гав!

Бродячие собаки съели цепных.  

Цепи остались уныло звенеть в талом воздухе.  

Голодный с отвращением смотрит в сытого  

и видит в сытом своё надломленное ребро.  

Тогда я оторвал твои губы и съел их.  

Мои пальцы стали бездомной собакой.  

Бездонным питбулем, до краёв наполненным голодом.  

Я целую твои поцелуи  

и надламываю предплечье.  

Из него вылетают собаки  

с наглостью, с воем, с откровением одиночества.  

Отчаянье в глазах брошенных.  

«Вчера я загрыз хозяина,  

а сегодня жду его ласки».  

Преданность и предательство  

начинаются одинаково.  

Я ломаю твои переломы.  

Я прошу тебя: «Бей меня! Бей меня!  

Мне нельзя доживать до старости.  

Это всё потому, что я хочу узнать  

внутренний цвет облаков».  

Я подношу спички к твоим ожогам.  

Я кладу тебя спать на заправку и обливаю бензином.  

В начале всего был лай.  

Лай переносит бешенство.  

Страх. Озлобление.  

Рвать игрушечных куриц,  

к которым ты меня приучила.  

Цепь врезается в шею.  

Я зашиваю тебе в живот устриц.  

Мы построим новое поколение.  

Все вернутся в море.  

Я буду лаять на берегу.  

Каждый бунт – это попытка кричать громче.  

Ты родишь безголосых безлицых детей.  

Говорят, во мраке моргов  

люди распадаются на печальных собак.  

Они врали про Хатико.  

Нам больше некого ждать, мы их съели.  

И Луну, и Солнце съело созвездие  

Большой Пёс.  

И я съедаю твои следы.  

Мир не совершенен.  

Но это не важно.  

Я даже пытался  

застрелиться,  

но вчера ночью  

из твоих глаз вышли собаки  

и сожрали моё лицо.