Зумруд

1.  

Снаружи, как следовало ожидать, настроение у погоды вконец сменилось на хмурое и, до мерзости не дружелюбное, по отношению к тем, кто выходил из тёплого, не в меру накуренного банкетного зала. От того, каждый, кто, по какой-то причине оказывался снаружи, спешил вернуться в тёплое помещение.  

Моё одиночество вскоре нарушилось появлением Расула. Ковыряясь в пачке сигарет он вынимал помятые и сломанные и выкидывал их, пока не нашёл в ней целую, и не закурил, стоя рядом со мной.  

Это был ещё один одноклассник. Высокий, статный, тогда и сейчас, мне всегда было интересно, что является основой его рациона. Не сильно хочется верить, что то, как он выглядит, во многом определило время, проведённое в спортзалах.  

– Не курю, – сказал я, увидев перед самым носом протянутую пачку со скомканными сигаретами.  

Расул заёжился, видимо, только сейчас почувствовав холод.  

Музыка в зале прекратилась. Почти сразу с этой остановкой, воспользовался правом на микрофон ведущий, и пригласил на сцену какую-то родственницу со стороны жениха. Родственница, судя по голосу, была преклонных лет.  

Не то чтобы мне не хотелось находиться в кругу благополучно забытых школьных друзей или мне не хватало этого свежего, но холодного воздуха, нет, дело было в другом….  

Последние несколько месяцев мне хватало суеты связанной с работой. Хватает и сейчас. От того обыкновенное веселье в шумном кругу людей, я стал замечать, быстро начинает меня утомлять. Появилась не присущая ранее тяга к уединению, некоему необходимому одиночеству, единственному отдыха для нервов и мозга.  

Может, я этим кого оскорбляю – своим невниманием, явно притворной заинтересованностью тем, что мне рассказывают, но поделать я с собой ничего не могу. Даже то, что выгляжу я при этом каким-то странным человеком, не задерживает меня даже возле знакомых людей на сколь либо продолжительное время.  

Расул что-то рассказывал, ещё не поняв, что никто его не слушает.  

– Кому взбредёт в голову назвать улицу почти в центре города Приморской. Меня ещё удивляют улицы с одинаковыми названиями. Незнаю, как здесь, у нас точно есть две улицы Волкова. Две разные улицы в разных частях города.  

Я, кажется, уловил какую-то ниточку в его болтовне, за которую можно ухватиться, чтобы не обидеть и поддержать разговор.  

– Ты замечал букву перед этими фамилиями?  

– Нет, они так и именуются – улицами Волкова, – а ты бывал у нас?  

– Приходилось. Кажется, я понял о каких ты улицах. Когда взглянешь на карту города, или найдёшь табличку на стене, то заметишь, что одна из этих улиц названа в честь Волкова, а другая в честь Волковой.  

Расул покивал.  

– Кто это была, интересно…?  

Я не стал рассказывать о партизанке Наталье Волковой убитой фашистами, поскольку уже настигла та самая волна отторжения, и подступил сильнейший позыв к бегству.  

–Ты как…? Есть, кому подвезти до дома? – спрашиваю.  

– Одна надежда на Германа пьющего соки.  

– Я и забыл про него. Он давно пришёл?  

–Вскоре после тебя.  

Самый сильный иммунитет к порокам и разнообразным вредным привычкам в нашем классе, был, несомненно, у Германа. Мало кто помнил как звали его на самом деле. С ним всегда было это имя. В школе, дома, в новой послешкольной жизни… Парень этот никогда не пил, про курение и речи быть не могло. Сейчас я не вспомню, слышал ли я от него какое-нибудь матерное или грубое слово.  

– Кто ещё пришёл?  

Расул почесал затылок и проговорил фамилии и имена тех, кого я сам успел приметить сегодня. Пару одноклассников, как оказалось, я ещё не видел.  

– Кстати, ещё два учителя наших тут.  

–Я видел.  

– Да, и ещё девочки… Сара, Амина и Зумруд…  

– С ними тоже виделся. Только не с Зумруд. Где она сидит?  

– Фиг её знает. Легко найдёшь. Она одета как бомжиха.  

– Чего так?!  

–Серьёзно. Как будто случайно эдесь оказалась.  

– Да не может быть.  

Слегка затянувшаяся речь престарелой родственницы завершилась и снова заиграла музыка. Заголосила звонким голосом певица – звезда нашей эстрады.  

Неизвестно, сколько мы бы вдвоём ещё простояли на холоде, если бы оба, почти одновременно, не заметили выходящего из зала Германа в сопровождении девочек из нашего класса. Почти у машины, Германа и девочек догнали двое мало знакомых мне персонажа, явно не собирающихся покидать свадьбу. Казалось, Германа пытались уговорить остаться….  

Но, Герман был непреклонен – до нас донеслись его душевные извинения. В итоге те двое похлопали его по плечу, отдельно распрощались с девчонками и зашагали обратно.  

– Пожалуй, и я с ними... – проговорил Расул, – ладно, бывай…  

Расул спустился по ступенькам, мигом преодолел двор и у самых горящих фар германовского джипа замахал руками.  

Оказалось, что, одна из девочек не собиралась ещё уходить – Расул столкнулся с ней у самой машины. Они обменялись какими-то фразами, и Расул юркнул в джип на место рядом с водителем.  

Оставшаяся девушка проводила взглядом уезжающий джип и, обернувшись, зашагала по мокрому и, должно быть, скользкому тротуару.  

Я разглядел её лицо – это была Зумруд.  

Около часа тому назад одна из двух её школьных подруг уехавших с Германом делилась тайком своими сомнениями в психическом здоровье не появившейся ещё в зале торжеств Зумруд. Сомнения выражались с осторожностью, полунамёками в полусерьёзном тоне. Посторонний человек, услышавший её, мог, как и поверить, так и принять за шутку весь спич нашей одноклассницы.  

Это была Сара – староста класса на протяжении, может быть, всех одиннадцати лет.  

– С дочкой пошли в кинотеатр, на мультфильм «Приключения Санни Смайл». Взяла билеты, надо было ждать полчаса до сеанса. Дочке сладкого нельзя, так что в буфет не пошли, она бы выпросила какой-нибудь кекс, поэтому решила зайти в универмаг. Он там, рядом, новый открылся. Иду в сувенирный ряд, а там Зумруд, шла с рынка, заглянула тоже как я, скоротать время. Так я думала. Вообще не уверена, что она была с рынка, потому как при ней был только пакет, по всей видимости, полупустой. Мы чуть поговорили, потом мы с дочкой в кино, она дальше по универмагу.  

Так вот, мультфильм этот шёл полтора часа, может и дольше, если считать рекламу перед началом. Мы вышли, уже давно стемнело, идём ловить маршрутку, и вдруг натыкаемся, снова на Зумруд. Всё с тем же пакетом….  

В общем, смысл того, о чём рассказывала Сара, сводился к тому, что у Зумруд, либо какие-то проблемы дома, раз она так не спешит туда возвращаться, либо у неё не в порядке с головой. Какой угодно третий вариант в голову нашей старосты не приходил. К примеру – Зумруд тоже могла, где нибудь задержаться, как и Сара с дочкой в кинотеатре.  

В конце концов у людей могут быть дела, суть которых не обязательно раскрывать посторонним.  

Мне уже тоже было пора идти домой. Напоследок, конечно, надо вернуться в зал и попрощаться с оставшимися там одноклассниками.  

Так я и поступил.  

Внутри было удивительно тепло. Столы прямо ломились от угощений и выпивки – жаль, что не было ни на одном столе пива. Официантки резво собирали тарелки с недоеденными яствами, опустевшие бутылки, испачканные салфетки… Большинство гостей было в приподнятом настроении, но, физиономии некоторых выдавали некоторую усталость от суеты. Я предположил, что это могли быть родственники. Те родственники, на которых была основная нагрузка по свадебным хлопотам.  

В школьной программе одним из трудно дающихся ученикам предметов, несомненно, являются языки. Преподаватели на этих уроках, понимая, что далеко не каждому даны таланты полиглотства, прикладывают титанические усилия, чтобы выявить в молодом человеке хотя бы минимальные способности для изучения чуждого языка.  

Таким преподавателем и был наш Николай Степанович Соколов.  

Он в кругу таких же седовласых мудрецов, рассуждает вслух о чём-то, в привычном для него спокойном, но набирающем обороты, тоне.  

Спустя время я понимаю, сколько сил сверх тех, что от него требовалось приложить, он тратил на ленивых детей, каких колебаний, которых мы не замечали, стоила каждая двойка, и сколько нужно было сделать, чтобы в журнале напротив фамилии учащегося появилась простая четвёрка.  

И дед этот ещё преподаёт, штудирует молодых учителей, всё также каждому, кто сидит за партой, даёт возможность.  

Я наклоняюсь к нему. Произношу:  

– Николай Степанович, до свидания!  

Он оборачивается. Смотрит на меня.  

– Как? Уже? Мы рады были снова тебя видеть, Эльдар!  

– И мне, – отвечаю, – и мне было приятно вас видеть снова.  

Окидываю добродушным взором всех находившихся за этим столом. Поодаль, в некотором одиночестве, сидит, слегка повернув стул, чтобы можно было смотреть на танцующих гостей, наша преподавательница литературы Оксана Евгеньевна.  

– Ну, … счастливо! – говорит Николай Степанович и возвращается к разговору, которому больше подходит определение – монолог. Эти люди не перебивают друг друга, от того нам, молодым, кажется, что они говорят с самими собой.  

…. – У нас всегда была эта функция перезагрузки. Кризисные годы, как точки отката. Время от времени это происходит в сознании каждого человека, независимо от социальной группы, к которой он принадлежит, от уровня образования, от места жительства, когда наступает период кризиса. Всё, что происходит сегодня, это следствие такой перезагрузки двенадцатого года после периода восьмого-одиннадцатого годов.  

Николай Степанович подносит к губам стаканчик с соком. Только теперь, сидевший по правую руку от него, невероятно похожий внешне на него незнакомый мне пожилой мужчина вносит свою реплику:  

– Сдался вам этот две тысячи двенадцатый год! Что же вы, зациклились на этой дате? Будете говорить о новых переменах?  

– Это элементы мощного культурного процесса, в который мы все втянулись. Не заметить их вы не могли. Все украинские события, Крым, всё, что объясняется падением цен на нефть…. И да, переменами можно назвать смену моральных ценностей, на те, что только вчера были далеки от понимания.  

– А базовые, высшие ценности…?  

–Это остаётся, но сознание меняется.  

Слышу чей-то знакомый голос возле самого уха.  

Это Оксана Евгеньевна, встала и подошла ко мне. Она повторяет:  

– А ты Рашидов, всё такой же? Так же, как зайчонок, пугаешься каждой веточки?  

Стараюсь улыбнуться. Не сильно хорошо выходить.  

Изо рта учительницы доноситься запах разжёванного салата.  

– Я собираюсь уходить. Если хотите, могу вас подвезти.  

– Спасибо, родной! За мной скоро приедет внук.  

Ответ меня вполне устроил – моя «девятка» сегодня не в духе, еле доехал сегодня на свадьбу и оставил её за квартал отсюда.  

В надежде, что ребята не откажут в помощи, я подошёл к парочке ребят из нашего класса.  

– Так ты уже уходишь?  

– А что с машиной?  

– Не вопрос, поможем….  

– А что за машина у тебя?!  

– Ты попробуй, если не заведётся, позвони, мы подтолкнём.  

Так я и вышел, в надежде, что в моём телефоне есть номер хотя бы одного из тех ребят и не придётся возвращаться обратно.  

Снаружи, казалось, стало ещё холоднее. Почти чувствовался, сквозь подошву обуви мокрый асфальт. И это ощущение зябкости вокруг лучше любого прогноза предвещало затяжные похолодания на ближайшие недели. А ещё о приближающейся зиме давал знать севший аккумулятор.  

Есть тут поблизости небольшой подъём, в который в зимний гололёд не поднимаются машины, там то и следовало мне оставить машину. Только, вспомнил я об этом подъёме, когда уже входил в зал торжеств.  

Моя лада дожидается меня возле закрытых на ночь вещевых магазинов. Возле песочной насыпи и груды арматуры предназначенной для строительства.  

И с чего Расул считает, что она одета сегодня как бомжиха. Зумруд совсем не выглядит так. По крайней мере, в свете уличных фонарей.  

Она шла навстречу. Совершенно не спешила.  

Мигом представляю её идущую домой со школы, тринадцатилетнюю, с портфелем в руке, в тонком цветастом платье. В белом платье, с красными цветами….  

В старших классах это была лидер девочек в нашем, да и в параллельных, классах. Этакая принцесса, законодательница мод, ведьмочка Винкс.  

Мы замечаем друг друга.  

С того момента как я видел её в последний раз прошло не меньше пятнадцати минут. Вспоминаю слова Сары про бесцельно блуждающую по улицам Зумруд.  

– Привет, а ты….  

– Привет, – отзывается она, – я… домой.  

2.  

В оправдание надежд, хоть и с натугой, «девятка» завелась.  

В салоне машины было холодно. Лобовое стекло снаружи покрылось тысячами мелких капель моросящего дождя, но работающие «дворники» вмиг прочистили обзор на дорогу. Прежде чем тронуться я стал прогревать двигатель – всё-таки проблем с машиной у меня хватало, чтобы ещё изнашивать клапана.  

Раз уж удалось завести машину, и нужно чуть подождать пока греется двигатель, я включил магнитолу – единственную бесспорную радость в этом транспорте.  

– Сделать громче? – я обернулся назад, где сидела Зумруд.  

– Нормально.  

Свет фар проезжающей машины помог мне разглядеть её лицо. Мне тут же вспомнился наш класс. Не многое изменилось на этом лице, но это уже был взрослый человек с явными следами жизненных потрясений в виде морщинок над переносицей и на щёках.  

– Мне можно будет выйти, не доезжая до кольца, – проговорила Зумруд.  

– В принципе я не сильно спешу. Довезу до самых дверей дома.  

– Спасибо, только я хотела зайти в аптеку.  

– Не проблема! Просто напомни мне.  

Мы тронулись, пересекли поперёк улицу, проехали квартал и свернули в сторону проспекта, который всегда напоминал бурную горную реку, сметающую любые мелкие камни на своём пути.  

Нам удалось влиться в этот поток огней, но скорость наша резко упала из-за какого-то происшествия впереди. Теперь машины вокруг, и наша, ехали медленно, чуть быстрее скорости пешехода.  

–У тебя здесь можно курить?  

–Да…  

Только с щелчком зажигалки до меня дошёл смысл вопроса. Курить, конечно, можно, я такой вопрос слышал не впервые, но никогда от девушки.  

В зеркале заднего вида отразился огонёк сигареты. Душистый запах дыма, но не исключительно дамской сигареты, дошёл до меня, и показалось, что эта какая-то новая, модная марка. Впрочем, я не курил никогда и могу ошибаться.  

Впереди действительно было небольшое ДТП. Некоторое соприкосновение бамперов – то ли от резкого торможения впереди едущего, то ли от несоблюдения дистанции едущего сзади. Мерседес и … Мерседес. После места происшествия, поток не сильно ускорился. Вряд-ли, могло быть, что впереди случилась ещё одна авария, скорее, маршрутчик высаживал пассажиров посреди полосы.  

–Ничего так, сегодня свадьба, правда…?!  

Я заговорил, чтобы не молчать. Так нахождение в медленном потоке машин будет казаться менее утомительным. Но, в ответ я только услышал:  

–Да.  

Порывистый, привычный для этого города, но всегда неожиданный, ветер хлестал водой по лобовому и боковым стёклам. За какие-то несколько минут погода вконец переменилась. Календарный октябрь оказался по факту лютым декабрём – можно не исключать, что ночью ударять морозы и асфальт покроется коркой льда. Ещё чуть-чуть и главной заботой автомобилистов станет покупка зимней резины. Ну, а моей ладе придётся поездить на прошлогодних, в меру ещё годных колёсах.  

Автомобильная пробка понемногу рассосалась – мы уже ехали на третьей скорости, машины вокруг спешили обогнать. Вскоре, показались огни на кольцевой. Я переместился правее, чтобы не пропустить аптеку.  

– Закрыто, – проговорила Зумруд, – они работают до семи.  

Она говорила про аптеку, которую я не сразу приметил.  

– Тут есть ещё?  

–Да, – но ты наверно должен быть дома…  

–Брось, – отвечаю я, – купишь, что нужно и поедем домой.  

Аптека возле пиццерии «Пегорино» ещё работала, но, наверное, только из-за посетителей и потому, что предыдущая уже была закрыта.  

Я прижался к обочине и остановился.  

Зумруд стала копаться в сумочке. Будто нельзя это делать в аптеке.  

– Мне нужно одно средство от мигрени. У меня не осталось разменных купюр.  

– Сколько нужно?  

– С тысячи…  

– Сколько стоит средство?  

– В предыдущей аптеке стоило триста, а в этой, незнаю есть ли.  

– Хочешь, я пойду и куплю?  

Иногда во мне просыпается рыцарь!  

– Ты и так многое сделал сегодня. Не представляю, сколько бы ждала маршрутку….  

Отворяю дверь и спрашиваю…  

– Как это лекарство называется?  

Вместо ответа Зумруд даёт мне кусок картонки.  

Это оказывается упаковка от лекарства.  

– Хорошо. Жди, я буду скоро.  

До самой пиццерии я добрался вприпрыжку, после замедлил ход и зашёл в аптеку.  

Здесь, от скопившегося народа было тепло, стояли очереди в оба окошка. Однако, эти очереди быстро редели.  

Гляжу на скомканную упаковку в своей руке – сплошные иероглифы и только два слово латинскими буквами – «Доктор Кирк». В самом низу ещё одно читаемое слово – Diazepamum 15.  

Бегаю глазами по разнообразию лекарственных препаратов в поисках подобного средства..  

– Как же дорого? – женщина по левую руку произносит вслух, перебирая в руках деньги, – ну, давайте…. – она даёт деньги девушке в окошке, ждёт, пока она сложит коробки с необходимыми лекарствами в пакет, – а что хотели, на целый полуостров стали шире, а еду надо откуда доставать, лекарства те же, энергию…  

Женщина пришла, по всей видимости, в аптеку одна, но обращалась, по большей части к самой себе.  

– Посмотрите, есть у вас…? – просовываю в окошко клочок картонки.  

–Сейчас посмотрим, – тихо и спокойно отзывается девушка в окошке, принимая из моих рук скомканную упаковку.  

– Нет, – отзывается она, – именно такого препарата у нас нет. Но, есть аналоги….  

Зумруд ничего не говорила про аналоги.  

–Честно говоря, впервые вижу такое средство под таким наименованием….  

Девушка возвращает картонку. Я выхожу из аптеки.  

Словно сорвавшаяся с цепи псина, просидевшая возле конуры всю жизнь, обезумевшая от внезапной свободы, несущаяся по улице непонятно куда, так и этот октябрь хлестал по лицу липким, колючим, пронизывающим, неприятным холодом. Даже в машине, от этой жути становилось не по себе. В салоне пахло тосолом из-за неисправной печки, куда-то улетучился аромат сигарет.  

– Ничего страшного, – говорила Зумруд, – я вспомнила, у меня ещё остались немного.  

Поглядываю в зеркало. Вижу её лицо в свете мерцающего экрана мобильника.  

– Ты ведь искала работающую аптеку, когда мы встретились?  

– Признаюсь, я даже не вспоминала про таблетки. Стоило, конечно, но мне не встретилась, ни одна аптека. Да, там и не должно быть, в том районе.  

Лицо Зумруд в свете экрана мобильного, похоже на лицо кладбищенской статуи у фамильного склепа – застывшее выражение преисполненное печали.  

– Просто, не торопишься идти домой, когда там никого нет. Трудно привыкнуть к одинокому времяпровождению. Не, то чтобы я привыкла всегда быть в компании, просто невыносимо быть одной в доме не понимая, сколько это одиночество будет тянуться во времени.  

Я был уверен, что она замужем….  

– Так ты искала лекарство для себя? – сорвалось у меня.  

– Да…. Ты можешь здесь повернуть, легче будет выехать на проспект. Мне уже рядом.  

– Знаешь, я всё-таки довезу тебя до дома. Ты упорно стараешься не дать мне этого сделать, но я довезу тебя до самых дверей.  

Мне представилось, как она улыбается.  

–… К тому же нам есть о чём поговорить, вспомнить….  

– Тогда не пропусти красные ворота, они единственные такие на этой улице.  

И ворота не сложно было заметить. Дом, в котором жила Зумруд, располагался в самом конце улицы, там, где она сворачивала и примыкала к соседней, такой же пропащей, битой улице.  

Я помнил эти места со времён подрабатывания бомбилой. У меня тогда была другая машина, из того же семейства, только новее и исправнее.  

Я притормозил возле её дома и понял, что вот-вот и больше никогда её не увижу – всё время тянуло на какой-то разговор, но всё заканчивалось, едва успев начаться.  

– Эльдар…. У тебя что-то с замком….  

Замки на всех дверях в моей машине в порядке, только некоторые ручки от этих дверей сломаны.  

– Кажется, я сломала…  

– Нет, не ты. Погоди, я выйду, открою.  

Я заглушил мотор и, выйдя из машины, открыл дверь для Зумруд.  

Она вышла, повернулась ко мне.  

–Спасибо! Хоть мы и не успели ни о чём поговорить, было приятно снова увидеться после стольких лет.  

– И мне тоже…. Честно говоря, мы все можем видеться чаще, чем думаем. Не так-то далеко мы разъехались. Сегодня, к примеру, была половина класса. Если захотим можем организовывать встречи хоть каждый год, можем ходить на дни рождения, свадьбы…. Кто там ещё не женился.  

– Да, практически все….  

– Ну, я ещё не женат…  

– Слышала, у тебя была помолвка. … И она расстроилась, … Конечно, жаль…  

– Пустяки, но, да…. Действительно жаль….  

Мы с ней примерно одного роста, смотри друг на друга, два повзрослевших человека. Ловлю себя на мысли что больше всего не хочу, чтобы она спрашивала о моей работе.  

Потому, что я нигде не работаю ничего не добился, занимаюсь полнейшеё ерундой для всех, кто об этом знает, и я чувствую, что постепенно это становится и для меня бессмысленным занятием. Осознавать это невыносимо. Как всё это объяснить Зумруд? Или как ей соврать, как врал Расулу, Герману и другим.  

– Ну, пока… – как то нерешительно попрощалась Зумруд.  

Она повернулась и направилась к воротам.  

Я взглянул на свою «девятку». Пожалуй, ей надо в гараж – выглядел мой «железный конь» как простуженная кобылка на последнем году жизни.  

Я отворил дверцу, чтобы сесть за руль и случайно заметил, что Зумруд всё ещё стоит перед воротами. От чего-то она не отворяет их и не заходит.  

Может она зайдёт, когда я уеду.  

Я сел в машину, завёл и тронулся.  

Уже через минуту я понял, что еду в неправильном направлении и развернулся.  

Проезжая снова возле дома Зумруд, я невзначай глянул на ворота и увидел её – она по-прежнему стояла там. И вовсе не провожала меня, а просто стояла, даже не глядя на дорогу, а куда-то на окна, на стены этого двухэтажного дома.  

3.  

С нами в школе учились близнецы. Брат и сестра. Гасан и Фатима. Их обоих сегодня не было в зале торжеств. Гасана я вижу частенько в бильярдном клубе. Я спрашивал у него про Фатиму. Он рассказал, что до последнего времени сестра жила в другом городе, а потом её муж решил перебраться обратно в столицу. Благодаря этому, они часто видятся. А недавно, к ней заходила в гости Зумруд. Нежданно, негаданно и без приглашения в десять часов вечера.  

На столе в гостиной у Зумруд лежала какая-то книга, стояла пустая ваза и такая же пустая конфетница. Всё вокруг было, если не в пыли, то в запущенности.  

Следующим помещением, в котором я оказался, была кухня. Вообще мне следовало сидеть в гостиной, и ждать её появления, но она не прекращала говорить и попутно ходить из комнаты в комнату.  

Зумруд говорит, что в доме сломан обогреватель воды. И она не удивляется, если техника начинает выходить из строя. В прошлом месяце они купили новый холодильник – ремонт старого обошёлся бы слишком дорого.  

– Ты не представляешь, что здесь происходит, в этом доме, как только всё затихает, как гаснет свет. Сначала останавливаются часы, не слышно, ничего, даже ветра снаружи…  

Она ставит чашки на поднос, достаёт сахарницу полную кубиков сахара – электрический чайник на подоконнике начинает закипать.  

На кухне тоже всё в запустении – нет характерного запаха еды, даже приборами, кажется, не пользовались несколько месяцев. Вездесущая в этом доме пыль присутствовала и тут – на столешнице, на стёклах в дверцах шкафчика, за которыми стояли стопки нетронутых тарелок и блюдец.  

Мы перебираемся обратно в гостиную. Я учтиво несу поднос с чашками и сахаром, Зумруд, за мной идёт со вскипевшим чайником.  

На улице, когда я остановился, она подошла и стала, чуть ли не умолять меня зайти с ней.  

Мне хотелось спросить, чего она боится, или кого, но вместо этого я согласился. И оказавшись во дворе, я увидел машину её мужа. Я был прав – она оказалась замужем. Только мужа не было в городе.  

Когда мы вошли в дом, и Зумруд включила свет, я с достоинством оценил слова Расула о том, как она одевается. Шубка на искусственном меху облезла. Красный платок-косынка с запутавшимися в нём волосами, ну никак не гармонировал с тёмно-серым оттенком шубки. Сапожки-ботфорты, даже мне понятно, были из какого-то прошедшего сезона, и точно не по погоде, несмотря на холод последних часов.  

При свете удалось лучше разглядеть лицо Зумруд. И на этом лице много было другого, не её, что появилось, пришло на эту кожу позже, после школы, и может быть, недавно. В груди от жалости и осознания бренности всего сущего сжалось сердце. Я побоялся оскорбить её взглядом – две резких кривых полоски, там где, раньше начинались нежные округлости щёк. Во всю ширину лба глубокая линия, слишком явно напоминающая рубец. И эти глаза, они были где-то в глубине, за поредевшими ресницами, мешками век, но в их серости, всё ещё существовала, та самая, Зумруд из двухтысячных.  

Тоска, что шла от неё, гармонировала с затхлой, запущенной, пыльной обстановкой вокруг.  

Пыль в доме лежит повсюду – на плитке в прихожей, на столике в гостиной, на экране телевизора, на этой безобразной, но, наверное, что-то значащей, статуэтке сфинкса или горгульи, не разберёшь.  

Зумруд появляется снова из кухни с миниатюрным заварочным чайником. Разливает по чашкам заварку, доливает кипятком и садится напротив меня на стоявший возле столика единственный в этой комнате табурет. Мне, как гостю оказана честь сесть на диван.  

Это был невысокий столик, может со спиленными ножками, с потускневшей скатертью. Прямо напротив, стоит на подставке телевизор. Я беру со стола чашку чая, а Зумруд принимается вытирать замшевой тряпкой пыль со статуэтки. Тут же ставит её обратно на тумбу и уже вытирает экран телевизора.  

Не сказать, что это был бедный дом, но видя, в какой заброшенности всё вокруг находится, начинаешь верить в теорию о генетическом нищебродстве – когда независимо от финансовых возможностей, условия жизни к лучшему не меняются.  

О материальном благополучии можно ещё судить о машине – у мужа Зумруд недешёвый, хотя явно не новый внедорожник. Если только это их машина, а не какого-нибудь близкого приятеля попросившего выручить с пристанищем для транспорта.  

По этому внедорожнику и по кухонной мебели, можно додумать, что её муж предприниматель, начинающий зарабатывать неплохие бабки…. Только почему в этом доме так всё запущено?  

И ХОЛОДНО.  

– В позапрошлом году у нас была встреча. Мы ездили на природу, – говорю, и немного начинаю беспокоиться, что может негаданно нагрянуть её муж, – незнаю, была ли ты в курсе….  

– Да, я слышала…. Но, нет, тогда я не знала.  

– Возможно, никто не смог связаться. Да, там и не много людей было. Две машины…. Может, попробовать снова так собраться. Ты не в курсе, не было ни у кого такой мысли.  

– Да, разве сейчас время?! Холода уже.  

– Можно за столиком в ресторане.  

Наконец, Зумруд закончила с внеплановой уборкой, но перестав вытирать, она положила грязную тряпку на стол, в нескольких сантиметрах от собственного чая.  

– Ты такой же выдумщик, как и в школе, – произнесла она, – но всегда главное решение за другими.  

Она взяла свою чашку, поднесла к губам и легонько подула на чайную гладь.  

Я решил промолчать.  

Зумруд, попивает чаёк, а я чувствую, что она думает о чём – то, о чём мы точно будем сейчас говорить. Какое-то интуитивное подозрение предстоящего разговора на неприятную тему.  

– Та девушка, с которой у тебя не сложилось…, всё было достаточно серьёзно?  

Иногда, я прямо как Сергей Драгунов из шоу про экстрасенсов!  

– Да, – отвечаю, – мы же были помолвлены. Почти год.  

Чувствую, что надо объяснить причину разрыва отношений…. Но, пока молчу. Может обойдётся, и мы сменим тему, но она спрашивает:  

– Если не секрет, что произошло?  

Я поглядываю на часы. Он висят справа от входной двери.  

Мы были отличной парой. Всё больше узнавали друг друга, привыкали.  

Как-то мы провели целое воскресенье вдвоём. Сойдя за два квартала дальше от её остановки, чтобы больше побыть вдвоём, мы возвращались домой. Точнее, шла домой она, я провожал. Был февраль, немного зябко, стеснял колючий ветер.  

Мы продолжали разговор, начатый в маршрутке. Это был спор.  

Предметом спора была радиопередача, которую в кои-то веки включил водитель маршрутки. В ней была поднята какая-то политическая тема, какая, уже не важно. Я пытался донести до своей подруги позицию ведущей Анны Форальберг. Подруга же всегда испытывала неприязнь к этой женщине, от того, я уверен, даже не проникнувшись темой их беседы, не могла согласиться с ней, следовательно, и со мной.  

Мы почти доходили, когда из толпы возле супермаркета, за нами поплёлся парень гопастой внешности и, сравнявшись с нами, нахально, что-то, проговорил моей суженой. Ничего неприличного, просто самоуверенная болтовня. Далее он оторвался и более нас не беспокоил.  

Я продолжил говорить, о чём говорил ранее, но от неё я до самого подъезда не услышал и слова. Смутные подозрения чего-то нехорошего оправдались сразу-же – причиной внезапно нагрянувшей «печальки» был тот парень, точнее то, что я никак не среагировал на него.  

С тех пор наши отношения резко покатились вниз, и уже к концу той недели, я держал кольцо, которое восемь месяцев назад дарил своей девушке в честь помолвки.  

– А нам не приходилось проходить такое испытание. Имею в виду не просто паренька, который прилип и тут же отлип, а настоящего хулигана. Но, случись даже подобное, думаю, мне пришлось бы стать свидетелем дикого безобразия со стороны мужа, так что твоё поведение вполне ровное.  

– Иногда, думаю, что нормальным было бы в тот раз именно вести себя безобразно.  

– Нормальным в глазах твоей подруги…, но, насколько далеко ты готов пойти, чтобы соответствовать её мнению о тебе? Как только она увидела небольшую по её мнению шероховатость, ей это дико не понравилось, как я понимаю.  

– Ещё как.  

Она провела кистью руки по волосам, погладила у себя за ухом….  

– Все размолвки, неудачи, случающиеся в жизни как бы неизбежны. В один момент, с прошествием лет понимаешь, что если бы, всего того не случилось, не было бы тебя сегодняшней. Такой, как сейчас. И совсем другой вопрос благодарить ли за это судьбу.  

Я заметил, что у нас разные чашки. Бьющаяся посуда не в комплект – частый признак молодой семьи.  

–Кстати, чем ты занимаешься?  

Вдруг, что-то грохнуло в прихожей и, Зумруд встрепенулась, сжалась, как будто увидела змею.  

На полу, рядом с нашей обувью всё ещё вибрировал мой мобильник. Я забыл его на прихожке когда снимал ботинки.  

Это звонила мама.  

Осмотрев упавший смартфон, не обнаружив на нём никаких последствий удара, я принял вызов.  

В последнее время, с тех пор, как моя личная жизнь, покатилась в тартарары, и нависла угроза провести всю жизнь в одиночестве, мама звонила мне безо всякого повода, неизменно каждый вечер. Иногда, когда она знала, что я буду занят, или находиться где-то, как сегодня, она дожидалась условного моего освобождения от дел или возвращения домой и звонила.  

Обыкновенные вопросы, чтобы получить ответы и успокоить сердце. Мне не были, и не могли быть в тягость эти разговоры. После них, мне всегда было легко и, тоже, как и ей, спокойнее.  

Зумруд стоит в конце коридоре и слушает наш разговор, точнее только меня, говорящего по телефону. Она всё ещё не пришла в себя от шока, который произвёл упавший от вибрации мобильник.  

Редкий разговор у нас длился больше двух минут, и сейчас, видно, считая, что мне пора ложиться спать, мама завершила разговор на тридцатых секундах.  

Мы снова в гостиной. На этот раз я обратил внимание на книгу на столе.  

– Это незаконченная повесть, – проговорила Зумруд, глядя на книгу в моей руке.  

На обложке крупным курсивом было название повести:  

«Сожжённая заживо».  

Под названием, шрифтом поменьше было имя автора:  

Сибил Беннет.  

– Ей не суждено былоумереть естесственной смертью, – продолжила Зумруд, – в отличие от героини этой книги. … Хотя кто знает, ведь повесть считается не оконченной.  

Я положил книгу обратно на стол.  

– Для меня всегда было загадкой, что происходит с персонажами незаконченных произведений. Ведь в отличие от героев завершённой истории, их существование провисает. Они напоминают призраков убитых детей, у которых была впереди целая жизнь, но, что-то произошло….  

– Они, как и герои всех напечатанных историй живут только на страницах книг.  

– Может они тоже…. Становятся призраками.  

У школьницы Зумруд были все атрибуты модной девчонки. Прилагающиеся аксессуары в виде розовых мобильников-раскладушек, сумки, одежда. Ни у кого не было сомнения, что и за пределами школы дела обстоят также – дорогие, порой редкие вещи, влияние на ровесниц, компакты-диски популярных исполнителей, постеры со Стивом Бернсайдом на стенах в своей комнате.  

– А где твой муж?  

– В командировке.  

–Чем он занимается?  

– Какие-то дела с недвижимостью…. Слушай, ты не против задержаться ещё на некоторое время….?  

– Я могу остаться….  

–Всё-таки, мы можем больше не увидеться никогда, а школа, вроде как, сделала нас почти родными.  

Зумруд встала.  

–Я сейчас….  

Она удалилась, но не в кухню, а в другую дверь….  

Чугунная статуэтка, вытертая, чуть-ли не до блеска, в отличии от всего вокруг, уже стояла повернувшись ко мне спиной. Это была гарпия! Я вспомнил этих птиц из передачи по каналу Дискавери. Только эта гарпия была, может из-за сложеных крыльев, меньше в размерах.  

Зумруд появилась в гостиной, чтобы тут же исчезнуть в дверях кухни.  

Я дотянулся рукой до статуэтки и взял её. Тут же ошутил всю её массу – это, действительно, был чугун.  

– Эльдар, – меня позвала Зумруд из кухни, – поди кась, сюда....  

Я вошёл в кухню и тут же ощутил запах чего-то протухшего.  

– Я выключила, – произнесла Зумруд.  

Она стояла возле газовой плиты с бутылкой вина в одной руке и двумя бокалами на низкой ножке в другой.  

Окно уже было распахнуто – но концентрация газа, судя по запаху была высока, от того и выветриться он не скоро.  

– Утечка? – спрашиваю.  

– Нет....  

Прямо на плите откуда-то взялись несколько жирных мух. Такие мухи обычно бывают в середине лета.  

– Это Руфина, – произносит Зумруд.  

– Кто?  

– Мы травили её.... В школе. Её все знали под прозвищем Ослик.  

Смутно припоминаю нескладную девочку из параллельного класса.  

– Что она сделала?  

Зумруд посмотрела на меня.  

– Она включила газ. Все четыре конфорки.  

Девочка с унизительным прозвищем пробралась в дом, пока мы сидели в гостиной и для чего то включила газ на кухне? Я бы охотно поверил в это, если бы на часах стрелки не показывали половину одиннадцатого. Слишком раннее время для диверсий подобного рода.  

– Она умерла пять лет назад, – проговорила Зумруд, – повесилась в своей комнате.  

Ванная в этом доме тоже была не самого лучшего образца.  

Набираю текст на мобильном и отправляю Расулу.  

Спустя полминуты пришёл ответ:  

"хз, кому эта извращенка нужна как жена"  

Отправляю вопрощающее:  

"Почему она извращенка? "  

В ответ Расул решил позвонить, но я быстро отклонил вызов и отправил:  

"Говорить не могу, ответь так"  

Минуты две Расул набирает текст и я получаю ответ:  

"Уу неё бешенство матки. Даёт каждому кто и не силно промсит"  

Затем вдогонку ещё:  

"германа спроси. она к нему прилипла один раз, типо однакласники можно раз".  

И ещё:  

"она не отстала п ока геман не послал её прямым текстом. потэтому же сегодня к нему в машину не села".  

Набираю и отправляю другу:  

"Всё! Пока! "  

Но, Расул стал что-то снова печатать и вскоре ко мне пришло:  

" а что ты спрашивал. ты что с ней? "  

Я не стал ничего отвечать, а вышел из ванной и через тёмный коридор,  

пробрался в гостиную. Зумруд сидела на диване. На столе стояли два полных вином бокала.  

Разок Зумруд возвращалась в кухню за заварочным чайником – с тех пор могло пройти достаточно времени, чтоы газ распространился по всей комнате.  

Сажусь рядом с ней. Попрощаться и уйти внезапно не получалось.  

– Я подумала, ты не откажешься.... – проговорила Зумруд.  

– Я за рулём.... ну, да ладно!  

Беру бокал в руку. Зумруд поднимает свой и говорит:  

– Такая же бутылка была на первой встрече выпускников через год после выпуска.  

– Через год? – спрашиваю, – что-то не припомню....  

– Ну, тогда, когда был маскарад. Это было в конце октября. В нашем актовом зале. Все пришли в костюмах.  

Надо, же! Я не возвращался в школу с её окончания.  

– Сара была в платье мёртвой невесты. Амина пришла в образе Лоры Палмер завёрнутой в полиэтилен.  

– А кем была ты?  

– Я облила кетчупом платье и назвалась жертвой маньяка.  

– Оригинально!  

4.  

"Милена" обладает мягким, гармоничным вкусом и долгим бархатным послевкусием. Слива и смородина на её этикетке нисколько не лгут – фруктовый аромат действительно присутствует.  

Хорошие вина стоят хороших денег. И открывают их по случаю. Неужто Зумруд оценивает меня как ценного гостя.  

Она сидит полубоком на краю дивана, её локти упираются в колени, в одной руке у неё бокал.  

– Разве приходило в голову, что когда-нибудь будет по другому, – говорит она, – казалось что этот огонь внутри будет всегда, а взрослые вокруг совершенно других понятий люди. Какое разочарование было в один момент понять, что уже в тридцать, ты такая же, какими были те взрослые.  

На фиолетовой юбке крошки печенья. Рукав свитера, немного сполз, представив моему взору бретельку бюстгальтера.  

– Кажется, что проживаешь чью-то другую жизнь, не свою. Я даже не помню, что было в твоем третьем письме. Всё что было вокруг ощущалось как недоразумение, которое можно будет устранить как только станешь взрослой, но это недоразумение оказалось хитрее, и теперь мы живём в нём.  

– Ты ведь не могла в то время так думать. Уж кому, а тебя, если наблюдать со стороны, не сильно тревожили устои общества. Ты, вроде как, была в комфортных для себя условиях....  

– Ощущение силы не покидало до сегодняшних дней. Наивные, мы плыли на волнах мнимой свободы. Я приспосабливалась. Напомни мне, что было в том письме.  

Я поставил свой бокал на стол. Взял печенье.  

В начале учебного года в десятом классе наш классный руководитель Николай Степанович серьёзно заболел и был вынужден взять отпуск по состоянию здоровья. Как прежде здоровым и бодрым мы увидели его только через год. Всё это время руководить нашим классом было поручено молодому учителю истории. При том, что преподавал нам историю другой учитель, пришедшая на замену Николаю Степановичу учитель английского уже имела под своей опекой класс.  

Молодого учителя звали Ибрагим. В памяти не сохранились его отчество и фамилия. Все просто звали его по имени.  

Отсутствие преподаваемого предмета компенсировалось введёнными классными часами два раза в неделю. Тогда и происходило с нами общение как с учениками. По большей части лёгкое времяпровождение с разбором последних событий. Эти классные часы приходились под конец учебного дня. Ибрагим проводил с нами любопытные тесты с вопросами на любую злободневную тему, иногда поручал писать краткие сочинения. За эти работы не полагались оценки, от того задания не сильно волновали наш класс. Формой сочинения всегда были обращения к какому-нибудь действующему современному политику на наш выбор. Всего такие задания давались трижды. И трижды я писал их.  

– В сказке "Кошкин дом" мы в детстве переживали за котят которых не пускает в дом хозяйка-кошка. А теперь мы думаем, с чего это надо впускать за порог всяких голодранцев. Представь, как мы меняемся. Я писал президенту все три раза. По два или три листочка. Всё таки затея Ибрагима помогала мне высказаться. Я жаловался, на шоу которые показывали по телевизору. Именно об этом мне хотелось написать президенту. Я просто не видел другого мира вокруг. Мне и в голову не приходило написать о реальных проблемах, которых, я по молодости не замечал. Самое худщее и отвратительное было для меня в телевизоре – шоу пародий, шоу с катанием на льду разного рода артистов, викторины с участие только тех же самых артистов, идиотские телероманы с неестественной жизнью персонажей, которые исключительно были богачами. Отличалось немного третье письмо. Я помню, что оно было написано в мае.  

– Там было что-то про армию.  

– От непрерывного торжества гедонистов, создавалось ощущение, что я такой один, кто думает по иному, кого что-то раздражает. Позже, уже после школы, мне открылся новый мир, и вместе с этим понимание, что есть и другие, думающие как я. И как я, они затаились и ничем не выдают себя ни при каких обстоятельствах. Нет, армия там почти не затрагивалась. Больше об этом писала Амина. Вообще, кажется, всерьёз только мы двое этой чепухой и занимались в классе. Тогда всюду шла отчаянная и неумелая, не сильно нужная пропаганда армии. Некоторые потуги поднять её престиж. Я лишь мельком затронул эту тему упомянув дедовщину и сериал "Солдаты". В основном я писал другое. Хорошо помню, что речь шла о том, что всё чаще мы видим на экране богачей, лентяев, бандитов. Практически стёрся образ работающей женщины, сельского работяги, труд которого понятен в отличии от мнимой деятельности сериальных миллионеров. Напротив, мы видим всё чаще морально неустойчивых, слабых главных героев. Я приводил это как признак – отражение нашей действительности. Идеалы меняются, забываются. Им на замену приходят новые.  

– Разве не должно так быть всегда? С новым поколением приходят новые ценности.  

–....Что-то уже тогда шло не так! Деградация стала в тренде. Что же говорить о сегодняшнем дне, когда не нужно обладать талантами оратора, чтобы вести толпу.  

Вероятно, что эти мои слова погрузили Зумруд в раздумья – мы уже некоторое время сидим молча. Дольше трёх минут, я и она, каждый в своём воспоминании.  

– Мне показалось, или ты не хочешь говорить, о том где работаешь? – неожиданно спросила Зумруд.  

Какой неожиданный перескок на другую тему!  

– Возможно, ты не знала, в нашей семье все поголовно ювелиры. И, как не редко бывает, находит применение поговорка – в семье не без урода. У меня никогда не было тяги заниматься этим делом, да и чего таить, меня, природа этим фамильным талантом обделила.  

– А как-то совмещать нелюбимое дело с любимым, не пробовал, раз повезло родиться в семье ювелира?  

– Быть бесталанным бракоделом среди мастеров-братьев...? Нет уж... Я способен оценить работу, её стоимость, качество, мне удалось устроиться в ювелирный магазин. Только, и там появилось препятствие.  

– Какое-же?  

Чувствую, что она знает ответ.  

– У меня всегда были трудности с социализацией. Я желаю быть коммуникабельным, но ни хрена не выходить. Трудно выжимать из себя улыбки, заставлять себя подойти к клиенту, рассказывать о достоинствах по сути вещи в их руках.  

–Сколько ты продержался?  

– Три месяца.  

– Чем сейчас занимаешься?  

Я молчу.  

– Ничем, – отвечаю спустя время.  

–В смысле временно не занятый?  

– В том смысле что нахожусь на иждивении до неопределённого времени.  

– На что же ты заправляешь машину?  

– То что происходит у меня в нашей общей мастерской я не могу называть работой. Скорее подработкой. Выполняю не сложную работу, иногда чиню изделия. Этих средств, как раз хватает на самое необходимое. По сути, моё будущее не определённо.  

– К чему же тебя тянет, раз ювелирка не твоё?!  

– Я промолчал.  

Легонько и незаметно, вино начало ударять в голову. Во рту появился горький привкус, как от просроченного пива. Пропал фруктовый аромат, и даже новое вино в бокале было уже не тем, что было налито в первый раз. Как будто из открытой бутылки вылезла душа напитка, и теперь это уже не больше чем выжимка из сухофруктов.  

Лицо Зумруд, обрело ни много ни мало, красивый багрянец. Горящие, словно от стыда щёки, были похожи на созревающие плоды садовой яблони. Она говорила про Эвелину, девочку из нашего класса, в которую я был влюблён.  

Про это все знали. И девочка по имени Эвелина как минимум догадывалась. В одно ужасное, хмурое первое сентября, мы узнали, что она уехала и будет учиться в другой школе в другом городе. До сих пор помню ту обиду, от того что не был осведомлён – я ведь ждал этот первый день в новом учебном году только чтобы увидеть её, как ждёт ребёнок самоката от родителей на день рождения.  

Зумруд рассказала, что единогласным решением коллектива девочек, я был признан самым красивым парнем в 11 "б". Бессменный лидер девичьих симпатий, Герман отталкивал девчонок высокомерием и грубостью, к тому же в тот год он побрился налысо, и волосы у него росли долго, так что в начале он походил на агента 47.  

– Ты никогда не замечал, но мне ты нравился всегда, – говорит она, – а в старших классах, я была влюблена в тебя. Всегда первый шаг должен сделать парень, насколько бы крутой не была девушка. Это немного несправедливо, если парень ни о чём не догадывается. В одиннадцатом у нас часто были чаепития. На одном таком, я чуть не призналась тебе. План был в том, чтобы у тебя не было шансов не догадаться. Тогда бы многое прояснилось. Так и случилось – я сидела рядом, наливала чай в чашки притиснутые друг к другу, делила на двоих одну шоколадку. Кто-то заметил, моё странное поведение и озвучил подозрение. Все засмеялись, и ты не мог не понять, после такого резкого поворота....  

Тебя, тебя, тебя.... Я вспоминаю слова Расула в сообщении.  

– В тот раз с нами была Оксана Евгеньевна.... Мы довольно таки долго пробыли в том кафе, – продолжает Зумруд.  

Это было декабрь, стоял лютый морозец и мы грелись чаем в молодёжном кафе напротив школы. Зашла и Оксана Евгеньевна. Ей принесли кофе. Я ненавидел эту учительницу и её уроки.  

– Она говорила, что мы дотерпимся до того, что, бессовестная сволочь, призванная быть просто цирком-шапито, раз и протащит своего кандидата в президенты, воспользовавшись тем, что бесменный лидер споткнётся играя в выборы. И тогда мы окажемся в безысходной неопределённости с каким-нибудь клоуном во главе государства на обозрение всему миру, – Зумруд грустно улыбается, – Мы слушали её, иногда вклиниваясь в её речь короткими репликами, а я делила с тобой одну шоколадку. Сможешь вспомнить, что ты тогда думал про это? Или позже, не приходили тебе мысли на счёт меня?  

Иногда, понимаешь, что нужно, хоть на время избавляться от цепей, не дающих нормально жить – поддаваться возникающим, совершенным невинным желаниям. Тем более. когда есть защита от непредвиденных последствий – презервативы в аптечке машины.  

Другие цепи висят на теле и после того как их сбросишь. После смерти отца я так и не взялся всерьёз за ювелирку, от того, что пока он был жив, клялся что это мне не по силам. Раньше был комплекс собаки на сене, ныне шипит змеёй совесть возле уха: куда же ты, ты же говорил что это тебе не нужно, что хочешь заниматься другим делом, не понятно каким, но другим делом.  

Внутри машины было холоднее чем снаружи. Я пожалел, что оставил в доме куртку или хотя бы не надел шапку. Риск подхватит простуду возрос, когда дверь дома не поддалась толчку. Я надавил на ручку и толкнул снова. Дверь не отворилась. Мне пришлось постучать, но из глубины комнат послышалась музыка и я понял, что Зумруд меня не услышит.  

Во дворе, прямо у входа стоит корейский внедорожник. Идея с её помощью вызвать Зумруд возникает мгновенно, но, в дальнем конце двора, в свете уличного фонаря, я замечаю маленькое помещение со стенами из шлакоблоков, и решив, что это туалет, направляюсь к нему.  

Эта дверь оказалась открытой – теперь я, вероятно, не подхвачу простуду.  

На стене нашёлся выключатель, и как только в маленькой будке воцарился свет, стало понятно что никакой это не туалет – вдоль стен лежали мешки со штукатуркой, гипсом, готовой шпатлёвкой. Это была кладовая или временное хранилище стройматериалов.  

В ноздри ударило отвратительной вонью – что-то среднее между тухлым яйцом и прогнившей говядиной. Осмотревшись я не нашёл ничего похожего на дохлую мышь или просроченные продукты.  

Я вышел наружу.  

Подойдя к внедорожнику, я сначала легонько, потом сильнее пнул ногой заднее колесо. Естесственно, что этого толчка не хватило, чтобы заработала сигнализация. Я попробовал расшатать машину, но и на это не последовало никакой реакции.  

Подойдя к двери я снова постучал и сразу же сел на корточки – так мне показалось, у меня будет меньше шансов простыть.  

Погода вокруг лютовала. Я представил этот двор и улицы снаружи покрытыми снегом, который вероятнее всего выпадет к утру.  

Мне нельзя тратить время впустую – каждое свободное мгновение своей жизни мой мозг усердно трудиться. Там, внутри в закромах сознания происходят события, повседневная жизнь моих внутренних героев. Маленькие вселенные.  

И этих вселенных несколько.  

В одной вселенной есть муж и жена. Глубоковерующая богобоязненная женщина и безнадёжный циник-атеист. В их семье наложено вето на любые действия религиозного характера, что угнетает женщину и оборачивается ежедневными скандалами, нервными срывами, поисками любых поводов упрекнуть мужа в тирании. Я, пока незнаю как, но произойдёт нечто – они войдут в древнюю пещеру, экспериментальный телепорт или сооружение внеземных цивилизаций, и выйдут оттуда с резкими гендерными изменениями. Постепенно, после метаморфоз внутри организма, проявления первичных и вторичных половых признаков, они станут приобретать эмоции и чувства присущие противоположному полу. Верующая жена уже не будет видеть преграды для свершения религиозных таинств, с не присущим раньше фанатизмом будет постигать закон божий и подумывать не привить ли и мужу любовь к Всевидящему. Получивший вместе с внешными данными и букет из внутренных противоречий муж, начинает видет мир вокруг себя иначе чем видел раньше, когда был мужчиной.  

В другой вселенной водитель автобуса по имени Луиджи проезжая горный серпантин попадает в аварию, в которой выживает он и шесть девушек-пассажирок его автобуса. В поисках пристанища они набредают на брошенную деревню, в которой оказывается одно единственное уцелевщее хозяйство с домом, в котором они находят умершую хозяйку – старуху лет под девяносто. Спустя время выясняется что хозяйка дома вовсе не мертва, а рядом с девушками и водителем автобуса всё это время бродила некая сущность, которой была с рождения одержима эта старуха. И теперь эта сущность жаждет переселения в новое тело ребёнка, которого подарить ей одна из шести девушек. Всё, что происходило, что содействовало, тому, что эти девушки окажутся в этом автобусе и выживут вместе с водителем было частью глобального замысла этой нечистой силы, кульминацией которого должно стать совокупление водителя с одной из девушек.  

В ещё одной вселенной женщина по имени Александра с помощью глубокой медитации вызывает галлюцинацию в образе добродушного юноши. Это был парень из её юности, которого она любила, но судьба распорядилась так что им не суждено было быть вместе – он поддался чарам другой, и совсем забыл про неё. На протяжении многих месяцев этот образ, то появлялся, то исчезал. Когда он появлялся, женщина беседовала с ним на все возможные темы, говорила о сокровенном, о чём даже не пробовала говорить с матерью. Со временем галлюцинация стала беспокойной, дерзкой и неуправляемой. Он уже не был помощником или собеседником и женщина решила избавиться от него, но сделать это оказалось трудно. Тогда она обратилась к своей матери и, та помогла ей вернуть образ юноши в мир воображаемого.  

Превозмогая пронизывающий холод встаю и подхожу к машине. Дёргаю ручку двери внедорожника и... о чудо! Она открылась.  

Запрыгиваю в машину и начинаю сигналить.  

Дверь дома отворяется, но Зумруд не появляется. Выхожу из машины и иду в дом.  

Всё ещё играет музыка. Я вхожу в гостиную и громко произношу:  

– Я должен тебе признаться. Очень долгое время я пытаюсь писать киносценарии. Это уже для меня больше чем хобби, и я надеюсь... из этого дела выйдет что-то толковое.  

Зумруд оборачивается. По её щёкам стекла тушь. Она плачет.  

Музыка доносится из соседней комнаты.  

Она стоит рядом и я слышу как она говорит:  

– Мы издевались над ней. Я заставляла её есть с моих туфель землю и снимала это на видео. Однажды, после уроков я выдавила на её лицо пасту из ручки и в таком виде она пошла домой. А дома всем было насрать на неё, и я оставалась безнаказанной до до самого выпускного. Мы заставляли её писать за нас конспекты, а ей под угрозой запрещали делать свои работы. Однажды она плевала на нас и выполнила на пятёрку домашнюю работу. Тогда, я лично распотрошила её портфель, вырвала из тетрадок и учебников листки и позже отправила сообщение СМС со словами: "Ну, что сука, теперь ты мне веришь?!". Ты ведь помнишь, что наши портфели оставались в кабинетах пока шла перемена. Руфина никогда не оставляла. Из-за нас. Но, тогда, в единственный раз её портфель был в классе, за её партой как и портфели других учеников.  

Я кладу левую руку на её плечо. Другой рукой беру бокал со стола.  

Рядом с бутылкой сейчас другая книга – "Искусство создания тульпы", под тем же авторством, что и прежняя.  

Делаю глоток.  

Что-то знакомое улавливает слух в доносящихся из открытой двери мотивах.  

Музыка неопределённой направленности, близкая к какому-то агрессивному и между тем депрессивному стилю с доминирующими гитарными рифами с примесью холодной мрачноватой электроники. Это была группа Vortigaunts. Кто-то, кто разбирается в музыкальных стилях скажет лучше к какому стилю относится эта музыка, но, для меня это весточка из прошлого, из времён магнитофонных кассет. С этой музыкой связана часть подросткового времени. Как и тогда, моё знание английского, позволяет только понять отдельные слова из песни. В данной композиции, по-моему, речь идёт о неком докторе, который пришёл освободить от рабства. Возможно, что под рабством имеется в виду наркозависимость или сильное психическое расстройство, иначе как понять, что спасителем является доктор.  

– Она покончила с собой не из-за этого, – говорю, – если бы все школьные аутсайдеры после окончания школы совершали суицид, улицы городов тонули бы в трупах.  

Мой бокал, удивительным образом, оказывается в её руке. Она допивает моё вино и возвращает бокал на стол.  

– Она хочет убит меня? – спрашивает Зумруд, – если нет, то зачем она всё это делает?  

– Что ещё она сделала? – мне важно ей помочь. Успокоить её.  

– Она как бы хочет мне что-то сказать, но иногда становится ясно, что она просто хочет свести счёты, – говорит Зумруд.  

Мы так близко, что я ощущаю её горячее дыхание. Ещё сантиметр, и мы уже прижимаемся друг к другу. Наши руки сплетается – её ладони и пальцы липкие, а выше кистей эти же руки холодны.  

Не отпуская моих рук она подаётся немного назад и произносит:  

– Однажды я провела целый день у свекрови…  

Она садиться на диван. Я сажусь следом.  

Музыка по прежнему играет.  

– Всё это время, пока меня не было, работал магнитофон, – говорит Зумруд, – При том, что я перед уходом его не включала. Поэтому я стараюсь вырубать в доме электричество если выхожу надолго. В тот день форточка в окне, что выглядывает во двор соседей, была открыта. Музыка была включена на полную громкость и, как я поняла из слов соседей, это была одна и та же песня.  

На столике теперь стояла пепельница, а рядом пачка сигарет и зажигалка.  

Зумруд продолжала:  

– Водонагреватель не работает, ты наверное заметил, что в доме нет тёплой воды. Техника всё время выходит из строя. Я переживаю за холодильник. Она рядом. Всегда рядом. Но всё это не страшно! Главное, что ты сейчас здесь.  

–... Я?  

– Да.  

Зумруд отворачивается, отпускает мои руки.  

В её следующих словах я чувствую горечь и сожаление.  

– Ну, почему ты выбрал её?!  

Она берёт пачку сигарет и, вскоре в сознание вторгается режущий ноздри запах горящего машинного масла и лесной опавшей хвои. Комом к горлу подступает рвота и мне хочется выйти, но я сижу и жду.  

5.  

Мы находимся в тесной неуютной спальне Зумруд. Здесь нет пространства и для одного человека, а нас здесь двое.  

Девяносто процентов комнаты занимает диван-кровать, остальное пространство заняла стенка из восьмидесятых, комод и свёрнутый в углу ковёр.  

Перед комодом сидит Зумруд и красит ногти. На будильнике, что рядом со всякой косметикой стоит на комоде, стрелки показывают полночь, а она красит ногти.  

– Ты что-то говорил про сценарии? Или я не поняла...?  

– Ты всё правильно поняла. Я хочу стать сценаристом. Хороший сценарий очень важен в кино. С него начинается любой толковый фильм.  

– Есть успехи? Ты предлагал кому-нибудь свои труды?  

– Если не считать публикации в интернете, я никому их не показывал. Надо, сказать я так и не получил явной оценки своим работам. Есть читающие, есть комментарии, но не более. По крайней мере меня хоть кто-то замечает.  

– Надо тебе отправить на сайт какого-нибудь киносообщества.  

– Пожалуй, что да. Или следует дать прочитать какому-нибудь начинающему режиссёру. Ты даёшь мне совет, но ты ведь не читала ни одного моего сценария.  

– Я просто верю в тебя. Может потому что хорошо тебя знаю и представляю на что ты способен. С удовольствием бы послушала пересказ какого-нибудь твоего сюжета. Но, расскажи, лучше, как у тебя возникает идея, как появляются выдуманные герои.  

Если бы Зумруд помнила о тонкой грани между реальностью и вымыслом, перед её взором бы как из тумана стали выплывать вещи существующие на самом деле. Те, незначительные, на первый взгляд предметы быта, но очень важные по своей сути. Она бы непременно поняла что одно без другого невозможно – жаккардовый коврик перед входом, почившие мухи на подоконниках, непонятного происхождения запахи и как обрамление всему звучащая песня Земфиры "Искала".  

Казалось бы, что может дать для сюжета потёртый коврик?! Но, мой взгляд не просто так задержался на нём – дело в том что он не старый, только не ухоженный. Его не стирали, давно не вытряхивали во дворе. А он ведь перед самым входом, на глазах у тех кто ещё не зашёл в дом. И ступая за порог я замечаю ещё признаки безразличия – эти мерзкие мухи. Среди них нет ни одной живой. Последние живые мухи этого года пропали во всех домах ещё месяц назад. Отсюда подозрение, что хозяйка дома не желает быть дома. Может быть бессознательно она ищет поводы, может это полтергейст вынуждает её бесцельно блуждать по улицам.  

Её бросает в озноб с каждым неожиданным щелчком в доме. Её настораживает в этих комнатах всё.  

Она встаёт и я иду следом за ней и не перестаю рассказывать.  

– Когда это происходит, когда появляется идея, я ещё незнаю, какой она будет через мгновение. Она развивается, и уже через некоторое время она автономна, и мне остаётся только записывать. Но, чаще, она не покоряется мне даже в этом, видоизменяется, мутирует, превращая смысл написанных строк в бессмыслицу. Идея эволюционирует и герой который был одним оказывается другим, а события вокруг него оказываются его сном, либо вырезаются из текста.  

Однажды мне приснился сон. Проснувшись я попробовал записать его. Но, из обрывков которые удалось вспомнить получилась полная ерунда. Простая идея на бумаге выглядела абсурдно. Сюжет состоял в том, что некий король одной африканской страны просыпается утром в чужом доме другим человеком и проживает один день в обычной молодой семье, где у него, вместо кучи жён, одна супруга и грудной ребёнок. Один этот день он проживает в теле своего подданного, рабочего на заводе, познаёт все прелести полуголодной жизни, а проснувшись на следующее утро у себя во дворце, король не делает никаких выводов. Ничего не происходит – бедняк по прежнему ходит на завод, где получает сущие гроши, его жене приходится довольствоваться куском хлеба до самого вечера, пока с работы не придёт муж, и совсем скоро у неё не будет молока и не чем станет кормить грудничка. Фабула была в том, что на самом деле короли всё знают и им всё равно, не сильно важно, как живут их подданные.  

– Пока пальцы бегали по клавиатуре идея уже пережила средневековье, вошла в современность, а на мониторе был зафиксирован только каменный век....  

На кухне Зумруд бросает в мусорное ведро скомканный лист бумаги, выходит в гостиную. Вместе, шаг в шаг, мы преодолеваем эту комнату, которую кажется охраняет чугунная гарпия, и вновь оказываемся в спальне.  

Странно, но одеяло на диване-кровати оказывется опрокинутым, а на подушке углубление в форме головы, будто, кто-то здесь только что лежал. Но, Зумруд этого не замечает. Я в замешательстве, но не подаю виду.  

Зумруд даже не смотрит на постель. Её пальцы заняты чем-то, только я не могу понять чем. И в чём смысл её действий?!  

Клочок бумаги в её руках превращается в маленький шарик.  

Она резко поворачивается, смотрит мне в глаза. Совершенно неожиданно она бьёт ладонью по комоду, так сильно, что падает флакон с туалетной водой и произносит, со злобой и вместе с тем с мольбой:  

– Исчезни ты уже наконец.  

6.  

В гостиной обои на стенах выглядят как папье маше, как туалетная бумага смоченная в не сильно чистой воде и прижатая к стенам. Понадобилось более двух часов, чтобы в интерьерах этих комнат стали обозначаться новые признаки небрежности.  

Оказалось, что часы в этой комнате не идут. Так вышло, что в прошлый раз, когда я взглянул на них, время и в самом деле было таким, каким показывали стрелки.  

Сейчас далеко за полночь. Снаружи, в окно. я наблюдаю падающий снег. На крыше машины и на её капоте он ещё не осел, но это только дело времени. Возможно, и моя девятка, выглядит так же.  

– Ты знаешь что двери машины не заперты?  

Оборачиваюсь к Зумруд.  

Она подходит, смотрит в окно.  

– Точно, – произносит она, – надо найти ключи и закрыт её.  

От неё пахнет корицей и средством для мытья посуды. На её щёках две грязные полосы от слёз.  

– Муж оставлял их в спальне. Поможешь найти?  

Похоже на фразу из порнофильма, но только в спальне у неё я уже был и всё было странно.  

– Пойдём, – говорю.  

Мы снова в этой комнате.  

По-прежнему не прибрана постель и на подушке пугающее углубление.  

– Вот тут, – говорит Зумруд, – и наклоняется подле стенки, ищет руками за свёрнутым ковром.  

Я помогаю поднять ковёр. За ним оказывается такая же, как и повсюду, пыль.  

– Они ещё висели тут, – она показывает на вешалку в форме слона, какая бывает в детском саду.  

На хоботе слона уже висит один ключ.  

– На них был брелок?  

– Да. Но, знаешь что.... чёрт с ними и с машиной, мне надо найти таблетки.  

– Ладно.  

– У меня оставалась упаковка, но.... она куда-то подевалась. Я думаю, что это она спрятала их от меня.  

– Руфина?  

– Да. Без этих таблеток я не могу находиться в этом доме. Они мне помогают. Я всегда их держу рядом.  

– Хорошо. Где обычно, они у тебя бывают?  

– Здесь. Она показывает на комод. В последнее время она очень активна и совсем не даёт мне покоя.  

– Я понял.  

Включаю на мобильном функцию фонарика и заглядываю за комод.  

– Почему твой муж оставил машину открытой?  

– Не знаю.  

– И зачем он не выехал на ней в командировку?  

– Этого я тоже незнаю.  

Слишком всё подозрительно. Любому может представиться, что Зумруд случайно или намеренно убила своего мужа – удар каким-нибудь тяжёлым предметом, той же статуей гарпии, которую она так тщательно вытирала, будто старалась удалить все отпечатки пальцев и следы волос и кожи с головы мужа. В какой-нибудть спонтанной ссоре, могли не выдержать нервы у одного из супругов – или первым муж толкнул, ударил, от чего она взялась за гарпию, или она, как подобает шизофреничке напала первой на, возможно гулявщего на стороне, мужа.  

– Манар предпочитал брать такси, когда выезжал по делам в другой город.  

Она говорит о муже в прошедшем времени – с каждым её словом и любым действием подозрения начинают смахивать на правду.  

Случайно замечаю на экране мобильного оповещение о непрочитанном сообщении от Расула.  

Незаметно от Зумруд читаю сообщение. Час тому назад Расул отправил мне SMS:  

"Зумрад конченная. Но траз тф у неё засади ей по полные гланды. "  

Человеку тридцать один год – а орфография у него как у таджика-гастарбайтера. Но, хуже всего, конечно, те мысли, какие он себе позволяет. Этого взрослый мужчина не должен допускать – всё же Зумруд наша одноклассница.  

Поворачиваюсь к ней и говорю:  

– Тебе сильно нужны эти таблетки?  

Зумруд молчит.  

Её губы дрожат. Она прошёптывает:  

– Хочу чтобы ты остался ещё немного.  

– Время позднее, но я не говорил, что ухожу.  

– От этих маленьких круглых шариков зависит моё состояние. Физическое и, естесственно, психическое. Не надо уходить. Мы найдём их, а потом....  

Она касается лба, садиться на край неприбранной постели.  

– Я слишком долго не принимала их.  

– Что с этого? Что с тобой будет если ты совсем перестанешь принимать таблетки от мигрени?  

Она смотрит на меня воспалёнными глазами, которые только что не были такими.  

– Понятно, что вернётся мигрень, но сильно ли из-за этого надо переживать. Наверняка, есть другие способы избавиться от неё. Например, сон.  

– Ты не понимаешь?  

У неё глаза пойманной в сети русалки, умоляющий отпустить её, объясняющей что без родной стихии ей не жить.  

– Неужели ты ещё не понял?  

– Чего я не понял?  

– Что всё это связано.... Ты, таблетки, Руфина.... Я не могу тебе объяснить, иначе ты исчезнешь. Я этого не хочу. Мне необходимо быть с тобой ещё. Но, без таблеток....  

Зумруд обречённо опускает голову.  

– Я попробую найти.  

– Их не осталось. Ты прав, мне может помочь постельный режим.  

Я сажусь рядом и хочу сказать, что-то, что как кажется поможет ей, но не могу выдавить и слова из себя. Она кладёт ладонь, потом другую на мои волосы. Прижимается ко мне. Шепчет невнятное.  

Липкий холод её ладоней на моей шее. По телу бегут мурашки – многоногие быстрые незримые насекомые. Жар, наш общий жар от наших тел, заставит вспыхнуть постель. И мы сгорим вместе с ней и со всем этим странным домом.  

–Эльдар.... Не может быть так, что через несколько часов тебя уже не будет рядом. И я уже не коснусь твоих волос, не смогу вдыхать запах твоего тела, не прильну губами к твоей горячей щеке. Ты исчезнешь, а мне останется тоска и печаль.  

На белом потолке, появляются алые пятна, маленькие кровавые точки. Они становятсяя всё больше и больше, и вот от прежней, не сильно безупречной белизны не осталось ничего. Только кровавая лужа, которая нависает надо мной огромной каплей, и вот-вот она упадёт и я окажусь в этой крови.  

Я встаю. Выбегаю в ванну. Склонившись над раковиной, ощущаю что рвотные позывы отступают. Поднимаю голову и, прежде чем увидеть намалёванную на зеркале фломастером надпись, слышу громкий вздох Зумруд у порога ванной.  

Зловещая надпись гласит:  

"Ну, что сука, теперь ты мне веришь?!"  

Искажённое в испуге лицо Зумруд меняется. Теперь ей будто не страшно, а стало за какое-то мгновение многое понятно. Она подходит.  

Я смотрю на её отражение в зеркале – она касается ремня на моих брюках. Другая её рука поднимается выше.  

– Всё будет хорошо! Так должно быть.  

Я оборачиваюсь.  

Мне должно было быть сейчас не по себе, потому что она была спокойна. Теперь, когда вроде бы можно бегать с криками о помощи.... Но её спокойствие переходить и ко мне.  

–Эльдар! Ты моё утешение в этом жестоком мире. Ты появился вовремя, но жаль, что не навсегда. Жаль, но это не может продолжаться вечно. Мне надо вернуться в свой мир и научиться заново в нём жить. Не нанося себе напрасные шрамы, не воображая жизнь, какой она могла или не могла быть, оставить прошлое в прошлом. Наперекор боли, с сожалением, но со рвением жить дальше. Ты понимаешь меня?  

И снова горячий жар обволакивает нас, мы снова в постели. Я не отвожу от неё глаз – она смотрит в меня. По груди проходит одна рука, другая обнимает. Я задыхаюсь в тяжёлой испарине.  

– Ты понимаешь меня?!  

Мы сгорим в этой постели, вместе с этим странным домом.  

Слишком грубая, совершенно не красящая юное, хоть и не идеальное тело, розово-чёрная полоса местами кровоточащая, и видно невыносимо зудящая, от левого надплечья до правой груди. Ниже, другая полоса поперёк живота, от кесарева сеченья.  

Трогаю запястья – они холодны как у покойника. Смотрю на них и мысленно провожу по ним бритвой. Нет больше шрамов. Только две эти полосы.  

Снег уже не идёт. Дует со свистом ветер. Где-то скулит собака. Начинает светать.  

Зумруд открывает дверь. Она в полушубке. В руке у неё пакет с мусором.  

Она подходит к пластиковому контейнеру у ворот, снимает крышку и бросает в него пакет. Не торопясь уходить, она долго смотрит на машину. Когда уже утренний холод заставляет трястись подбородок, она возвращается в дом, проводя рукой по тонкой корке снега на капоте машины.  

7.  

По зелёной ещё траве, готовой к любым стихийным переменам, обходит Зумруд обыкновенную для этого города лужу-озеро на асфальте. Солнечные зайчики от магазинных витрин мелькают на проезжающих, до верху грязных машинах. Согреваются на тёплом солнце продрогшие за ночь деревья.  

Зумруд переходит дорогу, идёт вдоль ещё одной, тянущийся до перекрёстка во всю длину тротуара лужи. Там где не глубоко, проглядывается асфальт и видны следы от ботинок других, таких же как она пешеходов, Зумруд перепрыгивает лужу и уже бежит, чтобы волна грязной воды из под колёс проезжающей машины не накрыла с головы до ног.  

Там, где надо было бежать, чтобы не оказаться под брызгами грязной воды, Зумруд бежала; там же где следовало замереть, пока не проедет машина, она останавливалась и шла дальше. Там, где другие озадаченно озирались по сторонам в поисках выхода из лабиринтов луж, грязи и мусора, она шла уверенным шагом и казалось вокруг всё было в порядке.  

Стая сизых голубей сорвалась с крыши стоматологической клиники и рассеялась в воздухе. На парковку перед входом посыпалась хвоя с растревоженных ветвей растущих тут деревьев. Отражение Зумруд проплыло в окнах припаркованного седана и вот она уже входит в тёплое помещение вестибюля клиники и подходит к рецепшну.  

– Здравствуйте!  

Миловидная девушка отрывается от монитора компьютера.  

– Доброе утро!  

– Мне к Рашидову.  

– Записаны?  

– Нет, но я рассчитываю к нему попасть.  

– Сейчас узнаю.  

Девушка пробегает глазками по монитору, затем берёт трубку телефона:  

– Скажите, что это Зумруд.  

Зумруд стоит в бахиллах перед открытой дверью до рези в глазах белоснежного кабинета. Эльдар в белом халате плавным движением руки приглашает войти. Делает он это, не произнося ни слова, но когда Зумруд входит, произносит первые слова.  

– Неожиданно. Я ещё не лечил зубы одноклассников. Представляешь?! Не то, чтобы я рад что тебе нужна моя помощь, просто ты из тех одноклассников, которых я не припомню видел ли после школы хоть раз.  

– Нет. Мы виделись. Я должна поздравить тебя со свадьбой. Рада за вас.  

– Кстати, я не видел тебя на ней. К тебе не дошло наше приглашение? Или не получилось придти?  

– Удивишься, но я была на свадьбе.  

– Ты рано ушла?  

Зумруд промолчала.  

– В зале было много людей. Был почти весь класс и учителя. Николай Степанович, Ибрагим, Оксана Евгеньевна....  

– Я знаю, я была там.  

Наступила тишина.  

Зумруд восседала на стуле, на котором обычно сидел Эльдар. Он же стоял прислонившись к столу, на котором был компьютер и кипа бумаг и книг собранных в стопку.  

Неожиданно, лицо Эльдара обретает скорбный вид и с сожалением он произносит.  

– Я слышал про несчастье....  

Зумруд вскидывает голову, смотрит на него.  

– Приношу соболезнования. Желаю вам не терят сил и надежд. У вас всё ещё впереди.  

– Да, – отвечает смиренно Зумруд, – но, похоже это невыносимая задача для мужчин.  

– Всё уладится.  

– Конечно. И независимо от того вернётся он или нет.  

И снова тишина, но уже ощутимая всей своей тяжестью, нависщая как тёмная грозовая туча.  

– Я пришла не чтобы лечить зубы.  

– Замечательно! Это хорошо, что у тебя всё в порядке с зубами.  

– Этого бы не следовало делать, но не в моём случае, – Зумруд встаёт. Она смотрит Эльдару в глаза, – мне нужно, чтобы ты знал, что значил для меня многое. Это не должно ничего менять и я не хочу ставить тебя в неловкое положение и сама унижаться, мне надо сказать тебе....  

– Ты втюрилась меня ещё в школе.  

Слова Эльдара сбивают с мысли. Зумруд застывает, говорит:  

– Да. И эти чувства вновь воскресли после печальных событий в моей жизни.  

– А что ты хочешь теперь?  

Гостеприимство, вежливость – всё нормальное в бывшем однокласснике пропало. Перед Зумруд снова был наглый и надменный парень из школьного прошлого.  

– Только одного, снова жить без тебя.  

– Так и живи.  

– В школе ты игнорировал меня, и ведь вправду догадывался о многом. Теперь, во взрослой жизни я пожелала снова быть с тобой. Но, с таким тобой тобой, который не будет злым, во многом будет не похож на тебя действительного, в чём-то даже слабым.  

– Ты сейчас о чём говоришь? Пришла к женатому человеку, рассказываешь о чувствах к нему, вдобавок несёшь чушь. В школе? В школе ты была ничуть не лучше меня во всех отношениях. Вспомнить хотя бы тех запуганных тобой девчонок. Можно сказать мы подходили друг другу. Только время меняет и мы становимся взрослее. Я теперь с Эвелиной, а школа всего лишь школа.  

– Одна из этих девчонок чуть не вырвалась из прошлого вместе с тобой. Та, что покончила с собой. Я наносила на своём теле шрамы, и вместе с тем их наносила мне она.  

– Ты думаешь мне интересно это слушать. Не обижайся, я думаю тебе нужно идти домой.  

– Я соглашусь с этим твоим мнением. Мне действительно нужно домой.  

– До свидания!  

Зумруд выходит из кабинета. Эльдар выходит с ней в коридор и ждёт пока она пройдёт в вестибюль.  

Зумруд произносит не громко, но чётко и ясно:  

– Прощай!  

На парковке перед стоматологией уже больше машин, чем было несколько минут назад. Зумруд покидает это место, поворачивает в сторону торговых ларьков, где можно купить тёплых булочек, сметану и хурму.  

Возле маленького киоска откуда доносился приятный запах от свеже приготовленных кондитерских изделий Зумруд останавливается.  

С секунду уставившись в киоск откуда выходили люди с пакетами и сумками, она поворачивается ко мне.  

Она смотрит мне в глаза.  

– Ты пойдёшь домой? – спрашиваю.  

– Мне не сильно хочется болтаться по городу без дела, – отвечает Зумруд, – уж лучше я приведу в порядок дом. Пропылесосю комнаты, вытру полы и подоконники, приберусь. И выкину эту стрёмную гарпию.  

Улыбаюсь ей.  

– А я? Мне пора уходить?  

– Думаю, что да.  

2017