"- "Человек" это звучит... - написал Максим Пешков, вкладывая речь в уста героя и задумался. Он перебирал образы окружающих людей, вспоминал прошлое, представлял гротескные ситуации, подскзываемые ему фантазией и не находил точного слова для того, что он хотел выразить устами своего неоднозначного героя с однозначной фамилией, приложив ожидаемую ёмкость не к подусью, а не к определению звучания на "ч". А выразить было надо - закуски к ёмкости уже не осталось ни на крошку. Кончался 1901 год от Р.Х. Вот что бы мог сказать о человеке этот персонаж жизни на дне общества - Сатин, шулер, пройдоха и пьяница?

Ничего подобающего в голову начинающего сочинителя пьес Максима Пешкова не приходило, кроме осознания того, что водка попалась растак горькая и даже парадоксально кисловатая, как благотворительная гороховая похлёбка. Водка эта, кислая, издевалась на полостью гортани писателя-подвижника Пешкова, ищущего достойного определения для сатинского, измысленного над заскорузлым грубодощатым столом человека из предрайского Вообще, со всеми его светскими гримасами, не заметными с галёрки. Хитро? Скаредно? Мерзко? Но не может быть он неподвластен и Христу!

Максим Пешков перекрестил щепотью зажатой в ней соли въезд в рот, опрокинув в него штуку, прокатившеуюся уже по готовому тракту. Лук яро горчил. Водка гороховая, тоже уже кончалась, как и день. А ещё городить всю интригу, будь она неладна!...

Максим отложил карандаш, отщипнул от корки буханки краешек, кинув на прилипший пористый мякиш язык и добавил света фитиля настольной лампы. На донце стакана блеснул полумесяц осадка гороховки. Мысль творца вертелась вокруг гороха, всхлипывающего морозными скрипами за оконом города, и, зачем-то присобачившихся, шуб из горностаев."

( Пьеса "На дне", предыстория написания монолога Сатина. Фрагмент.)