рукой, всунул ему в руки бумаги и попросил выйти. Коннор послушно исполнил приказ.  

Снаружи его ждал взволнованный отец.  

– Ну, что там? – спросил он и вырвал из рук сына документы. Бегло пробежал их взглядом и завопил. – Поздравляю, сын! Ты в одном шаге от счастливой солдатской жизни!  

Коннор не знал, что ответить, а потому просто улыбался.  

Вечером родители провожали сына в путь. Мать плакала и крестила своего мальчика, умоляя быть осторожнее. Отец напился от радости и принялся горланить песни. А Коннор просто кивал.  

Рано утром отец отвез сына на пункт сбора, пожал руку, надавал советов и отдал на растерзание армии, наказав служить отечеству верой и правдой.  

Коннор ничего не понимал, но сердце его бешено билось. Билось справа.  

***  

"Зеленые годы" существования внутри воинской части, расположенной на севере страны и окруженной со всех сторон бетонной стеной, начались для Коннора с полной растерянности. Чувство недоумения не покидало его, пока он ехал в автобусе, набитым потными мужланами. Свою беспомощность он ощутил и когда ему выдавали странную пятнистую форму и зачем-то брили налысо. Коннор принял всё это молча, решив, что так и надо.  

К счастью, чувство потерянности оставило Коннора после перехода под начальство высокого и чрезвычайно толстого майора Сверла, обладавшего животом, вываливающимся из-за кожаного ремня, индюшачьей шеей, дубовыми руками, мясистыми губами, маленькими злобными глазками и непривычно громким, надрывным голосом.  

В самый первый день этот пузатый медведь с волчьим оскалом приказал новобранцем выстроиться в шеренгу, после чего встал перед ними и заорал, брызгая слюной и иногда топая ногой:  

– Добро пожаловать, слюнтяи, в свою новую конуру! Отныне вы одна безмозглая и ничего не умеющая семья. Вы отбросы, и я буду постоянно обругивать вас, пока вы не добьетесь хоть чего-нибудь. Вы, сынки, в армии, ясно? Ваше дело заткнуться, слушать и выполнять приказы! Вы беззубые молокососы, но я исправлю этот дефект природы и сделаю из вас настоящих мужчин, готовых кинуться в огонь, черт подери! С этого момента вы – моя собственность и останетесь ей до самой смерти. Я буду делать с вами всё, что пожелаю, и только смерть может стать оправданием, почему вы не смогли исполнить мой приказ. Повторяю: только смерть, а не оторванные конечности или пробитая башка! Всё! Хватит! Теперь вы будете камни грызть, если я прикажу. Поняли?  

– Да, – вяло отозвался хор мужских голосов.  

– Да, сэр, идиоты! – взревел Сверло.  

– Да, сэр.  

Сверло прищурился и подошёл вплотную к стоящему Коннору, который молчал и смотрел на налитую кровью рожу майора с тупым равнодушием.  

– А ты, салага, какого черта молчишь? – крикнул майор в лицо Коннора. – Тебе язык в одно место запихать, а?  

Коннор молчал.  

Разозлившись, Сверло зарычал:  

– Ты тупая дубина, если сейчас же не продемонстрируешь мне своё боевое лицо!  

Сказав это, Сверло с силой наступил Коннору на ногу. Тот не выдержал неожиданной боли и дико закричал.  

– Ну ка покажи мне свой боевой настрой, сопляк! – крикнул майор и вновь впечатал ногу Коннора в бетонный пол. В ответ раздался новый горловой вопль. Шеренга стояла смирно, никто из солдат и не думал пошевелиться.  

– А теперь крикни "да, сэр", молокосос!  

– Да, сэр! – закричал Коннор, широко разинув рот.  

– Громче, сопляк!  

– Да, сэр! – завопил Коннор. Урок был усвоен: есть крик – нет боли.  

– Другое дело, – похвалил его майор. – Вот что я называю силой духа. Уверен, этот пацан даже под пытками не сломается. Так держать!  

– Да, сэр! – вскрикнул Коннор, глядя прямо перед собой.  

Сверло усмехнулся.  

– Делаешь успехи, сопляк, – сказал он и приказал всему составу двинуться в казарму.  

Распорядок в части почти ничем не отличался от жизни с родителями, а потому Коннор быстро со всем свыкся. День начинался с подъёма в семь утра под гремящий голос майора Сверла. За завтраком, состоящим из знакомой овсянки на воде, майор любил подходить к медленно жующим солдатам и орать в уши:  

– Шевели челюстями! Ты должен уметь зубами перегрызать канат за пять минут.  

К Коннору майор цеплялся больше всего. Его одновременно и раздражал и впечатлял этот лысый юноша, одевающийся быстрее всех, а лопатой орудующий так, будто копает окопы, готовясь к бомбардировки.  

– Быстрее, быстрее! – орал Сверло на Коннора, хотя тот и так уже вылизывал миску, в то время как остальные новобранцы только принимались за еду. – Глотай, жевать здесь нечего, салага, – это всего лишь труха, смешанная с клейстером!  

– Да, сэр! – отвечал Коннор с набитым ртом, после чего проглатывал липкую субстанцию, рискуя подавиться. К счастью, опыта у него было предостаточно.  

До обеда Сверло устраивал всей роте "зарядку", как он сам её называл. Выводя весь состав на улицу, где температура была ниже пятнадцати градусов по Фаренгейту, он отдавал команду, пока несколько десятков блестящих на солнце голых черепов переминалось с ноги на ногу.  

– За час вы должны пробежать десять миль. Меня не волнует то, каким образом вы будете это делать. За каждую остановку вы получите наряд вне очереди. Каждый, кто не успеет, будет драить пол в казарме языком. Бежать будете при полной амуниции. Усекли?  

– Да, сэр! – выкрикнул громче всех Коннор.  

Майор Сверло пробурил его каменное лицо взглядом и прошипел:  

– Ты. Тебе особое задание. Раз ты у нас такой крикливый, то будешь не бежать, а идти на корточках. Десять миль. У тебя час. Время пошло.  

Коннор успел пройти на своих куриных ножках лишь шесть миль, однако даже такой результат сильно удивил майора.  

– Будь я проклят, – сказал он, – у тебя что, салага, шарниры в коленях?  

– Да, сэр!  

Непробиваемость Коннора разозлила майора, пообещавшего во что бы то ни стало заставить странного новобранца выть от усталости и умолять дать ему отдых. Сверло решил устроить хилому юноши настоящий ад. Зачем? Просто так. Майору доставляло удовольствие наблюдать за чужими мучениями, особенно когда страдали такие тупоголовые юноши. Нравилось смотреть, как из молодых солдат утекает энтузиазм. Ему нравилось превращать каждого новобранца в "заводной апельсин". Просто ради удовольствия и укрепления собственной власти. Коннор за свою наглость и бестолковость как раз таки и должен был стать новой игрушкой, которая рано или поздно сломается.  

Но необычная игрушка всё никак не ломалась. Майор приказывал Коннору надраить пол зубной щеткой, и тот выполнял приказ быстрее срока без нытья. Сверло приказывал Коннору подстричь газон маникюрными ножничками, и через два часа газон походил на поле для игры в регби. Майор приказывал Коннору дежурить всю ночь, а утром встречал его с фиолетовыми мешками под глазами, но не спящего и бодро отвечающего "да, сэр! "  

Игрушка не ломалась, поскольку не понимала происходящего и молча исполняла самые изощренные приказы, вроде чистки пятидесяти фунтов картофеля, покрытого коркой грязи. Коннор спокойно относился ко всему, поскольку даже не замечал перемен. Он будто всё ещё находился дома, где отца ему удачно и так вовремя заменил постоянно красный от воплей майор Сверло, по приказу которого Коннор был готов спать на морозе. И он действительно это делал. Таков уж был приказ.  

Через два месяца после прибытия в воинскую часть, на стрельбищном полигоне Коннор впервые взял в руки оружие. И растерялся.  

– Что, салага, стрелять не умеешь? – усмехнулся майор, глядя, как Коннор стоит с автоматом в руках, не зная, что делать. – А ну ка дай сюда.  

Сверло показал, как надо стрелять, после чего доходчиво объяснил, что именно он хочет от Коннора.  

– Стреляй по мишеням. В центр стреляй, а иначе останешься без обеда.  

Коннор послушно выстрелил один, два, три раза... Всё мимо. Но это оказалось не так сложно, как он думал.  

Видя его промахи, майор взревел:  

– Где твоя меткость, салага? Как ты собираешься убивать паршивых америкосов, когда эти свиньи попрут на нашу святую землю? Обмочишь штаны и убежишь? А воевать кто будет? Нет уж, мать твою, стреляй лучше!  

– Да, сэр!  

Коннор старался и стрелял, палил по мишеням без остановки, крепко стиснув зубы.  

– Скажи, что ты ненормальный убийца! – прорычал ему на ухо майор. При этом сухожилия на его толстой шее напряглись так сильно, что стали походить на струны.  

– Я ненормальный убийца, – послушно сказал Коннор и сделал ещё несколько выстрелов. Пули пробили фанеру.  

– Крикни это!  

– Я ненормальный убийца!  

– Ты будешь жрать землю, если не продемонстрируешь мне всю свою ярость!  

– А-АА-А-АА-А-АА-А!  

Под дикие вопли Коннор выпустил всю обойму, не отпуская крючка. Мишень превратилась в груду обломков.  

После случая на полигоне, Сверло с досадой понял, что исчерпал варианты пыток, которым он без конца подвергал Коннора, воля которого к тому моменту была сломлена полностью. Оставалось лишь одно средство.  

– Внимание, сопляки! – взревел он во время обеда, когда вся рота скребла ржавыми ложками серые миски, умирая от голода. – Благодаря вашему товарищу, – Сверло хлопнул жующего Коннора по плечу, – вы сегодня все остаетесь без ужина, а завтра будете весь день кувыркаться на перекладине. Только стальные мышцы сделают из вас, соплеедов, мужчин. Можете отблагодарить своего товарища. Верно?  

– Да, сэр! – крикнул Коннор и стукнул ложкой по столу.  

"Темную" ему устроили, причём избивали Коннора с особой жестокостью, стараясь на нём одном выместить все обиды, отыграться за все преданные мечты и напрасные ожидания. Избиение длилось ровно три минуты, но последствия после него исчезли с тела Коннора лишь через три месяца.  

Хуже всего было то, что избиение оказалось бесполезным. На следующее утро майор увидел опухшее лицо Коннора с кровоподтеками, не выражавшее ровным счетом ничего. За слоем синяков не виднелась даже элементарная обида, а на предложение майора натереть сапоги, покрытый ссадинами юноша с прежней готовностью ответил:  

– Да, сэр!  

И по его голосу Сверло понял, что несгибаемому новобранцу выбили два зуба.  

Именно в тот момент майор осознал, что эту игрушку ему не дано сломать. Такое озарение с ним случалось впервые.  

– Черт бы меня подрал, но откуда у тебя такой железный характер? – спросил он у Коннора, пока тот натирал ему сапоги, но ответом ему было молчание. – Я буду подавать прошение, чтобы тебя немедленно повысили, сынок. Такому солдату не место среди всех этих сопляков, верно?  

– Да, сэр!  

Помимо этого, на рождество Коннор получил разрешение отправиться к родителям, что он и сделал. Старик отец встретил сына на пороге и сразу же сжал в объятьях.  

– Вот он, орёл наш, гордость наша, – радостно объявил он, рассматривая лицо сына и любуясь каждым синяком. – Сразу узнаю лицо солдата.  

Мать приветствовала сына в слезах. От её пацифистского настроя не осталось и следа, она даже не крестилась.  

– Защитник наш приехал, – лепетала она, целуя Коннора в обе щеки. – Похудевший, возмужавший...  

– Истинный воин! – подхватил отец. – Доставай самогон, жена, праздновать будем.  

Уже во время застолья отец поднял бокал и со слезами на глазах произнес:  

– Как же я горжусь тобой, сынок! Я всегда знал, что ты станешь лучше других, станешь мужчиной, на шею которого все девушки вешаться будут, а не этим циничным врачом или бесполезным адвокатом. Ничего ты умеешь лучше, чем защищать свою страну. Талант! Служить – вот он, дар настоящий! Выпьем же за тебя, сынок.  

Сидя в военной форме, Коннор улыбался, сам не понимая чему. А от алкоголя его сердце стало биться сильнее. Биться справа.  

***  

Через два года после описанных выше событий, разгорелась жестокая война на территории Пакистана. Миллионы мирных граждан вышли на улицы городов обеих стран, призывая немедленно начать сражение и уладить все конфликты самым кровавым путем. Каждый из них нес плакат с изображением перечеркнутого знака мира. Война была неизбежна, люди желали крови, люди устали от мира.  

44-й полк, в состав которого вошёл и Коннор, во главе с майором Сверло должен был совершить высадку в одной из самых горячих точек в качестве подкрепления. Ещё в вертолете майор подбадривал своих солдат, сжимающих в руках оружие.  

– Настал тот день, когда каждый из нас должен самозабвенно сражаться насмерть, отстаивая интересы своей Родины! Что такое жизнь? Ничто, если её нужно отдать за отечество! Правда на вашей стране и ради неё стоит пролить кровь. Ничего не бойтесь и идите прямо на врага. Эти чертовы пакистанцы трусливы, как мыши, так что высадка пройдет успешно, не сомневайтесь, сынки.  

Но высадка не прошла успешно.  

У одного из солдат не раскрылся парашют, и Коннор наблюдал, как бедолага с воплями летел вниз, пока не разбился, превратившись в лужу крови и переломанных костей. Остальных же солдат ждала не лучшая участь – весь их полк попал под обстрел вражеской артиллерии.  

Двое солдат были убиты сразу же после приземления. Одного разорвало на части вражеской гранатой, второму пуля вышибла мозги. Обоим было не больше двадцати пяти лет.  

Коннор успел укрыться за холмом, где стал свидетелем смерти ещё одного сослуживца – бедняга попал прямо под артиллерийский снаряд.  

Над головой свистели пули, рядом падали снаряды, вырывая в окровавленной земле выжженные кратеры, полные обугленных тел. Стрельба велась без остановки, пока высоко в небе плавился белый солнечный диск.  

Коннор стрелял без разбора, сохраняя при этом спокойствие. Он не слышал собственного крика, поскольку мозг его не работал. Сохранились лишь инстинкты. Было лишь желание не умереть.  

Ещё один солдат упал рядом с Коннором. Руки его были оторваны, но сам солдат ещё был жив и оттого ужасно мучился, хватая залитым кровью ртом горячий воздух. Коннор взглянул на него один раз, после чего застрелил, избавив от предсмертных страданий. Несколько снарядов упало рядом с ним. Во все стороны полетели комья земли и части человеческих тел. Стрельбу сопровождали крики умирающих и вопли тех, кто убивал. Жестокость этой бойни зашкаливала.  

Коннор оглядел поле боя, надеясь увидеть майора Сверло. Но вместо него он увидел солдата, лежащего на спине в позе распятого Иисуса. Из его разорванной груди фонтаном хлестала кровь. Солдат что-то кричал, выплевывая куски собственной плоти, но никто его не слышал. Неподалеку от него другой парнишка закрывал руками превратившееся в кровавое месиво лицо. Чья-то пуля закончила его страдания.  

Коннор зарылся в землю и продолжал стрелять. Метать гранаты и стрелять, метать гранаты и снова стрелять. Мозг работал на автомате, глаза застилала пелена. В ушах у него звенел голос майора: ты ненормальный убийца. Именно, он – ненормальный убийца. Создан убивать. Вот и всё. Человеку здесь не выжить.  

Сражение завершилось так же неожиданно, как и началось. Коннор помнил лишь, что стрельба резко прекратилась, а в следующий момент его уже тряс Сверло и что-то кричал. Что-то о победе. Но победа Коннора не волновала.  

Из шестидесяти солдат их полка в живых осталось лишь двадцать. Все остальные остались лежать на изуродованном бомбами поле боя, разорванные в клочья. Земля ещё долго впитывала кровь умерших, пока все остальные перешли полную вражеских трупов реку, чьи воды окрасились в бордовый цвет, и вошли в один из городов, оказавшейся охваченным пламенем.  

– Стреляйте по всем! – надрывался Сверло. – Не дайте ни одной твари выйти из города живой!  

В тот день весь город превратился в руины. Мирное население было расстреляно, вырезано, уничтожено. Коннор лично застрелил шестьдесят одного человека. Он не знал зачем, но таков уж был приказ. Женщины, старики, дети... Трупы были самые разные. Они выстилали сожженные улочки города и гнили после ухода солдат, несущих десятки порванных флагов. После себя они оставляли запах поджаренной плоти и крови – тошнотворное сочетание, скручивающее даже самые крепкие желудки. Сверло оправдал всё одним словом: месть. И месть удалась: обугленный город оказался усыпан телами людей, лица которых постепенно скрывались под слоем пепла. Все до единого гражданские.  

– Знаешь, кого я ненавижу больше всех, сынок? – спрашивал в тот же вечер майор у Коннора. Тот промолчал. – Я ненавижу гребаных миротворцев, всех этих треклятых пацифистов, постоянно требующих всеобщего разоружения и прекращения войн. Они ни черта не понимают. Война – это универсальный способ решить любые проблемы, без неё человечество давно бы зашло в логический тупик. Люди должны выпускать пар, люди должны проливать кровь. Жизнь – это война, которую мы не в силах выиграть. Потому мы и рождены сражаться и умирать, сражаться и умирать... Вечно! Так было всегда. Люди стремятся подчинить себе весь мир и если бы не войны, то нашелся бы тот чудак, который с легкостью посадил бы нас всех на цепь. Но есть война, а значит без борьбы мы ничего не получим. И идиот каждый, кто препятствует этим кровопролитиям!  

Коннор не слушал. Он вёл свою войну.  

Сверло хлопнул его по плечу и добавил:  

– Но ты не такой, сынок. Ты настоящий солдат, ты лучше всего на свете умеешь убивать. В тебе нет всего этого толерантного дерьма. Таких людей и называют гордостью нашей свободной страны. Поэтому я и хочу дать тебе ответственное задание.  

Ответственным заданием оказалась отправка в горячую точку, откуда не возвращался ни один солдат. Но Коннор стал исключением. Он вернулся.  

По частям.  

Ему удавалось пробиваться вперёд через вражеские укрепления в составе небольшой группы солдат. Они были всего лишь пехотой, и преодолевание каждой новой мили стоило для них жизни одного солдата. Они продвигались вперёд исключительно ценой потерь. Через три часа из пятидесяти солдат их осталось десять. Трое были застрелены, двоих разорвало гранатами, четверо стали жертвами слезоточивого газа. Коннор пал последним, случайно наступив на противопехотную мину. Взрыв, оглушение, невыносимая боль, неузнаваемый собственный крик, а затем тьма.  

Лишь чудом можно назвать факт того, что Коннор остался жив и был спасен. Его обезображенное тело немедленно доставили в полевой госпиталь. Следом привезли ранее принадлежащую ему ногу.  

Коннор был без сознания. Врачи воспользовались этим и не стали делать наркоз, прежде чем прижечь и обработать рану там, где раньше была нога. Обугленное лицо забинтовали, но сквозь белоснежные, стерильные бинты всё равно просачивалось море крови, из-за чего приходилось накладывать всё новый и новый слой. Бинтами обмотали и всё остальное изуродованное тело Коннора. Из-за этого марлевого кокона он стал походить на мумию или на человека-невидимку из романа Герберта Уэльса. И только выступающие алые пятна крови портили эти образы.  

После операции к пришедшему в сознание Коннору прибыл майор Сверло, уже знавший, что его солдат не живец. Какая-то часть Коннора тоже это прекрасно понимала.  

– Браво, сынок! – воскликнул майор, когда увидел перебинтованного Коннора. – Я знал, что ты настоящий бесстрашный воин! Твои родители будут тобой гордиться.  

Коннор не верил в это да ему было и всё равно.  

– За твою отвагу я выхлопотал для тебя медаль, – сказал майор и вынул из кармана маленькую, серенькую, металлическую звездочку. – Память о тебе будет увековечена, никто не забудет о твоём подвиге.  

Подвиге! Коннору захотелось засмеяться. Столько лжи он, казалось, не слышал никогда. Будто бы это не он ранее копал огромные могильники для массового захоронения бессмысленно умерших солдат без всяких знаков отличия. Теперь ему предстояло стать одним из них, а в качестве утешения ему на окровавленные бинты живой и здоровый человек прикреплял медаль, как бы подтверждая, что он, Коннор, был лишь расходным материалом, на который всему миру будет плевать. И именно этим равнодушием будут гордиться будущие поколения.  

Майор отдал честь и поспешил уйти, пока сердце умирающего Коннора медленно прекращало биться.  

Биться слева.