Смерть - Это Не Поражение

-... Держать спину прямо, не горбиться. Ты здоровый мужчина, несмотря ни на что, так что не строй из себя калеку на краю жизни. Жалостью Владыку не проймешь, так что никаких слёз. Да и какой смысл реветь и падать на колени, умоляя о пощаде? Бесполезно, слёзы ничего не значат там, где правит великая тьма. Лишнего не болтать, говори лишь то, что от тебя захотят услышать, а иначе всё может закончиться куда хуже. Ты всё понял, Дэйвон? Дэйвон, эй! Ты слышишь меня?  

Дэйвон вздрогнул и попытался набрать в грудь воздуха, но тут же вспомнил, что больше дышать не может. Дыхание не нужно мертвым, оно бесполезно по ту сторону жизни.  

Взгляд его тусклых серых глаз метался из стороны в сторону, обеспокоенно стараясь найти хоть что-нибудь, за что можно было бы зацепиться. Сгодился бы даже маленький лучик света, но и того здесь не было, поэтому взгляд неизбежно натыкался лишь на черноту, обступавшую его со всех сторон.  

Вот что, оказывается, ждёт нас после смерти, иронично подумал Дэйвон. Нет никаких райских садов или адских печей. Всё это лишь сказки, заманивающие сюда или наоборот отпугивающие наивных глупцов.  

Он повернул голову и уперся взглядом в череп с пустыми глазницами и жутким оскалом.  

– Ты всё понял? – спросил его закутанный в черные тряпки сопровождающий с лицом-черепом.  

– Угу, – буркнул в ответ Дэйвон, привыкший к сухому голосу черепа.  

– Не бубни, а говори чётко и ясно, – спокойно сказал сопровождающий. – И прекрати говорить с самим собой, я всё равно слышу все твои глупые мысли.  

– Тогда тебя должны были позабавить мои размышления, – усмехнулся Дэйвон.  

– Я и не такое слышал. При мне мертвые размышляли о высоких материях, со слезами на глазах прощались с жизнью, с любовью вспоминали всех тех, кому на них было при жизни наплевать… Некоторых здесь сковывал страх настолько сильно, что они были готовы умереть ещё раз. Другие злились, кричали благим матом, метались из стороны в сторону, сыпали проклятия, до тех пор пока гнев не переходил в истерику, а затем и в полную апатию. За этим смешно наблюдать, особенно когда понимаешь, что видел весь этот спектакль ранее. Я знаю всё, что происходит с людьми за гранью жизни, Дэйвон. Я видел, как люди молятся, желая исправить все свои грехи, когда времени уже не осталось. В такие моменты люди превращаются в самых мерзких созданий, они полны низости и соплей, эти рабы привычек. Смерть со всех срывает их лживые маски. Запоздалое раскаяние приходит к ним тогда, когда уже ничего нельзя исправить, вызывая целый град слёз, смешивающихся вместе со слезами.  

– Люди трусливы, что с этим поделать? Они верят в справедливость, в жизнь после смерти, чтобы грешить в реальности, в какие-то посмертные награды за достойное существование и пытки для тех, кто пролил невинную кровь. Люди трусливы, они боятся смерти и не хотят о ней говорить, хотя она неразрывно связана с жизнью. Она — лишь закономерное продолжение. На смерть нельзя наложить табу и заткнуть рот всем, кто говорит о ней. Тот, кто первый выступит против естественной сути смерти, первым падёт от неё. Люди придумывают столько сказок о счастливой загробной жизни и вечном покое. Делают всё, чтобы быть подальше от правды. А ведь правда в том, что после смерти нас ждут ящики, внутрь которых навсегда замуруют наши тела, чтобы они постепенно гнили под слоем сырой земли, пока над нами скорбят живые, многие из которых лицемерно выдавливают из себя пресные слезинки. А потом наступает их час, как бы они не пытались спастись от него, и они попадают сюда вслед за тобой, с ужасом понимая, что никакой награды за дрожащую жизнь не будет.  

– Ох, тебе, смельчаку, легко так говорить, когда жизнь осталась позади, – ехидно сказал череп. – Должен признать, что ты уж точно не трусливый сопляк, постоянно убегающий от естественных вещей в мире иллюзий. Знаешь, те люди, что постоянно вопят и требуют тебя не затрагивать чересчур мрачные темы. Но ты не такой. Ты не боялся смерти, ты добровольно пришёл к ней раньше срока.  

– Что? – удивленно переспросил Дэйвон, но череп даже не обратил на него внимания.  

–... Ты имеешь право осуждать боязнь смерти, Дэйвон, но такое право дает тебе не собственная кончина, а простая неспособность понять.  

– Не понимаю…  

Сопровождающего такой каламбур рассмешил.  

– Ты глуп, как и все остальные, если не более, – сказал он. – Ты осуждаешь человеческий страх и все эти отчаянные крики о нежелании умерить. Но ты не знаешь того, что знаю я.  

– Звучит, как банальное оправдание.  

– Легко острить, когда ты уже мертв, – парировал череп. – Ты не знаешь, что чувствуют души умерших, когда попадают сюда, ко мне, понимая, что никогда больше не увидят света. Они боятся этой тьмы, а их разрушенные надежды усиливают страх. Ты сейчас доказываешь своё превосходство над ними, но тебе никогда их не понять. Тебе не ведам тот ужас, который я видел в глазах тех, кто пришёл сюда насильно, не по собственной воле. Этим людям бесполезно объяснять, что они не существуют, они не хотят ничего слушать, поскольку не могут смириться.  

– Я всё понимаю, не делай из меня дурака, – прервал его Дэйвон. – Я легко могу представить, что чувствуют люди, попавшие сюда.  

– Ты и половины не представишь.  

– С чего ты взял? Я ведь человек? Хоть я и мёртв, но я всё еще человек. Во мне всё мертво, но это не мешает мне понимать, насколько ценна жизнь…  

Череп внезапно дико захохотал, наводя на Дэйвона ужас впервые с момента его пробуждения. Его мрачный сопроводитель смеялся так сильно, что каждая косточка его голого черепа дрожала.  

– Легко смеяться, будучи мертвы, верно? – усмехнулся Дэйвон.  

– Не то слово, особенно, когда ты главенствуешь в этом мире мертвых, – ответил череп, укрощая смех. – Обычная блоха более достойна размышлять о ценности жизни. Эти пафосные слова смешно слышать от тебя.  

– Почему же?  

– Почему? Хм… На то есть много причин. Но хватит того, что жизнь вовсе не имеет никакой ценности.  

– Жизнь бесполезна? – удивился Дэйвон. – Ты, конечно, умнее меня, но… Почему тогда вообще существует страх смерти? Почему люди так цепляются за жизнь, боясь потерять её?  

Череп усмехнулся.  

– Ты ведь сам доказывал, – сказал он, – что именно незнание порождает страх смерти. Если бы люди точно знали, что ждёт их в ином мире, то я бы приветствовал здесь ещё больше смельчаков, подобных тебе. Потому что никто бы в таком случае не пожелал остаться в мире живых. До чего вы, люди, довели данный вам мир? За два тысячелетия вы сделали так, что в мире мертвых жить стало лучше, чем в мире живых. Почему живые стали завидовать мертвым? Почему сюда стали стремить, убегать, ища спасения? Подумай над этим, прежде чем говорить о ценности жизни.  

Дэйвон нахмурился.  

– Допустим, – сказал он. – Но разве это так уж уменьшает ценность жизни? Разве делает её никчемной тратой времени?  

– Жизнь в принципе не имеет ценности. Она непрерывно тащится вместе со смертью, являясь расходным материалом.  

– Это чушь! – воскликнул Дэйвон.  

– И только мертвые защищают потерянную жизнь! Может, ты попробуешь рассказать о ценности жизни ему?  

Череп щёлкнул костлявыми пальцами, и тьма вокруг них мигом растворилась. Удивленный столь резкой перемене антуража, Дэйвон принялся ошарашенно осматриваться, стараясь понять, куда они попали.  

Это была маленькая комнатушка, больше напоминавшая чулан. Единственная пыльная лампочка, висевшая под потолком, с трудом разгоняла темноту, освещая не менее пыльные углы, серые стены и человека, сидевшего на полу, прижав к себе колени, из-за чего лица его вовсе не было видно. Лишь подойдя поближе, Дэйвон понял, что это мальчик, совсем ещё ребенок, которому на вид было не больше двенадцати лет.  

– Зачем мы здесь? – спросил Дэйвон у своего сопроводителя, непрерывно глядя на прижимающуюся к стене детскую фигуру, чья тень подрагивала, будто плясала на стене.  

– Ты ведь так защищал утраченную жизнь, – ответил череп, в мгновение ока оказавшийся рядом с мальчиком, который, казалось, ничего не замечал и тихонько спал. – Если жизнь настолько важна, то может ты объяснишь это ему, а?  

Дэйвон подошёл поближе, но тут же в ужасе попятился.  

– Что… что он делает?  

– Режет руки, – спокойно отозвался череп, пристально глядя на мальчика, аккуратно рисовавшего на своей бледной коже кровавые полосы, скрывая свежие порезы в темноте.  

– Зачем, черт возьми?  

– Ему это нравится.  

– Да он ведь может умереть от потери крови! – воскликнул Дэйвон.  

– Нет, не умрёт, его час ещё не настал, пока рано. Он лишь играет с болью, но я чувствую, что он уже не боится смерти, подобно тебе. Он к ней стремится, и постепенно, если ничего не изменится, это стремление перерастет в страстное желание.  

Череп замолчал, и в наступившей тишине Дэйвон услышал тяжелое дыхание мальчика и увидел металлический блеск капель крови, стекавших по его руке.  

– Это ненормально, – сказал Дэйвон.  

– Вот как? Что тебя удивляет? Только не говори, что при жизни ничего не слышал о детских самоубийствах или мазохизме. Эти явления в последнее время стали обыденностью, никого это уже не удивляет, всем по большей мере наплевать, ведь часто именно окружение виновно в таком истязании. Перед тобой яркий пример человек, для которого жизнь стала ничем. Этот мальчик уже умирает, Дэйвон, его душа гниет изнутри. И он это понимает, понимает как никто другой, потому он и одинок. Вместо помощи мир терзает таких людей ещё сильнее, называя их слабаками и подталкивая к могиле. Он несчастлив настолько, что боль расценивает как лекарство, а жизнь как страдание, пытку. Для него жизнь не играет никакой роли, но его вины в этом нет. Мальчик не слаб, он просто сломлен, доведен до отчаяния. Он не знает, как справиться со своими бедами, поэтому прячется здесь каждую ночь и режет, режет, режет…  

– Хватит, замолчи! – не выдержал Дэйвон.  

– Что-то не так? Тебя напугала реальность? Может ты хочешь вместо него оплакивать ту кровь, что он льет? Или тебе жалко ребенка, для которого жизнь постепенно теряет всякий смысл?  

Дэйвон молчал, глядя на мальчика и чувствуя, как лезвие кромсает его собственную кожу.  

– Тебе не понять его, – сказал череп, стоя рядом с мальчиком. – Ты осуждаешь его за право самоуничтожения. Прям как церковь. Ты смотришь на него как на ненормального, но не имеешь понятия, насколько ему тяжело. Легко осуждать человека слабого, избитого жизнью, тем более ребенка.  

– Да разве вскрытие вен — выход? – крикнул Дэйвон. – Сколько крови не пролей, но ты всё равно ничего не добьешься!  

– Поверь, Дэйвон, этому мальчику сейчас наплевать на крики мертвых. Ему и на мнение живых-то плевать. Он не ищет выход, он ищет только боли. То, что поможет ему забыться.  

Череп помолчал, после чего продолжил, рассматривая красные полосы на руках мальчика.  

– У каждого человека за спиной есть его личный маленький ад. Мрачное, тяжелое прошлое, переполненное горькими воспоминаниями, которые вызывают лишь слезы. Маленький человеческий город, построенный из боли, где всегда бушует ураган, сверкают молнии и горит огонь. Люди прячут эти черные страницы жизни глубоко в себе, стараясь всё забыть, но не могут. В их аду горит пламя, вечно напоминающее о горьком опыте, заставляя каждый день рисовать на лице фальшивую улыбку, скрывая бурю за спиной, чтобы все считали тебя хорошим, ведь в обществе не принято говорить о плохом и рушить иллюзии счастья. И лишь по ночам, пока никто не видит, люди спускаются глубоко в недра своих старых кошмаров, в самую бездну, вспоминая всё, что причиняло им боль и навсегда осталось с ними, став частью личного ада. Люди проходят эти круги вновь и вновь, переживая всё как в первый раз, пока кругов становится всё больше. И при этом они боятся заглянуть за спины друг друга, посетить чужой ад и постараться понять ту боль, которую чувствует человек, сидящий рядом с тобой. Если бы каждый человек знал, какой ад прячется за спинами других людей, старался понять чужую боль, то кто знает… Может, пришёл бы конец всем страданиям, а жизнь перестала походить на игрушку. Люди бы разучились равнодушию и нашли утешение друг в друге. Всё что нужно — научиться глядеть чуть дальше собственного носа, решиться узнать близкого человека по-настоящему. Ведь жизнь состоит не только из светлых полос. Создавая этот гребаный мир, бог забыл о справедливости.  

Пустые глазницы черепа перевели свой взор на застывшего в темноте комнаты Дэйвона, продолжавшего наблюдать за самобичеванием незнакомого мальчика.  

– Ребенок не исключение, Дэйвон, – сказал череп. – Ты не знаешь, что он пережил, тебя это и вовсе не волнует, ты видишь только кровавые полосы, результаты, последствия прошлого.  

– И какое же у него прошлое? – собравшись с силами спросил Дэйвон.  

– Далеко не счастливое. Мальчик растет без матери, умершей во время долгих родов. С рождения он живёт в старой квартире вместе с отцом, постоянно меняющего место работы, а заработанные гроши тратящего на алкоголь, упиваясь до обморока чуть ли не каждый день. Мальчика он не любит, воспринимая сына как обузу, бесполезное существо, постоянно требующее еды, тепла и кучу всего. Ему наплевать на ребенка, точно так же, как ему было наплевать на его мать. Отец заботился лишь о собственном благополучии, предоставляя сыну губительную свободу, переходящую в суровое одиночество. Мальчик вынужден питаться пылью, пока отец напивается в соседней комнате. У него нет друзей, он полностью изолирован от общества и вынужден прятаться от пьяного отца в святой тьме. Он никогда не почувствует любви, его детские мечты будут разрушены, а серая реальность вскоре доведёт его до самоубийства. Такова его судьба, созданная печальным детством, полного перегара и пьяного голоса отца. Его жизнь загублена с самого начала, а любая мольба о помощи расценивается как признак слабости. И уж для него жизнь точно не имеет никакой ценности.  

– Но таких как он единицы! – сказал Дэйвон. – С жизнью нужно бороться, только преодолевая трудности узнаешь ей цену.  

– Думаешь, его это волнует? – спросил закутанный в черные тряпки ангел смерти. – Он слишком мал, чтобы бороться, и слишком одинок, чтобы понять это. И он не единственный экземпляр, Дэйвон, таких детей, стремящихся к смерти как к спасению, слишком много.  

Сказав это, череп щелкнул пальцами, и комната растворилась, превратилась в серое облако пыли, из которого моментально сформулировалось нечто другое.  

Вместо темной комнаты Дэйвон оказался на крыше высотного дома, обдуваемый со всех сторон порывами холодного ветра. Серые облака заволокли небо и нависли над крышей так низко, что, казалось, до них можно дотянуться рукой. С высоты птичьего полета открывался вид на город, скрытый утренним туманом.  

– Значит, – сказал череп, выходя из-за спины Дэйвона, – ты считаешь, что таких детей немного? Тогда попробуй сказать это ей, пока не поздно.  

Сопроводитель указал рукой, закутанной в черную ткань, куда-то в сторону. Взглянув туда, Дэйвон увидел девочку, ниже его ростом, стоящую к ним спиной и медленно идущую к краю крыши.  

– О дьявол, – хрипло сказал Дэйвон. – И что же у неё в жизни не так?  

– Ага, тебя уже не удивляет чье-то желание со всем покончить.  

– Меня это ужасает, а не удивляет. Так что же с ней?  

– Классика, – спокойно сказал ангел. – Родители развелись со скандалом, дело дошло даже до драки. Дочь осталась жить с матерью, которая не в состоянии обеспечить их обеих. Девочка считает себя кругом виноватой неудачницей и старается помочь матери, но у неё ничего не получается, мир отталкивает с презрением. В школе она постоянно подвергается нападкам сверстников, изводящих её и доводящих до слёз, заставляя чувствовать себя ничтожеством. Жизнь впроголодь с постоянными насмешками довели её, и она нашла лучший выход из ситуации — избавить всех от себя.  

– Без меня всем будет только лучше, – сказал Дэйвон, завороженно наблюдая за незнакомкой, которую от края отделяли всего несколько шагов.  

– Именно, – кивнул череп. – Это логика большинства юных самоубийц. Они думают, что жертвуют собственной жизнью ради блага тех, кто постоянно изводит их и унижает. Ничего не напоминает?  

Ангел засмеялся, а девочка тем временем встала на самый край и застыла, всматриваясь вниз, готовясь к падению.  

– Неужели тебе не жалко её? – закричал Дэйвон, ощущая жгучее желание спасти невинную жизнь.  

– Я ли должен жалеть её? – спросил ангел. – Может, жалеть её должны были те, кто довели её до самого края? Знаешь, что было бы, если б я жалел каждого мертвеца?  

– Она ведь ещё жива!  

– Уже нет. Для неё жизнь ничего не стоит.  

Словно подтверждая его слова, девочка медленно подалась всем телом вперёд, после чего резкий порыв ветра подхватил её и утощил за собой вниз в объятия смерти.  

– И так всегда, Дэйвон, – сказал череп после молчания, длившегося, казалось, вечность. – Ты всё ещё веришь в ценность жизни?  

Помедлив, Дэйвон ответил:  

– Верю.  

– Хорошо, – сказал ангел и вновь щёлкнул пальцами. Крыша тут же испарилась, и Дэйвон вместе со своим спутником переместился обратно на землю в шумный городской квартал. Толпы сонных людей шли по улице мимо Дэйвона и его мрачного спутника, не обращая на них внимания.  

Живым плевать на мертвых, которых они никогда не знали, подумал Дэйвон, машинально стараясь ни с кем не столкнуться.  

– Здраво мыслишь, – похвалил его черепоголвый. – Наша с тобой последняя прогулка по миру живых явно идёт тебе на пользу.  

– Я бы так не сказал. Ты показываешь мне детей, переставших видеть в мире что-то хорошее и оттого стремящихся к гибели. И для чего всё это? Чтобы я тоже счёл жизнь пустой тратой времени? Или ты хочешь, чтобы я увидел всё, что потерял и зачем-то раскаялся, прежде чем стать ничем?  

– И тебя это тяготит? Разве не знаешь, что смерть — это вовсе не поражение? Умирая, ты не проигрываешь никакую битву. Жизнь — это не война, а если и война, то выиграть её никому не под силу. Твоё исчезновение из мира живых является доказательством чего угодно, но только не поражения. Разве можно проиграть самому себе? Или ты считаешь поражением свой уход, печалишься, что оставляешь людей сходить с ума от потока столь ценной жизни без тебя?  

– Я не жалею о своей смерти и не смотрю назад, не стремлюсь к жизни. Я просто не понимаю, к чему всё это? Я не изменю своего мнения. Только мертвым известна ценность жизни, ценность того, что они потеряли.  

– Ты во многом прав, Дэйвон, но всё-таки ценность жизни — понятие относительное. Детям, которых я тебе показывал, смешно слышать об этой ценности, поскольку они глубоко несчастны. Но человек любящий жизнь и ценящий её всегда счастлив.  

– Разве я счастлив?  

– Ты намного умнее живых, поскольку знаешь то, чего не знает ни один живой счастливый человек. Страх смерти, помнишь? Эта странная боязнь проиграть лишь увеличивает желание жить и наслаждаться. К тому же, я не уверен, что ты ценишь жизнь.  

– Значит, ты не отрицаешь ценности жизни?  

– Отрицаю. Жизнь вовсе не сокровище. Каждый человек самостоятельно придает ценность своей жизни. Сама по себе жизнь ничего не стоит, потому так легко и распространяется, зарождается даже в мертвых горах. Что нужно, чтобы создать жизнь? По сути совсем немного. Механизм всегда один и тот же, люди называют его спариванием. Это и есть то, что вы называете рождение жизни. И это что, какое-то чудо?  

– Хочешь сказать, что ценность жизни зависит от людей?  

– Конечно! Каждый человек сам вешает на свою жизнь ценник. И не только человек, этот принцип работает везде. Для кого-то жизнь значит многое, и он не готов променять её на смерть, боясь объявить себя проигравшим королем, потерявшим свое королевство. Для другого же жизнь ничего не значит, и он стремится к «поражению», видя в смерти истинную свободу и счастье.  

Дэйвон задумчиво уставился под ноги.  

– Посмотри на того мужчину в шляпе, – сказал ангел смерти и указал на другую сторону улицы. – Он банкир с годовым доходом в несколько тысяч долларов. У него есть красавица жена и двое прекрасных детей. Для него жизнь — это сказка, и он боится выслушивать от своих коллег шутки о смерти. Он боится смерти, поскольку она лишит его счастья. Он тот чудак, мечтающий об эликсире вечной жизни. Он знает цену своей жизни, а о смерти и думать не хочет, страшась того дня, когда он проиграет, потеряв всё.  

– Кажется, теперь я понимаю, – произнес Дэйвон, глядя на мужчину, переходящего бодрой походкой дорогу, с опаской глядя по сторонам и ожидая опасность откуда угодно.  

– Что ж, – сказал череп. Он хотел сказать что-то, но передумал. – Нам пора. Мы и так потратили много времени.  

Раздался щелчок, и улица растворилась вместе со всеми прохожими, счастливая жизнь которых состояла из постоянной суеты и страха перед неизвестностью. Вместо этого вернулась знакомая чернота.  

– Время имеет какой-то смысл в мире мертвых? – спросил Дэйвон своего сопроводителя.  

– Нет, – ответил тот. – Просто я не хотел более задерживаться там. Итак, ты готов?  

– Думаю, да.  

– Ты всё помнишь, что я тебе говорил?  

– Да, ценность жизни зависит…  

– Я не об этом. Как себя вести ты помнишь?  

– А, да, помню.  

– Отлично, – удовлетворенно сказал ангел смерти. – Тогда иди, тебя ждут.  

И Дэйвон шагнул вперёд в объятия тьмы, которая совершенно не пугала его. Тут же со всех сторон прямо из черноты стали возвышаться колонны, покрытые пепельно-серым мрамором, а откуда-то сверху раздался жуткий завывающий голос:  

– Внимание! Аудиенция со Смертью начинается. Проситель — Дэйвон Баррет, двадцать четыре года, самоубийца. Просьба названную душу выйти в центр зала.  

Смерть — это не поражение, смерть — это не поражение, повторял про себя Дэйвон. Он попробовал вздохнуть, но вспомнил, что дышать он больше не может, поэтому шагнул вперёд просто так.