Да

Ах, как прекрасен сегодняшний день! Как весело поют птички! Как хороши плечи работяг! И это всего лишь обычный штрих вселенной. А в праздники какое! Уму непостижимо! Непознаваемое пространство наряжается, красуется перед глазками, а свои закрывает и как будто неохотно передвигается ножками назад. Прелесть! Хотелось бы только подержать её за руку, лишь осознать её кожу, может быть лизнуть.  

Ну, ладно, что об этом. Тут говорить надо, как настаивал Иван Иванович, о сути вещей и об их предназначении, неизменно плывучем, красочно настоящим. Ах!  

Как красиво! Зелень приобрела синеву трупного, охолодевшего пальчика. Осень! Листья кружат на месте, гонимые вечерним ветром. Красота! Так и хочется неугомонно восклицать, как бы соприкасаясь к вселенной, к богу, сотворившим именно то, чем я так доволен! Так доволен! Спасибо! Нет! Как пошло! Как омерзительно! Будто Иуда хвалит, чтобы позже насмехаться, оплетая неизбежным предательством. Я очень благодарен листьям и их деревам. Они опали, они мертвы… но это и красиво. Это… это… Мелодия, звук, не поддающийся раскрытию. Нельзя объять… нет. Нельзя!  

А, впрочем, весна уж близко. Вот и голубое небо подмигнуло облачком. Ох! Так торжественно! Так подготовлено! Ослепительно уверено, что вариант нелепости отсутствует. Будто приобрёл билетик на бал семьи Валковских. А… хотя… нет, погодите, погодите… я, кажется, всё перепутал… Их ведь не было, но я сам выдумал эту весну. Ах, как она красива! Правда, листья опадают… опадают. Опадают. Стихло море. Стихли сады. Шум ветра поубавился.  

А веселье хлыщет. Прыщет. Гогочет. Не даёт внутренности прорваться. Насмехается над ней.  

Но вот и… уж… да. Плачет. Рыдает, как малое дитятенько. Но в то же время хохочет, а нет. Не хохочет. Но явно наигрывает мелодию печали, которая вдохновенно воздействует и привносит немножко радости. Теперь просто смотрит, как будто надменно, с высоты своей непоколебимой самости, и улыбается так по-доброму, потому что, наверно, не чувствует во мне хоть сколько бы стоящую угрозу действия. И так лыбится. Угрюмо показывая глаза. И вот испаряется, а вот уж его и не было… Придумал я.  

Осень заплакала ветром, задумалась дождём, ливнем. Шторм. Я в будке сижу, с окошком переглядываюсь, шепчусь. Ласточка присела на козырёк ставни, открытой для мёртвой свежести, и распевает молчанием своё доброе естество. Прелестная птичка. Добрая. Милая. Совсем не такая, как те… в добрых сказках… или в пластилиновых историях. А ночь уж завыла. Но как! Красиво! По-утреннему! Будто дом мой пришёл. Сам! Я ведь тут сидел. И правда! Мы с ласточкой подвинулись в более широкое и уютное пространство, налили кипяточку… для атмосферы… окошечко захватило дождик теперь и стало купаться, оставив нас. Какое непонятное счастье. Мы, оторванные с ними от других, тех, которые, казалось, не могли больше никогда добраться до нас, плели веще… нет уж. Мы просто наслаждались. Может быть, бездельем, да! Ну, а что ж! Но зато как! Красиво! Понимаете! Красиво! Косая крыша ломилась под натиском, но для нас она весело хихикала, непроверяемо смеялась. Ай! Да. Да. Доброе!  

Лебедь и ласточка. Я и они. Несуществующие. Милые. Окошко нахмурилось, поплохело. Просто болтает хвостиком. Зачем же это? Небесный звон… опошлился. Обхватили стволики. А листики содрали. И знамя поистёрлось, да и подожгли его… тысячу лет назад. А тут совсем не было. И опять отошёл от окошка. А вроде уже трогал его, но, оказывается, всё, улетело. Стена. Но такая прозрачная. А вот и нет её. Мокнет под дождём сырость травы. И я копаюсь в них. В листьях и земле. Ищу домик. Нет. Это уж совсем. Ищу перчатку. Да! Перчатку!  

Увидел… печально… Похоронная процессия несла её белое тело всё дальше и дальше. А я заплакал. Я ведь её раньше, родную, не видел. А она такая белая! В гробике коричневого цвета. И они несут её и плачут. Изрыдали всё под дождём. И почти за холмик зашли. А чернозём схватил мои ножки, босые от прилипших жуков, да и всё. За холмик…  

Где же теперь искать? Ну, и вот. Совсем от рук отбился. Бедный. Хороший. Непонятный. Незачем. Пропало существо. Пропало естество. Хоть брось, да истреби. Да окошко изнасилуй, да ласточку утопи, да сам полез в петляную ставню, как на картинке.  

И вот. Снова. Понесли. Обратно. Перчатку. Обратно. И также рыдают и ливень над ними и зонтики их промокли, а небо извивалось судорогами над перчаткою. Белая. Милая. Стройная. Строгая. Изысканная. В оправе. Мёртвая. Но такая живая на их фоне. А это, кажется, и не перчатка была. А что же? Может, они просто пустой гроб носят туда-сюда? Да нет… Перчатка всё-таки.  

Зелёные лилии. Нежные лица. Растения без корней. Лианы. Прекрасный цвет водорослей. И веселье. Шумно, весело, тихо, замечательно, как душе прям и угодно. И все довольны, счастливы, распивают музыку. Нежатся под безсолнечным небом. Но это… как сон. По-настоящему, конечно, но всё же непременно сон, хотя бы потому, что уверенность именно во сне. Но веселье печальное, перерастающее в большее, конечно же, несомненно, не подлежит созерцанию критики, они, как в вакууме зелени. Мило. Замечательно.  

И вновь на бал рвануть что ли… Устал… уж извините, дорогие. Извините, окошечко, ласточка, милые соседи, которые не появлялись даже никогда. Извини, простой дуб. Сосна. Ива. Речка шумит. Колышется грёза. Липкая гладь. Не сгорающая опустелость. Ай! Как! Весело!