Тварь, с болот приходящая

Горестный бабий вой огласил деревню.  

– Маашкааа!! Машенька, дочурка моя! На кого ж ты меня!..  

Михалыч только сильнее вдавил ногой лопату в землю. Никак мужики опять гарпуном из озерка болотного тельце вытащили. Это он уже видал, это он и сам, бывало, гарпуном замахивался – за последние годы сколько детишек в том болоте потонуло, да и старших тоже – кому случилось до ночи в лесу заплутать. Михалыч раньше в поисках участвовал, ежели пропадал кто, а потом малодушно рукой махнул. Тошнотворное зрелище: мертвяк раздутый, почти неузнаваемый, часто – без руки или ноги, а то и без головы, или живот как будто выжран кем, выворочен наизнанку. Благо, никто Михалыча к поискам принуждать не стал – изба на отшибе, не набегаешься, да и мало удовольствия эдакого отшельника тормошить.  

Жена выскочила на крыльцо, отирая руки полотенцем. Глаза – большущие на бледном лице, и смотрит, мол, неужели опять? Михалыч только плечами пожал и, крякнув, снова всадил лопату в грядку.  

Всю ночь в избах горели огни, да тоскливо перегавкивались собаки.  

– Хвост, эк тебя разобрало! Цыц! – кинула жена михалычевым сапогом в сторону конуры. Щен, поскуливая и поджав хвост, убрался внутрь, и молчал на всякий случай до рассвета.  

Лес подступил к крепко сколоченной избе почти вплотную. Михалыч, держась одной рукой за поясницу, а другой – за клюку, обходил свои владения. За ним, прихрамывая, плелся старый пес Хвост. Молодой березняк вероломно пролез под ветхим забором, задавив кусты малины.  

– Вырубить бы вас к ядреной матери! – ругнулся старик и медленно, с кряхтением присел на сваленную среди двора кучу досок.  

Ничего он уже не вырубит, и досками этими забор уже не залатает. Пока старуха жива была – еще бодрился, даже яблоньку новую посадил – привез из города саженец какого-то модного сорта. А теперь и сил нет, и яблонька загнется, и сам он загнется, и пес верный что-то сдал совсем. Видать, после того, как с волком сцепился, старуху защищая.  

Михалыч потрепал пса за ухом.  

– Хвост, Хвост, а ведь как ты его, а? Сам хромой остался, а врага потрепал, видать, повалял. Грязи, земли со шкуры стряс, корней каких, и как он на себе только носил все это? Тоже мне еж, – хрипло засмеявшись, старик закашлялся. – Эх, кабы я рядом был… Авось, и подоспел бы с ружьем...  

Пес вяло закрутил хвостом и вдруг насторожился, подняв уши и втягивая носом воздух.  

“Волк”, – обмер Михалыч. Пес кинулся в лес.  

– Ну я тебе, тварь, за старуху отомщу! – озлобился Михалыч, и почти по-молодецки вскочил с досок. В спину тут же вступило, но, пересиливая боль, старик на полусогнутых посеменил в дом.  

За годы лес погустел, потемнел. Уже давно в ту сторону и не ходил никто – сначала из-за дурной славы болота, а потом – и некому стало, кто умер, кого дети в город забрали, на готовых харчах век доживать. А Михалычу со старухой боженька ребеночка так и не дал. Зато и не кричал больше горестно никто в деревне, увидев обезображенное раздутое тело кого-то из родни.  

– Хвост! Хвост! – звал Михалыч, продираясь через валежник и заряжая ружье. Где-то неподалеку раздался собачий лай. “Только не в болото, родненький, ты ж один у меня и остался! ”  

Михалыч прибавил шаг.  

Никогда он не видел Хвоста таким. Шерсть на загривке – дыбом, клыки огромные, рычит на кочку какую-то, чуть не пена изо рта.  

“Ах ты сука зубастая, боишься пса моего, прячешься! Сейчас я тебя”, – злорадно подумал Михалыч и прицелился в ожидании волка. Но волк все не появлялся.  

Спустя несколько минут старик понял: нет никакого волка тут, и не было. Опустив ружье, Михалыч подошел к Хвосту и опустил руку на вздыбленный загривок.  

– Эй, малыш… Пойдем домой. Совсем видать свихнулся, и меня, старого дурня, за собой повел.  

Пес не шелохнулся, продолжая скалиться на кочку.  

Михалыч обернулся. Куча была слеплена из каких-то корней, веток и комьев грязи – он уже видел такое рядом с растерзанным телом жены. В куче что-то белело. Михалыч наклонился, не разглядел – и осторожно опустился на корточки. Потянул за белое. Из грязевой кучи появилась человеческая кость. Старик резко выдернул находку, и тут из кучи раздался звук, смешавший в себе всхлип, рык и смешок. Хвост за спиной заскулил и бросился в лес. Михалыч поднял глаза и окаменел – куча разрасталась, протягивая к нему узловатые корни. Когда влажная грязь соприкоснулась с телом Михалыча, поглощая его, он понял – болото много лет уже не получало пищи, и порожденная им тварь вышла на охоту сама. А еще Михалыч понял, что подняться с колен и убежать он уже не успеет.