4 июля

Пусто.  

Это было первое, что пришло в его голову, когда он впервые за долгое время вошёл в их пляжный домик недалеко от Форт Тилден Бич в Нью-Йорке, располагавшемся на полуострове Рокауэй, между парком Иакова Рииса на востоке и Бризи Поинт Тип на западе.  

Здесь было много пыли, а её запах исчез, впрочем, как и она. Тёмные багровые ковры, на которых они так часто дурачились, когда он целовал её в шею, а она кусала его за ухо, оставались мягкими, хоть сейчас уже тусклыми. Их диван в небольшой уютной гостиной, кажется, ещё помнил их силуэты, которых уже никогда здесь не будет. Не будет её смеха, не будет её ярко-каштановых волос, сползавших на её плечи и его щёки.  

Он подошёл к окну и прижался лбом к тоненькой нежной шторе. Она любила смотреть на небо в это окно, а когда он заходил в комнату, она закрывала лицо шторами. Тоненькая ткань с розовым оттенком, которая почти полностью просвещалась, но всё равно являлась преградой к её глазам, губам… Он медленно убирал штору с её нежного женского лица и долго смотрел в необъятный океан её зелёных глаз. Но без неё здесь уже не было той нежности и он опустился на диван, подняв столбы пыли, которая потихоньку оседала на их журнальный столик.  

Они редко ссорились, но когда это происходило, всё заканчивалось одинаково. И почти всегда этот столик принимал немалое участие в разрешении конфликта. После каждой разбитой тарелки он любил её всё больше и когда разбивалась последняя и в комнате на мгновенье замирала тишина, его любовь к ней переходила все границы, а потом обоим было жарко. Он врывался в неё, тонул и возвращался снова, а её пальцы исчезали у него в волосах, а потом ногтями появлялись на спине. Он дышал её шеей, её плечами, её волосами, а она шептала ему на ухо и в мире не было ничего желаннее этого шёпота.  

Утром ей нравилось долго ходить по дому в нижнем белье и его рубашке. Она любила его футболки, обожала его джемперы, а ему льстило видеть свою девочку именно в них. Это означало, что она его. И больше ничья. С восходом солнца она медленно сползала с кровати и, пританцовывая, шла на кухню. Иногда, когда он просыпался от звуков нежности её голоса, он подходил к ней сзади, пока она готовила, обнимал за талию и целовал в шею, в то время как она продолжала петь.  

Она любила весёлую музыку. Он любил её. Ей нравилось слушать «ZZ Top», «Guns N' Roses», «Green Day», «The Red Hot Chili Peppers», а ему нравилась она. Она обожала танцевать перед ним под музыку, спуская волосы на лицо и прикусывая губу, а он сходил с ума по ней. У неё всегда были манящие глаза и даже когда она мягкими движениями опускала бёдра всё ниже, он смотрел только на изумруд её лица и тогда её улыбка ставала хитрее, потому что она знала, что он вот-вот потеряет контроль.  

Им нравилось пить чай вместе. Они пили чай утром, после ночи, разделённой на двоих, пили чай на побережье, простиравшемся на три мили – три мили чистого песка, деревьев и травянистых дюн, где не было спасателей, находилось очень мало закусочных и было трудно найти магазин. Сюда невозможно добраться на метро или приехать на машине. Единственным транспортом мог послужить велосипед. Они выбрали именно Форт Тилден Бич, потому что здесь настолько мало людей, что даже в выходные вам достанется 50 метров чистого пляжа в своё распоряжение. Это давало им возможность любить друг друга здесь. Под шум моря они становились продолжением друг друга, оба тяжело дышали, оба были счастливы. Песок оставался у неё в волосах и тогда он поднимал её на руки и нёс в море, в котором тонули оба. А потом был душ… И ночь… И чай на двоих.  

Помимо этого они любили сидеть в Two Dudes, что находился далеко за парком Иакова Рииса и огромной парковочной стоянкой. Небольшая закусочная с круглыми столиками и полными официантками. Они приходили туда просто за фруктовым чаем, наблюдали за людьми и долго-долго разговаривали.  

– Когда-то мне говорили, что мужчина закрепляется за родом женщины. – Как-то сказала она после глотка чая, сидя за столиком возле окна, с видом на дорогу, и закинув завитки шелковистых прядей назад. Он смотрел на неё. В её глазах было видно отражение его чёрных, как смола волос и привлекательной щетины, что делала его ещё более мужественным. Ей нравилось ощущать его щетину на своём теле. Так она чувствовала его ярче. – То есть, принято считать, что мужчина – глава семьи, однако в истории есть немало примеров, когда мужчина был успешен только до тех пор, пока женщина, обладавшая определённым характером и качествами была рядом с ним. Вспомним хотя бы Наполеона Бонапарта. Именно с Жозефиной Богарне он пришёл к вершине своей власти. Ему говорили, что так будет, пока она будет рядом, однако женщина не дала наследника и Наполеон решил покончить с этим браком «На благо Франции». После этого его карьера начала разрушаться.  

Какая же она умная. Он всегда удивлялся тому, как она говорит. Ему нравились её мысли. Он всегда мечтал дать этим мыслям простор, так много места, что бы они стали и его мыслями тоже.  

Бордовые стены маленькой закусочной за парком Рииса в Нью-Йорке оттеняли на её лице страсть, которую она ежеминутно питала к его серо-голубым глазам. Мягкие чёрные волосы, мужественная щетина, доброе овальное лицо. Она хотела придавать силу его подтянутым мышцам, она хотела заставлять его чувствовать себя уверенным.  

– К тому же, бытует мнение о том, – продолжила она, игриво пощекотав его душу своим изумрудным взглядом, – что женщина переходит жить к мужчине. На материальном уровне так и есть, однако в остальном женщина устанавливает свои порядки и, согласись, мужчина ей подчиняется.  

Она не была феминисткой, не бегала по центральным улицам с плакатами и не цитировала Маргарет Тэтчер, однако место в жизни своего мужчины она знала. Она хотела быть для него главной, ведь он для неё уже давно таким являлся.  

Он обезумел от неё. Давно. Ещё на той вечеринке в честь дня рождения Ника в клубе «49 Grove», что находится на перекрёстке улиц Гроув и Бликер-стрит, Вест-Виллидж.  

Там было много деревянных столиков, окружённых белыми мягкими диванами с трёх сторон каждый, были зеркала с маленькими оранжево-коричневыми квадратными светильниками на медных подставках и много тёмно-синего света, который сползал по её открытой спине, пока она танцевала в своём тонком чёрном блестящем платье на высоком каблуке под песню ZZ Top – Gimme All Your Lovin', заказанную Ником для неё. Её волосы были, как всегда распущены и локоны, гладившие голые плечи закручивались в спирали, нежность которых ему всегда хотелось ощущать снова и снова. Ростом она была довольно невысокой, а он переваливал за 195 см, она всегда казалась хрупкой, ведь по телосложению была совершенной противоположностью пышным женщинам, но несмотря на это фигурой была хороша. Он же всегда считал себя великаном, который то и не во все двери пробирался с лёгкостью. Он не был упитан, но регулярные тренировки и принятый протеин сделали своё дело и все восхищались его телом, что невероятно ему льстило. Только она, впервые его увидев, неприятно сморщила лицо.  

– Что случилось, малышка? – Спросил он у неё, когда девушка вышла на свежий воздух после очередного выпитого коктейля за здоровье Ника, её двоюродного брата-почти-президента-BlackRock, международной инвестиционной компании. – Тебя не привлекает накачанный торс? Или ты из другого течения?  

– Уж точно не из течения заносчивых самовлюблённых качков – Фыркнула она и глубоко вздохнула. В клубе было душно, ведь на день рождения Ника собралось не мало народа, а воздуха на улице было мало даже для её маленьких лёгких.  

– Мы ещё не знакомы, а ты уже меня ненавидишь?  

– Мы ещё не знакомы, а ты уже меня раздражаешь?  

– Просто ты не уверена.  

– В чём?  

Она обернулась к нему и он понял, что попал в яблочко. Он всегда знал, как нужно с ней говорить.  

– Во всём. Ты устала, но не разрешаешь себе расслабиться, потому что рядом не будет человека, который разрешит тебе отдохнуть, побыть нежной. – Она молчала, а ночной Нью-Йорк заглушал её дыхание. Прохладный ветер гладил щёки обоих. – Я не нравлюсь тебе, потому что рядом со мной ты чувствуешь себя хрупкой, где-то в глубине души ощущая, что за этими мышцами прячется то, что могло бы всегда тебя защищать. Но ты много разочаровывалась. И теперь ты не хочешь повторять это снова.  

Это было сильно. И даже шумные машины и светящиеся витрины, и уличные фонари понимали это.  

Она смотрела на него.  

Он был красив.  

Он был добр.  

Несмотря на её поведение, он стоял рядом, дыша с ней грязным воздухом испорченного Нью-Йорка.  

Не смотря на его поведение, она стояла рядом, высматривая что-то в его серо-голубых глазах.  

Два разных человека под одним небом встречали рассвет 4 июля вместе и с тех пор каждое утро было их общим.  

– Да, моя императрица. Я с Вами полностью согласен. – Ответил он ей сейчас, после выпитого фруктового чая за столиком возле окна в Two Dudes.  

Он любил называть её своей королевой, малышкой, девочкой.  

Она обожала чувствовать себя защищённой.  

Каждое утро, кутаясь в его рубашки, она понимала, что находится в безопасности. Это позволяло ей петь песни по утрам, ходить по комнате в нижнем белье, готовить ему завтраки, целовать его шероховатые губы и гладить его лицо тонкими пальцами, разглядывая каждый миллиметр его загорелой кожи.  

В первый день знакомства она была для него загадочной женщиной из Орландо, штат Флорида. Он был для неё заносчивым нарциссом, работающим в одной компании с её двоюродным братом. Теперь же она была его слабостью, как и полагалось женщине, а он был её силой, как и полагалось мужчине.  

Шли месяцы, он успел изучить её изгибы, родинки, слабые места. Она научилась поддаваться ему, целовать его руки, принимать его нежность.  

Они гуляли по паркам, что было сложно не сделать, ведь Нью-Йорк – это просто огромная коробка с коллекцией парковых ансамблей, они пили чай в кафе, он любил её, каждый раз нагреваясь до безумства, каждый раз отдавая ей всю мужскую нежность, каждый раз оставляя на ней свой запах.  

Так прошёл год, но время их вечеров с чаем и раскалённой нежностью постепенно укорачивалось. Его работа в компании требовала много времени, её работа главной в клубе «49 Grove» требовала много терпения.  

Однажды последняя тарелка оказалась не последней, журнальный столик, который разрешал конфликты, был отодвинут к окну, а разговор подходил к концу. Она пришла слишком поздно, он сказал, что не стоило всё начинать.  

Она замолчала.  

На её глазах начали накатываться слёзы, но она не заплакала. Вместо этого, она стиснула руки в кулак, выпрямила спину и уверенно и отчётливо произнесла: «Извините за доставленные неудобства. Впреть мы будем стараться, что бы этого не повторилось».  

Так она отвечала недовольным клиентам в клубе. После этого она собрала вещи и обоим стало холодно, несмотря на то, что это было роковое 4 июля, которое позже ознаменовалось как самый жаркий день того года в округах Нью-Йорка.  

Позже, сидя с Ником в баре Terra Blues на Бликер-стрит в Гринвич-Виллидж, он сказал, что совсем скоро зима.  

– Ты совсем потерялся во времени, старик. – Рассмеялся Ник после глотка Маргариты. – До зимы ещё пол года ждать.  

Но так рассуждать было несправедливо, потому что у каждого своя зима внутри, свои холода и замёрзшие озёра в Орландо, штат Флорида, куда в скором времени уехала она.  

Оба понимали причину, оба знали, что нужно сделать, но были одинаково горды. Но разве можно тогда было назвать любовью то, что было между ними, раз никто из них не был готов опустить свою гордыню ради другого?  

Разве можно было назвать их чайные вечера любовью? Разве можно было назвать её манящие танцы для него любовью? Разве можно было назвать их нежность на пляже Форт Тилден Бич любовью?  

Несомненно, нет.  

Впрочем, обоим становилось всё холоднее. А мир вокруг становился всё бессмысленнее.  

– Будете оформлять карту?  

– Что?  

– Будете оформлять скидочную карту? – Спросила жирная кассирша, весом, скорее, в два раза больше него, с завязанным хвостом-фонтанчиком на макушке и заплывшими щеками.  

– Нет, спасибо. – Ответил он и женщина за кассой супермаркета переместила жвачку за другую щеку, размером с два чизбургера.  

– Вам стоит быть внимательнее. – Сказала она.  

– Мне стоит перестать думать о ней. – Пробормотал он себе и отвёл взгляд влево.  

Её каштановые волосы, как и всегда, гладили плечи. Она была в лёгкой синей рубашке, передом заправленной в джинсовые шорты и смотрела на него с ужасом, виной и восторгом.  

– Привет. – Он был совершенно растерян.  

– Привет. – Её голос был робок.  

В пакете всего лишь бутылка молока и пара упаковок фруктового чая. Это означало, что расчитывала она только на себя, а значит у неё никого нет, впрочем, как и у него.  

– Может, я подвезу тебя? Мне всё равно нужно в тот район. – Предложил он, хотя на самом деле ему нужно было ехать в совершенно противоположном направлении, но он не мог потерять её снова. Не мог допустить, что бы такой неожиданный подарок судьбы был так неблагодарно непринят.  

– Если тебя это не затруднит. – Она опустила голову и много стало понятно обоим.  

Они проезжали парки, свет от витрин и фонарей стекал по её загорелой коже, он извинялся, она тоже. Оба удивлялись тому, что делает с человеком гордость и как отодвинутый журнальный столик может быть важен в последующей жизни. Они смеялись. Впервые за это время обоим стало тепло.  

Они договорились встретится в ресторане Russ & Daughters на Хьюстон стрит 4 июля в десять вечера, но она так и не приехала. Её такси врезалось в машину пьяного богача, который вылетел из-за поворота на Риверсайд-драйв и слетело с Вашингтонского моста.  

Она ушла в больнице.  

Он к ней не успел.  

Этот дом на побережье Форт Тилден Бич было единственным местом, которое могло принять его сейчас.  

Он стоял на берегу. Причесан, щетина аккуратно подбрита, одет в синюю рубашку в клеточку с подкатанными по локти рукавами, на левой руке часы, которые она подарила ему на Рождество, в золотой оправе, сзади вырезано «Навсегда», штаны цвета хаки, босиком. Он всегда пытался быть для неё красивым. И даже после смерти он считал, что она была достойна только мужчины, который умеет следить за собой. Песок был влажным, море бушевало, а ему в лицо врезались мелкие капли начинавшегося дождя.  

Могло бы быть солнце, а она, в нижнем белье и его рубашке, радостная принесла бы ему ракушку и заставила бы слушать океан. Он знал, что на самом деле слышит лишь то, как его кровь движется по ушам, но ради её счастливых глаз, он был готов молчать об этом вечно.  

– Единственное, что я понял за эти 2 года, моя королева, моя малышка, – он закрыл глаза, обращаясь к ней и представляя, что она стоит рядом и вот-вот обнимет его сзади, – так это то, что люди способны замечать, только вспоминая и ценить, только потеряв.  

Она бы сказала, что люди не чувствуют вес мгновений, что вся жизнь – это череда моментов, а главный её компонент – время, уходит в совсем неожиданных темпах, что жить, любить и дышать нужно здесь и сейчас, в этот самый момент, потому что там, где нет побережий, где нет журнальных столиков и закусочных, где нет ни вкуса, ни запаха, там, где есть только пустота, уже нет в этом никакой потребности, да и смысла тоже. Более того, жизнь слишком коротка, чтобы позволять мелким неприятностям её рушить.  

– Как говорил Руми, – однажды прошептала она, утопая в его серо-голубых глазах в их белой постели возле окна в домике на побережье, – В жизни, длинною в полвздоха, не планируй ничего, кроме любви.