Мать

Дорожка вилась между двумя полями пшеницы и золотые колоски, раскачиваясь от лёгкого ветерка, словно кивали мне. Вот только с одобрением или укоризной я не могла понять.  

Я сошла с ума, также как и мир вокруг.  

Дочка моя заснула и, обняв маленькими ручками, уткнулась мне в шею, обжигая кожу тёплым дыханием. Каждый её вдох и выдох наполнял моё тело энергией, и я не замечая разбитых в кровь ног, голода и усталости, с улыбкой шагала вперёд в надежде на чудо.  

Когда началась бомбёжка, мы с моей рыбкой гуляли в парке. Всё как обычно: мороженное, газировка, красный шарик, улетевший в небо. Сначала пролетели гудя самолёты с крестами, а затем дома вокруг нас стали рушиться. Это было так страшно, что моя кошечка кричала, прижимая ладошки к ушкам. Вокруг нас падали люди, мы спотыкались о трупы и молящих о спасении людей. Прижав мою радость крепко к груди, я бежала пока очередной взрыв, не подбросил нас в воздух и не швырнул в груду кирпича оставшуюся от нашего дома. Мы не добрались совсем немного.  

Я думала, что потеряла мою зайку. Рыдала сидя на земле, даже не знаю, сколько времени прошло. Потом пришли немцы, которые согнали на площадь всех выживших, но меня почему-то не тронули. Размазав грязь и слёзы по лицу, я словно волчица выла на обломках нашей квартиры, с удивлением рассматривая расцарапанные и стёртые в кровь пальцы рук. Немецкий солдат в каске прикрикнул на меня и хотел ударить, но встретившись со мной глазами плюнул под ноги и ушёл.  

Не могу сказать точно, сколько прошло дней. Я слонялась по улицам надеясь встретить мою красавицу или что-то узнать о ней. Но город (или то, что от него осталось) был пуст. Не помню, чтобы я что-то ела или пила, хотя точно ручаться не могу, была не в себе. Другие солдаты тоже не обращали на меня внимание. Каждый раз, оказавшись рядом со мной, они вешали винтовки на плечо и, махнув рукой уходили.  

Никогда не верила в Бога, но он почему-то сжалился надо мной и помог. Совершенно случайно я увидела в проезжающем мимо меня грузовике группу детей и подростков и там … там вместе с другими ребятишками сидела МОЁ СОЛНЫШКО.  

Я проследила за автомобилем и узнала, что за городом, в бывшем санатории, был устроен лагерь для военнопленных и гражданских лиц. Он хорошо охранялся, и мне было сложно попасть туда. Пришлось пойти на хитрость.  

Я составила нечто вроде плана. Сначала надо было привести себя в порядок и раздобыть одежду. Со вторым я справилась, быстро, вытащив тёмно-синее платье из обломков универмага, а вот с первым …  

Взглянув на своё отражение в чудом не разбившейся витрине, я вздрогнула. На меня смотрело бледное, грязное чудовище со спутанными волосами, расцарапанным лицом и опухшими от рыданий глазами. И куда только делась моя женская красота, так нравившаяся моему Валере?  

Кое-как я привела себя в порядок, помылась в маленьком озерце неподалёку от лагеря, расчесалась и поела, чтобы набраться сил. В универмаге удалось раздобыть пару банок тушёнки и три упаковки галет. Съела не всё, ведь моя девочка может быть голодной.  

Потом я дежурила целый день около главного входа в надежде, что мне представится возможность попасть внутрь. Поздно вечером, когда стемнело молоденький солдатик, вышел покурить за ворота, и я попыталась заговорить с ним. Хотела ему объяснить, что мне нужно попасть к дочери и я на всё готова ради его помощи. Он не захотел меня слушать – окинув взглядом, схватил за волосы и потащил за ворота.  

Мне было немного больно, но я была счастлива оказаться внутри. Мы долго шли, а затем он затолкнул меня на какой-то склад и попытался изнасиловать. У него не получилось.  

Солдатик угрожал мне длинным ножом, но я не испугалась, а вырвала у него из рук клинок и с остервенением несколько раз вонзила его в грудь немца. Меня испугала та легкость, с которой был совершён этот поступок, но я решила подумать об этом позже.  

Труп спрятала за какие-то ящики и, скрыв клинок под одеждой, подхватив валявшиеся здесь пустое ведро, и швабру, покинула склад.  

Почти всю ночь я кралась из одного тёмного угла в другой. Моя маскировка сработала только однажды, наверное, солдаты действительно посчитали меня уборщицей, потому что прошли мимо. Во второй раз меня остановили. Это был толстенький офицер в мятой фуражке, тыкавший мне в грудь пальцем и вырвавший из рук ведро. Я убила его, вонзив клинок в горло, снова спрятав труп.  

Уже стало светать, когда наконец-то наткнулась на детскую площадку, окутанную колючей проволокой. Дети спали здесь вповалку прямо на земле. Их было много, очень много. Даже испугалась, что не смогу найти мою лапочку, но Бог снова помог мне. Я не сразу её узнала, ведь на ней была другая одежда, другой цвет волос, и она немного изменилась за эти дни... но материнское сердце не подвело меня.  

Часовой, облокотившись на стену, прикрыл глаза и стал для меня лёгкой жертвой. На этот раз мне некогда было прятать тело и, сняв с пояса ключи, открыв замок, я пробралась в круг колючей проволоки и вытащила мою ласковую наружу. Она даже не проснулась, а лишь обняла меня, что-то пробормотав во сне.  

Я дождалась проезжающего мимо пустого грузовика (они постоянно приезжали в лагерь полными людьми и уезжали из него пустыми) и в кровь, разбив коленки и локоть, забралась внутрь.  

Водителя я тоже убила, и мы неслись с моей белочкой на автомобиле, пока не кончился бензин. Один раз мне даже пришлось задавить нескольких вооружённых солдат и нам начали стрелять вслед. Лишь благодаря случайности удалось оторваться от погони.  

Забрав всё съестное из грузовика, мы пошли пешком. Куда? Я не знаю, но надеюсь, что и на этот раз Бог поможет мне. Надежда единственное, что остаётся.  

Колоски клонятся к земле, будто изнывая от тяжести и зная, что урожай в этом году собирать будет некому. Они всё так же раскачиваются и кивают. Не знаю с одобрением или укоризной. Впрочем, мне всё равно, ведь дочка моя снова со мной, а остальное как-нибудь да сложится.  

А ведь был момент, когда я тоже почти отчаялась. Сладкая моя, проснувшись, надула губки и не давала себя обнять. Ничего не помогало успокоить её – ни уговоры, ни ласка. И всё же я понимала мою ненаглядную – она обиделась на свою маму, считала, что её предали, оставили одну. Дурочка, если бы она только знала, на что я пошла ради неё. Я не виню мою лапушку, ведь было время, когда сама считала её потерянной для себя. Тем утром после взрыва я собрала части её истерзанного тела и похоронила в садике у дома, выкопав могилу руками.  

Разве не чудо, что дочка вернулась ко мне?  

(черновик)