...Я верю!

Валерий Радомский  

…Я ВЕРЮ!  

Она вошла в комнату с морозной свежестью улицы, оставив за моим порогом своего попутчика… поздний вечер. Словно котёнок, прильнула ко мне и обожгла щеку изморозью ресниц.  

Ближе к двенадцати мы зажгли свечу. За празднично убранным столом нас разделял лишь полированный угол, по которому лениво блуждал рыжеватый отблеск язычка пламени. Я держал её руки в своих, страшась и радуясь предстоящему откровению…  

Говорят, если загадать желание, покуда виден неоновый шарфик падающей звезды, оно обязательно сбудется. «Звезды падают в августе! ». Кто же сказал эти пророческие для меня слова. Не помню. Помню душный, тускло высвеченный салон автобуса, девушку, присевшую рядом.  

– Извините, могу ли я познакомиться с вашей мамой? – бойко спросил я.  

– Зачем?  

Голос у девушки был тихий, скорее даже какой-то далёкий. Привораживали глаза. Чернющие! Цыганские!  

– Возможно, Вашей маме нужен зять?  

Она задумалась. Черты её лица показались мне знакомыми. Даже странно, как мне не пришла тогда в голову мысль, что это ими, утончёнными до умиления и восторга, я грезил и во сне, и на яву все эти годы.  

А между тем она сказала:  

– Я спрошу у мамы. Как мне Вам сообщить?..  

Да, это было в августе. Потом был сухой, солнечный сентябрь, грязный и капризный октябрь. Тех дней уж не вернуть! Но каждый из них и все последующие дни, до этой вот минуты – она. Все – она!  

– Когда?!.. Ну, когда же ты придёшь ко мне насовсем? – спрашивал я, как только она переступала мой порог.  

Она отвечала, уткнувшись задиристым носиком мне в подбородок:  

– Я скажу тебе. Обязательно скажу… в Новый год.  

… Новый год! Наконец он постучал к нам в дверь посохом судьбы…. Скороговоркой, одна за другой, ответили ему ракеты и розово высветили за окном взлохмаченное небо. Хлопок!.. Ещё хлопок!.. Ещё!..  

– Вот и настал этот час! – торжественно объявил я, волнуясь, как мальчишка. – Ты сама назначила его.  

Она улыбнулась, чуть заметно кивнула головой.  

Казалось, для нас и только для нас били куранты на Спасской башне. (Ещё и сейчас я готов поверить, что каждый из двенадцати ударов принадлежал моему сердцу).  

– Ты любишь меня? – спросил я.  

– Да-а-а…, наконец, проговорила она, – а я уже целовал, целовал, целовал её обнажённые белые руки, проливающие мне на спину шампанское из бокала.  

– Погоди, – смеясь, умоляла она. – Ну погоди же…  

Но что мне были теперь её слова?! Что – обжигающий радостью холодок вина? Она любит меня! Я опьянел от счастья.  

…Под утро она уснула, заложив под голову руки, словно смотрела в небо. Как же я любил её, вот такую, опоенную хмельной вьюгой января, покорённую чистым, разделённым со мной чувством. Искрились пурпуром завитки её волос, и вся она в васильковом мерцании ночника была так безупречна, так совершенна открытым для любования телом, что минута-другая вне этой Богом данной красоты казались мне минутами внезапной слепоты. А как она дышала! Легко, едва уловимо, будто и нежива. Лиловое начало грудей то чуть вздымалось, осветляя глубокую ложбинку, то, вдруг, трогательно замирало, обретая короткий покой…  

К обеду, наконец-то, угомонился ветер. Присмиревший снег безропотно устилал улицы, и что-то было в этом белом молчании января от весны: небо – синее и далёкое, воздух – свеж и даже пахуч.  

На автобусной остановке у грязно-белого настила дороги мы безмолвно прощались, чтобы вскоре встретиться и не расставаться никогда. Томимый предстоящей разлукой, я, наверное, выглядел жалким и обиженным, ибо она сказал:  

– Любимый, мы расстаёмся ненадолго. Так надо понимаешь?  

И уехала на такси, на прощанье торопливо обласкав мои губы сухим коротким поцелуем.  

Сейчас городской сад пуст, молчалив и прозрачен. Серпантин опавшей листвы ещё влажен и мягок, согревает простуженную землю бледный багрянец погожих дней. Я прихожу сюда в полночь, когда затихает город, а осипший ветер мокрым, дрожащим щенком жмётся к моим ногам. Я гляжу в жестяной небосвод и жду: я верю, если загадать желание, покуда виден неоновый шарфик падающей звезды, оно всё-таки сбудется!  

(1986 г. )