Снежинка на тротуаре

Валерий Радомский  

СНЕЖИНКА НА ТРОТУАРЕ  

Леру я узнал, как только вошёл в троллейбус. Она ничуть не изменилась. Последний раз мы виделись с ней ещё прошлой осенью.  

Поздоровавшись, я присел рядом. Лера будто бы только ждала этого, – устало вздохнула и доверительно ткнулась лицом в моё плечо, словно с обиды в мамин подол. Она тихонько заплакала. Я не стал при этом выказывать своего беспокойства, лишь покрыл рукой её плечи, мелкую дрожь которых тут же скрыли моя ладонь и дорога…  

Одну или две остановки мы не обмолвились ни словом. В эти минуты мы были так близки и так далеки друг от друга, что, заговори я, Лера могла и не услышать мой голос.  

– Как я его ненавижу… О, как я его ненавижу… – наконец, заговорила она, точно убеждала в этом саму себя.  

Я не стал уточнять – «кого»» и «за что? », но уже давно готов был выслушать. И хоть нет, по-моему, ничего прозаичней женских слез на плече мужчины, именно женские слезы обязывают его (по меньшей мере) к вниманию, если не к дружескому участию.  

Быть Лере другом, признаться, я никогда не хотел. У мужчины есть много способов стать женщине другом, но только один способ стать её любимым – это им быть!  

Ещё мальчишкой я почувствовал удушье от любви к Лере. Никто и никогда, пожалуй, не задохнулся и не задохнётся от счастья, но, как знать, как знать, – счастьем ли была моя любовь. Лера не знала и даже не догадывалась о моих чувства, а потому решила (как, наверное, ей казалось) за нас обоих. «Мы будем друзьями! », – сказала она однажды. Давно это было. Я не стал тогда возражать, промолчал. Но моё молчание было молчанием первой любви – ещё не подвластное рассудку право любить и ждать.  

Прошли годы. Лера вышла замуж. В день её свадьбы я как бы обручился с одиночеством. Как жилось мне все это время? По-разному. Если не лучше, чем Лере, то и не хуже: в конце концов, это она всхлипывала на моем плече, а не я.  

Тем временем троллейбус продолжал свой путь. Никому до на с Лерой не было дела, и лишь майское солнце, заглядывая в окно, сгорало от любопытства. Слушая Леру, я думал: выходит, мне повезло, что не полюбил ни её, ни какую-либо другую женщину до обожания очевидной глупости и вседозволенности в поступках. А ведь любящее сердце чаще прощает, прежде чем разум уяснит – за что. Одно я понял: Лера несчастна в своей семейной жизни, муж изменил ей…  

– …Соплячка! Ты бы видел эту, под черта стриженную, дрянь, – продолжала она. – Набросилась на меня чуть ли с кулаками… В моих тапочках!.. В моем халате!.. А он, а он… Ненавижу!..  

Чем я мог помочь? Разве что, кивал в знак понимания. Нет мне была не безразлична судьба Леры. Но та ли это ненависть к мужу, которая завтра или, скажем, через год не станет заламывать Лере руки ради того же материального благополучия? «О, женщины, скиталицы удачи! Как научить вас любить только сердцем, оставив ум раз и навсегда в покое? », – думал я. Да и что такое женская ненависть к блудливому мужу, как не та же самая любовь, только вперемешку со слезами и проклятиями?..  

Единственное, на что хватило меня, так это все же промолчать. Я, было, уже привстал, чтобы проститься, когда Лера спросила:  

– Можно… с тобой?..  

И не стала дожидаться ответа, поднялась. Мы направились к выходу.  

Моя холостяцкая обитель приняла нас поодиночке: первым вошёл я, потом Лера. И хоть была она уже весела, беззаботна и говорила-говорила без умолку о чем-то давнем, наивном и ласковом – я без труда отыскал на её лице тревогу и даже страх. Не мог я ошибиться и в другом: Лера ненавидела сейчас и меня, и себя, и даже все то, что могла просто не замечать, не чувствовать и не понимать. Так бывает, когда рассудок женщины, пускаясь вскачь от удара хлыста обиды, оставляет далеко позади себя рассудочность.  

Минуты шли медленно, будто бы спотыкались то и дело о «да» и «нет».  

– Я нравлюсь тебе? – спросила она вдруг.  

Что-то противоречивое в моих чувствах удержало от ответа, но не помешало торопливо коснуться её волос, губ…  

…Мы расстались, когда горизонт нахмурил брови.  

Спектакль супружеской мести! Обязательный зритель, то бишь, я, заранее прочитав сценарий, не покинул места в ряду безмолвного ожидания драмы: высидел до конца, не аплодируя и не освистывая премьеры. К тому же, нет, пожалуй, занятия глупее, чем отговаривать подлеца от подлости, вора от воровства, женщину от поступка, который (хоть когда-то и в чём-то) уравнивает её с мужчиной. И пусть Бог каждому из нас судья, но кто скажет, что или кто есть Бог, если любишь и ненавидишь в одночасье?!  

Конечно, не об этом я думал тогда, когда словно отколовшееся от тишины комнаты эхо, щелкнул, закрывшись, дверной замок, а вслед за этим каблучки Леры отстучали на лестничных пролётах – «Пока!.. Пока!.. Пока!.. ».  

Лера возвращалась в свою взбунтовавшуюся жизнь добела высушенной весенними ветрами дорогой и что-то очень важное, дорогое для меня уносила с собой, точно нечаянно своровала… Вот она сошла с дороги, оглянулась на мои окна. Потом исчезла из виду, растворилась в душистом безмолвии вечера, растаяла, точно снежинка на тротуаре…  

(1988 г. )