Орден Александра Невского

Эта история началась с того хмурого осеннего дня, когда в советский пансион прибыли на обучение Марья и Григорий Селезневы – двойняшки-сироты, чьи родители, по расспространившимся в школе слухам, погибли во время крушения поезда в 1943 году. Достоверно было известно, что двойняшки с семи лет воспитывались в доме некой госпожи Селезневой – одинокой, неплохо обеспеченной старушки, которая перед смертью завещала все свое наследство воспитанникам.  

По воле случая в 1952 году пятнадцатилетние Марья и Григорий оказались в пансионе. Учились они хорошо. Маша увлекалась искусством и литературой, пробовала писать стихи. Среди одноклассниц она имела статус мечтательной девочки. Иногда она рассказывала фрагменты о крушении поезда, которые якобы помнила. Кроме того, у Марьи хранился осколок ордена Александра Невского, невесть откуда взявшийся, и составлявший ее главную драгоценность. По словам Маши, этим орденом был награжден то ли ее дед, то ли прадед еще с дореволюционных времен. При неизвестных обстоятельствах орден оказался расколот пополам, но все равно долгое время хранился в их семье, а перед крушением поезда, если верить Марьиному приданию, ее мать передала ей этот осколок со словами:  

"Береги его. Вторая половина у отца. " – после чего случилась известная катастрофа. И хотя сам Григорий Селезнев – скромный мальчик примерного поведения, отрицал росказни своей мечтательной сестры, в пансионе стало принято думать, что Селезневы – дети военных.  

И все бы оставалось спокойно, ничем больше не выделились эти двое подростков, если бы за месяц до окончания первого учебного полугодия не произошел один невероятный случай...  

По коридору в разные стороны сновали ученики. Спешили на уроки. Толкались так тесно и дружно, что яблоку было негде упасть. Вдруг раздался наиболее сильный толчок (явно преднамеренный), за которым последовал вскрик боли. Гришку Селезнева отбросило в сторону.  

–Ай! Ты чего толкаешься?! – вцепившись в руку сестры, чтобы не упасть, парень устремил сердитый взгляд на обидчика.  

–А ты что налетаешь на кого попало? Смотри куда идешь, мелкий! – последовал нахальный ответ высокого белокурого парня.  

–Ты на него посмотри! Дерзить решил. Начальник что-ли? – обиделся Гришка.  

–Я-то? Дерзить? Ну нет, я себе цену знаю! А вот кем будешь ты, если не извинишься...  

–Чего-о? Да я еще перед тобой извиняться должен?! Размечтался! – Григорий демонстративно отвернулся и направился прочь. – Пойдем, Машка...  

–А ну стой! Тебя еще никто не отпускал. – сильная рука блондина ухватила Селезнева за плечо. – Ты теперь так просто не отделаешься...  

–Руки убрал! – озверел Григорий, рывком скинув ладонь обидчика со своего плеча. – Зачем прицепился? Отстань от меня! Иначе в нос получишь... понял?! – темные глаза сощурились.  

–Вот это ты зря... еще вопрос – кто от кого получит. – зачинщик хмуро сдвинул брови.  

–Гриша... пойдем отсюда, а? – встряла в разговор Марья, боязливо потянув брата за рукав.  

–Погоди, Машка... Видишь, я с "человеком" разговариваю. – Григорий выпятил грудь.  

–Зря напыжился, индюк. – ухмыльнулся белобрысый. – Скинь планку, не соответствуешь.  

–А ты мне не указывай! Сам разберусь, что делать.  

–Гри-иша! – сестра потянула брата сильнее. Противник, заметив это, лениво процедил:  

–Вот видишь! Даже сестричка твоя говорит, что взял высоко... не осилишь, лучше извинись по-хорошему.  

–Сам извиняйся. Ты первый начал.  

–Да неужели?  

–Да!  

–И когда же такое было?  

–Когда толкнул!  

–Ну и что?  

–А то! Сам толкнул – сам и извиняйся. Или дай пройти человеку...  

–Я бездомного толкнул. Сирот за людей не считают. – синие глаза презрительно сверкнули.  

–Повтори-ка, что сказал... – Григорий побагровел от злости.  

–Да запросто!  

–Мальчики... мальчики... – испуганно зашептала Маша, но ее уже никто не слышал. Едва белобрысый парень нагло произнес "Вы у нас двойняшки без мамашки", как Григорий набросился на него с кулаками.  

Маша завизжала, отскочила в сторону.  

Удар в челюсть. Ответный удар в бровь. Мальчишки сцепились посреди коридора и под разнообразный гул толпы стали награждать друг друга тумаками. Со всех сторон полезли чьи-то руки, ноги, и прочии "посторонние предметы", сильно мешающие в драке.  

Прошло буквально полминуты, прежде чем драчунов раскидали в стороны, и гневный голос классного руководителя пророкотал:  

–Орловский и Селезневы – марш к директору! Остальные на уроки, быстро! – тут же зазвенел звонок.  

Как медленно ползет время... ну просто невероятно медленно! Иногда кажется, что стрелки часов движутся по циферблату нарочно долго, увеличивая минуты нашего позора. И неизвестно почему, но так всегда бывает только во время какого-либо несчастья...  

Вот уже пол часа Марья, Григорий и Владимир (так звали блондина-обидчика) стояли в директорском кабинете. У мальчишек были синяки под глазами и рассеченные губы, а у Марьи – перекошенные косички с разорванными бантами. Все трое молчали, выслушивая упреки старших.  

–Как вы могли?! Как вы посмели, позволили себе устроить драку на территории школы? Вы комсомольцы или нет? А, Селезнев? Орловский... – яростно надрывалась, расхаживая по кабинету, Елизавета Ивановна Третьякова – молодая директриса пансиона, женщина довольно привлекательной внешности и мягкого характера. – Вы устроили настоящее побоище... Вы едва не сорвали урок! Набросились друг на друга, словно с цепи сорвавшись. Я не понимаю... нет, я решительно не понимаю, зачем... Орловский, ты же гордость школы! – серо-голубые глаза директора вопрошающе устремились на белокурого парня.  

–Я не виноват, Елизавета Ивановна. – попытался оправдаться Владимир. – Он первый начал. Полез на меня с кулаками ни с того, ни с сего. Ругаться стал. Мне защищаться пришлось!  

–Это неправда! – воскликнула Марья, но ее перебили:  

–Григорий Селезнев, отвечай! Ты первым ударил Орловского? – спросил классный руководитель, находившийся рядом с директором Третьяковой.  

–Да, Егор Тимофеевич. Я ударил. – не поднимая устремленных в пол глаз, сквозь стиснутые зубы ответил Гришка.  

–Почему ты это сделал? – терпеливо продолжил распрос учитель, в то время как директриса молча и с беспокойством всматривалась в мрачное лицо мальчика.  

–Он меня толкнул. – процедил Григорий. Повисла пауза. Не дождавшись продолжения ответа, директриса спросила:  

–Толкнул, и что же? Ты не мог спокойно пройти мимо? Не мог проигнорировать его? Возможно, Орловский просто не заметил, что...  

–Нет! Он заметил, товарищ директор. Он заметил и приказал брату извиниться. – вспыхнула Маша. – Ваш хваленый Орловский приказал извиниться и к тому же нахамил.  

–Нахамил? Что значит, нахамил? – переспросила Елизавета Ивановна. – Володя, это правда? С каких пор ты грубить начал? Господи, что за поведение... Ну, что же ты ему такого сказал? Выкладывай.  

–Елизавета Ивановна, да ничего особенного я не говорил. – заискивающе пожал плечами Орловский.  

–"Ничего" – это что? Отвечай же. Гриша... что он тебе сказал? Какое грубое слово?  

–Товарищ директор, то что он сказал – за то и получил прощенье кулаком по морде. Так что, извините за выражение, конфликт исчерпан. – уклончиво отозвался Селезнев.  

–Григорий! Боже мой! Кто-нибудь скажет мне в конце-концов правду? Я должна знать конкретную причину ссоры! Марья... чего ты молчишь?  

–Товарищ директор, – нахмурилась Маша. – Дело в том, что Владимир Орловский сказал нам... он сказал... он...  

–Он обозвал нас сиротами! – сердито прорычал Селезнев. На его лице выступили красные пятна.  

Третьякова тихо охнула.  

–Сиротами? – повторил Егор Тимофеевич.  

–Да, бездомными сиротами. – утвердительно кивнула Маша.  

–Владимир, не прилично старосте такими словами разбрасываться. – отметил учитель.  

–Разве я виноват? Их так вся школа прозвала – "двойняшки без папашки и мамашки". Я только повторил "старую народную мудрость".  

–Но ты же староста, староста! – грустно покачала головой Елизавета Ивановна. Она явно ошиблась в своем любимце. – Володя, неужели тебе, благовоспитанному умному мальчику, не стыдно говорить такие слова в лицо двум ребятам – твоим одноклассникам?  

–Елизавета Ивановна, мне их конечно жаль. Но сами посудите, разве я виноват, что поезд с рельсов – хлоп, их батьку с мамкой в лепешку – шмяк? – как ни в чем не бывало, полу-шутливо продолжил Орловский.  

–Я тебе щас как дам! – не сдержавшись, заорал Селезнев.  

–Не повышать голос в присутствии директора! – прикрикнул на него руководитель, а Елизавета Третьякова, видя, что никакие слова на ее учеников не действуют, растерянно отошла к окну и прикрыла лицо ладонями.  

–Нет, я не знаю... я не понимаю, что я делаю не так... у меня в школе растут какие-то кровожадные дети... – тихо шептала она. – Я не понимаю, в чем дело. Это не камсомольцы, это разбойники... натуральные разбойники... Кстати, Егор, у тебя самый отстающий класс. Вот, довожу до твоего сведения. – обратилась Елизавета к руководителю. – Я не знаю, что делать с твоими учениками. Наказания не помогают, а выгонять их из пансиона – все равно что окончательно похоронить их судьбу. Решай как сам считаешь нужным.  

–Я понял, Лиза. Думаю, что во-первых нужно сменить старосту. – подойдя к директрисе, успокаивающе сказал Егор Тимофеевич. – У меня есть подходящая кандидатура. Ну а Владимир... Владимир пусть позанимается общественным трудом в качестве наказания. Вымоет полы, окна... что-то в этом духе.  

–Да, мне как раз нужна помощь с проверкой дневников. – согласилась Елизавета.  

–Вот, вот. А я пока займусь Селезневыми. Они здесь ни при чем, мне кажется. Орловский их спровоцировал. Григорию теперь нужно успокоиться...  

–Я спокоен! – прорычал Гришка.  

–Полегче, парень. Не перебивай старших. – возвысил голос Егор Тимофеевич. – Лиза, я с ними побеседую немного. Не возражаешь?  

–Не возражаю. – вздохнула Третьякова, и тихо добавила:  

–Мне их очень жаль, Егор. Бедные дети. Уже в таком возврасте от войны горе хлебнули. Что только не наделала война... – и в эту минуту все трое подростков ощутили неловкость. Они были лишними в кабинете, ибо между руководителем и директрисой установилась какая-то странная, в чем-то даже неприличная близость.  

–Это, Лиза, как знать, как знать. Война действительно много ужасного натворила. И Селезневы – не худший тому пример. – отметил учитель. – Они не единственные в мире сироты... ладно, мне пора идти. Так, драчуны, вперед и с песней! – дверь директорского кабинета закрылась позади Марии и Григория.  

–Ну что, герои? Проходите. – добродушно сказал классный руководитель, проводя Селезневых в свой кабинет.  

Это была небольшая уютная комнатка с минимальным количеством мебели, стопкой бумаг в углу и кучей разнообразных орденов и медалей, висевших на стене около стола. Марья и Григорий робко протиснулись в кабинет, не без интереса глядя по сторонам. Им конечно же было известно, что Егор Тимофеевич Версаев – отставной генерал, участвовавший в 1945 году при взятии Берлина, и возвращенный на родину в связи с тяжелым ранением. По всему пансиону ходили слухи о его боевых подвигах, но никто из учеников никогда прежде не бывал у него в кабинете, так как Версаев обладал очень скрытным характером. И вот теперь, сидя за столом рядом с генералом и попивая чай, двойняшки Селезневы разрывались от любопытства, хотя внешне оставались мрачны и спокойны. Особенно мрачен был Григорий. К нему-то и обратился с примирительной речью Егор Тимофеевич:  

–Эй, орел! Чего пригорюнился? Вишь, крылья сложил... Да не переживай ты так из-за Володькиных фокусов. Это все пустяки, дело житейское. Он-то дурак конечно, ляпнул сдуру что в башку пришло. Но и ты умнее будь. Не позволяй себе опускаться до драки. Понял?  

–Егор Тимофеевич, я-то понял, – угрюмо пробурчал Григорий. – Только не знаю, понял ли Орловский. Оно ведь обидно очень. У Володьки вашего родители чиновники. Денег нагребли себе и сидят, нос задравши. А у нас с Машкой предки честные были. Боевые офицеры, как-никак. Противно, что о нашей семье теперь всякая нечисть что хочет, то и болтает.  

–Ты по-осторожней с суждениями. – сурово заметил генерал. – Чиновник чиновнику рознь. И если Орловский на тебя своему батьке донесет, то от беды не уйдешь. А что до родителей военных, так это сейчас почти во всех семьях. Я вон, в годы Великой Отечественной не последним воякой был. Берлин брал. И дети у меня тоже были. Как и вы – двое: пацан и девчонка.  

–А где же они теперь? – с любопытством спросила Маша.  

Егор Тимофеевич болезненно скривился:  

–Война забрала. И жену мою, Иру, тоже. Я когда вернулся в сорок шестом на родину, то от дома нашел одно пепелище. Начал расспрашивать у соседей, что да как. Только не знал никто, что с семьей моей сделалось. Стало быть, немцы их того... Эх, что об этом теперь говорить! – Версаев махнул рукой. – Ясно одно, – война никого не щадит.  

Григорий внимательно слушал каждое слово, серьезно глядя в лицо генерала. Марья спросила:  

–Как же звали Ваших детей?  

–Петька и Наташка. Оба одного года рождения. Я перед тем как на фронт уйти, их совсем маленькими видел, годовалыми. Они сейчас наверное твоими ровесниками были бы, Григорий. – тоскливо усмехнулся руководитель. Между мужчиной и юношей ощутилась линия связи. Общее горе соединяло их, двух героев войны, почти одинаково вкусивших ее плоды в разном возрасте.  

–Приглянулся ты мне, парень. – тихо сказал учитель. – Я когда услышал, за какое дело ты Орловского поколотил, – себя в молодости вспомнил. Пойдем-ка, выйдем на минуту, поговорим по-мужски. Маша, подожди здесь чуток. Я пару слов скажу твоему брату. – они молча вышли из кабинета, оставив Марью одну.  

О чем они говорили? Это знает каждый мужчина, так как рано или поздно сыновья вырастают, и между ними и их отцами происходит совершенно особая взрослая беседа. У Григория же отца не было, и потому в роли "жизненного наставника" для него оказался генерал Версаев. Марья не стала препятствовать их разговору, так как в глубине души сознавала его значительность. Девушка стала в одиночестве расхаживать по кабинету.  

Ее внимание привлекли ордена, рядами висевшие на стене. Это были награды, принадлежавшие не только Егору Тимофеевичу, но всему роду Версаевых. Над каждым рядом красовалась фотография или портрет, имя и годы жизни обладателей наград. Трудно представить, но возможно что и настоящие родители Селезневых относились к подобной военной семье. Весьма возможно... Григорий Селезнев даже внешне похож на Версаева. Те же темные глаза, такая же грива густых черных волос. Только лицо и шея у Егора Тимофеевича смуглее от военного пороха, дыма, пыли...  

Вдруг, внимание Маши привлек небольшой металлический осколок, висевший на стене среди орденов. Табличка над ним гласила: "Иван Матвеевич Версаев. 1859-1914". Изображение на портрете выражало человека недурной внешности, но чопорного вида. В его ряду было особенно много орденов, но осколок... осколок разломанной пополам награды, что казался наименее привлекательным, вызвал у Маши частое сердцебиение и ворох неточных воспоминаний.  

Ночь. Холод. Ритм колес. За окном метет зимняя метель. Поезд уверенно движется вперед, наперекор ветру. Усталая женская фигура склонилась над замерзшей плачущей дочерью и греет ее, успокаивает. Небольшой осколок вложен в руку девочки со словами: "Береги его. Вторая половина у отца... "  

Тут раздается страшный шум и крики со всех сторон. Резкое торможение. Запах гари. Толчок. Мир переворачивается и уносится куда-то вдаль, в темноту...  

Дрожащей рукой Маша нащупала в кармане юбки тот самый осколок. Крик застрял в горле когда она приложила свой кусочек ордена к висевшему на стене. Два осколка совпали, образуя единое целое. Орден Александра Невского. Мысли в голове закружились бессмысленным веретеном. Не понимая, что она делает, Маша сняла со стены вторую половину ордена, снова и снова соединяя две части в одну. Нет, этого просто не может быть... ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ...  

–Машенька, с тобой все в порядке? – обеспокоенно спросил учитель позади нее. Егор Тимофеевич с Гришкой вернулись в кабинет.  

Маша резко обернулась, тщетно силясь сказать хоть слово. Все эти годы она терпела насмешки сверстников, называвших ее сиротой и фантазершей, верила в существование своих несуществующих родителей, искала отца вопреки всему... и лишь теперь, совершенно отчаявшись в своих надеждах, она его все-таки нашла.  

Маша с нежностью глядела в темные очи генерала и молча протягивала ему дрожащими пальцами разломленный пополам орден. По изумленно-окаменевшему выражению лица Версаева девушка поняла, – ему тоже все ясно без слов.  

В глазах Марьи дребезжали слезы, а она силилась улыбнуться. Наконец, не справившись с эмоциями, дочь генерала ощутила, что проваливается в какую-то глубокую бездну. Но прежде чем тьма сомкнулась над ней, она услышала как ее брат ошалело произнес, обращаясь к Версаеву:  

–Стало быть, Вы наш батька, что-ли?... – вот, что наделала война!