Дроздовцы

Юго-западный склон Малахова кургана. Вдруг дрогнули колени и сердце пропустило удар… Вот поворот на кладбище. От инвалидного домика остались только руины. Ворот не стало, снесло, наверное. Сразу направо в углу… ага здесь, вот и миндаль… тогда еще был несмелой веточкой, а сейчас зрелое дерево, хоть и обожженное, практически лежит… и две, нет три глубоких воронки. Как же так?!...  

– Триста пять миллиметров. – констатировал молоденький штурмбаннфюрер, перепрыгивая с камня на камень. – Это их батарея, на Херсонесе. Положила три снаряда и смела наш батальон. Что мы тут должны найти?  

– Цинк. Цинковый гроб. Или гробы. Или таблички… на дереве писали. Что-нибудь бы найти… Прямое попадание, надо же.  

– Что написано на табличках? Может фамилии?  

– Полковник Гордеев и капитан Туцевич.  

– Полковник и капитан!? Полковник и капитан не могут быть рядом! Это как небо и земля!  

– На самом деле это еще более странно, майор. Это генерал и полковник!  

– Господин полковник! Это не мое дело, но может я, если буду знать больше, смогу Вам помочь? Кто эти люди? Затрапезное кладбище! Генерал и без памятника? Нонсенс. И надписи на деревяшках… полковник и капитан? – штурмбаннфюрер остановился возле пожилого, седого усача, одетого в полувоенную форму.  

– Ищите майор, ищите… Двадцать лет! Эх! Сколько ждали, хоть, что-нибудь ведь должно сохраниться! – пожилой усач присел на вывороченный взрывом камень. – Ищите майор, ищите.  

… Взвод, приданных саперов, свернув свое снаряжение, уходил вниз по Доковому оврагу.  

– Бесполезно. Столько железа в земле. – немецкий офицер, очищал палочкой землю с сапога.  

– Вы, русские, странные люди. Ваше существование с древности окутано сонмом каких-то преданий и легенд. И даже сейчас, в двадцатом веке, Вы заставляете меня искать гробы! Просто мистика какая-то! Я офицер разведки! Я не могу искать мертвецов. Господин полковник, объясните мне, что такого сделали эти люди? …  

– Я уже понял. – седой полковник, оглядывал склон Малахова кургана. – Прямое попадание и опять от красных. Пусть не тех, но все же. Может это и к лучшему. Эх! Давайте помянем моих товарищей майор. Они второй раз погибли как солдаты.  

– Помянем, в смысле? – немец вопросительно посмотрел на седого.  

– Помянем, значит, вспомним, почтим память. Не беспокойтесь, у меня все с собой. – и достав из сумки платок, пожилой стал накрывать нехитрый стол, прямо на камне, оставшимся от разбитого, взрывной волной тяжелого снаряда, инвалидного домика. – Митрич меня простит. Обещал присматривать. Жив ли?  

– Митрич? А это кто? Тоже полковник?  

– Инвалид одноногий. Бывший морской старшина. Присматривал за могилками, тем и кормился. Мы ему двадцать пять рублей заплатили. Еще брать не хотел. Подходите штурмбаннфюрер, не брезгуйте. – седой полковник наливал прозрачное в серебряные рюмки. – Смирновская! Специально вез. Господи, упокой души убиенных твоих воинов! – и крестообразно брызнув на развороченную землю, широко перекрестился.  

– Вы язычник, полковник. Это жертвоприношение? Но русской водки я все-таки выпью. Давайте рассказывайте про генерала, который похоронен как солдат с гробовой надписью на простой доске, что он полковник, но к нему едут через всю Европу по приказанию руководства СС.  

– Что ж Вам рассказать-то? С чего начать?  

– А вы начните сначала. Так по-моему говорят в романах, да и у нас в разведке. Кто? Когда? Почему и с кем?  

– Сначала, говорите. Ну, хорошо. Тогда я начну с конца.  

– Валяйте с конца, – штумбаннфюрер занялся закуской.  

– Вы недоумевали, как могли быть похоронены рядом генерал и полковник. А, что вы скажете, когда узнаете, как оказались эти два гроба в Севастополе. После гибели, генерала Дроздовского и полковника Туцевича похоронили в городском соборе в Екатеринодаре, после войны красные переименовали его в Краснодар. А дивизия продолжала воевать. Дошли до Харькова, потом отступление, потом практически бегство. Так вот, чтобы не оставлять на поругание могилы наших командиров, специальный отряд, почти все офицеры, ворвались в уже захваченный красными город и увезли гробы с собой. Везли их в обозе, при них постоянно дежурил почетный караул. В Новороссийске погрузили на пароход и вывезли в Крым. Но и в Севастополе сработала опаска, похоронили тайно. Нас было всего пять человек, изменили имена на дощечках … думали все устоится, поставим памятник. Даже придумывали какой. А почему, вы спросите, такое отношение? Расскажу и об этом. Дроздовский был особым человеком, поверьте это не высокие слова, я с ним с Первой мировой. Он отдавался военному делу весь, как говорится, без остатка. Вот и сгорел так быстро. Не жалел никого, и прежде всего себя. Требования были высочайшие. Если под пулеметы — он первый, его просят беречься, а он говорит: «Как же я мол, братцы буду пригибаться? А подчиненные что подумают». Из-за этого офицеры поневоле поднимали требования к себе, а за ними и солдаты тянулись. Это привело к следующему. Бывало в бою, вдруг почувствовал какой-нибудь командир момент нужный, встает и идет на врага. Идет не оборачиваясь, может папироску начать прикуривать или перчатки вдруг одевать. Вроде как для офицерского форсу. А почему не оборачивался-то, а потому, что у него даже мысли такой не было, что его подчиненные за ним не поднимутся. Если обернется, то может невольно обидеть недоверием бойцов. На красных большое впечатление производили такие атаки. Страшно воевать против того, кто с презрением относится к смерти. А когда таких рота или батальон, а то и полк?  

– Да, – штурмбаннфюрер пригубил рюмку, – у нас уже были донесения, что русские применяют такую тактику, но нам казалось это от отчаяния. В Севастополе, особенно морякам удавались такие атаки. Они вместо касок, одевали свои смешные шапочки с лентами, зачем-то закусывали их зубами, и эти полосатые рубашки – «морская душа» или «тельники». Практически всегда такие атаки доходили до рукопашных, сопровождались большими потерями для обеих сторон и очень давили на наши войска морально.  

– Не знаю как моряки, но мы ходили в штыковые не от отчаяния, хотя и были моменты очень серьезные. Мы стремились сойтись с врагом врукопашную еще почему? Дроздовский довел умение владеть штыком в дивизии до совершенства. Командиры рот, батальонов должны были фехтовать штыком один против пятерых и побеждать! Я не говорю уже о солдатах, те и против конницы со штыком управлялись. Как-то под Екатеринославом на нас бросилась одна из групп Первой конной армии господина Буденного. Да, да того самого. Сейчас он генерал какой-то большой. Так вот, отбиваем мы атаку за атакой, а внутри пустота. Пеший дозор был впереди, вот конница через них и прошла, только в одном месте лава как бы отпрыгивала от чего-то … думали все, порубили дозор. Отбили мы тогда это наступление, пошли собирать трофеи, а из травы встает дозор. Все в кровище с ног до головы. Больше двух десятков конных … одними штыками запороли и даже не ранены. А было их не более десяти. Такая вот выучка была у рядовых в Дроздовской дивизии.  

– Да, я отвлекся. Штыковая атака, майор, это тонкий расчет. Пока на нервах пулеметчик мажет, мы рвали дистанцию, выходя из-под огня, вплотную к противнику. Пулеметчики начинают менять прицел, а вы ж знаете, на станковых пулеметах рассеивание в глубину постоянное. Так вот на «Максимах» для изменения прицела нужно подкрутить специальный винт. Вроде и недолго совсем, но пулеметы-то в это время молчат, а на тебя накатывают, да еще строевым, да еще с песней, да когда один равен пятерым … Паника! Бегство! Эх, майор! Давайте, еще по одной. Уважьте старого солдата, налейте сами. Воспоминания накатили, руки дрожат.  

– Конечно, полковник. Конечно. Я вас понимаю. – штурмбаннфюрер стал наливать рюмки.  

Полковник махнул разом до дна и резко выдохнул:  

– А вы видели в деле кавалерийский эскадрон, майор?  

– Я видел в сорок первом атаку казаков под Москвой. Это ужасно. Наши стреляли как сумасшедшие, но по-моему так никого и не убили.  

– Какие сейчас казаки? Я Вам рассказывал про выучку пехотинцев. А какие были у нас кавалеристы! Генерал Бабиев, например. Семнадцать ранений, правая рука после ранения сведена, а он в сечу, впереди всех. Левой рукой рубился, зубами поводья держал! А генерал Барбович? У Вас много генералов, майор, которые получили штыковую рану в бою? А Барбович получил, и из боя не вышел. Зажал рану и только полотенца менял, все боем командовал. А Манштейн? Мальчик ведь совсем, остался без правой руки. Так вот зажмет в левой руке револьвер и в атаку. А это все офицеры лично общавшиеся с Дроздовским. Манштейн – вообще воспитанник, с капитанов до генерала дослужился в дивизии. Все они соединяли в себе безупречную офицерскую честь и высочайшее воинское умение. Я многое повидал на своем веку, все-таки почти пятнадцать лет непрерывных боев, но одну кавалерийскую атаку помню до сих пор. Представляете, в чистом поле вдруг перед нами оказывается батарея пушек, заряженных шрапнелью? Атаковать пехотой? Самоубийство! Атаковать конницей? А ее всего-то полусотня. В лоб пойдут — одним залпом положат, а обойти – людей не хватит. Стоим затылок чешем, ситуация безвыходная. Подъезжает сотник, и так с ухмылкой:  

– Ваше благородие, чего стоим-то? Аль труса празднуем?  

Я ему:  

– Ты, что не видишь? Или шрапнель давно не нюхал?  

А он:  

– Вона чего! Я думал вы стратегию какую имеете, а вы шрапнели спужались. Да я вам эту батарею в раз со своими казачками раскатаю. Могу поспорить на ваш бинокль.  

Ситуация патовая, спрашиваю, что намерен предпринять, а он скалится и на бинокль показывает. Делать нечего, соглашаюсь.  

Полусотня сначала бойко идет вперед, прямо на батарею и вдруг как по команде лошади разом валятся вместе со всадниками как подкошенные, буквально на мгновение опережая залп! Шрапнель понятное дело идет над ними, ну там цепляет кого-то, не без этого. Лошади тут же встают вместе со всадниками, а у них в руках уже не шашки, а карабины. И снова вперед. На скаку щелк, щелк, щелк! Наводчиков и командиров в расход, ну а потом шашками остальных... Думал бахвалится сотник, а оказывается опять, тонкий расчет и умение. Завалить коня с седоком, а потом его поднять, представляете какое меж ними единение и самое главное доверие!?  

– Я такое только в цирке видел. – штурмбаннфюрер покрутил головой.  

– В цирке-то один, а тут полусотня! Понимать надо. А пленные? Что вы делаете с пленными, майор? Попомните мои слова, из-за такого отношения к пленным, вы проиграете эту войну.  

– Вы хотите сказать, что Дроздовский не расстреливал и не вешал?  

– Дроздовский!?  

– Ну хорошо, не Дроздовский, а Туркул или Манштейн? Страх-то впереди них шел.  

– На войне всякое было. Но не концлагеря же, майор, где людей просто морят голодом или сжигают в печи! У нас в дивизии были целые роты, собранные из пленных! Четвертая рота, капитана Иванова, например. Одни крестьяне. Когда капитан погиб, ночью, рота в штыки взяла уездный город. До этого три дня бились, не получалось. Но чтобы добыть цинковый гроб любимому командиру, взяли в полном молчании за два часа. Потом возили с собой два месяца этот гроб, все ждали, что крепко встанем и спокойно похороним. А ведь большинство бойцов даже читать не умели. Как быть с этим, майор? Способны ваши гренадеры и егеря на такие поступки? Кто-то может, из-за любви к командиру, возить его тело с собой?  

– Я же говорил полковник, что русские – язычники. И потом в немецкой армии ничего не делается без приказа. Чтобы без команды целое подразделение вело боевые действия, пусть даже возьмет город? Нет, это не для немцев. Только четкое выполнение приказа. Это основа армии.  

– Вот, вот. Солдат у вас— это маленький винтик в большой машине. А вот у меня в полку, в батарее был ездовой. Уж не помню, как его зовут. Так вот в одном из боев смотрю, а он лошадей вывел из оврага почти к батарее, которая еще вела беглый огонь. После боя я вызвал командира батареи и отчитал его, мол, один удачный выстрел и осталась бы батарея без лошадей, а пехота без поддержки артиллерии. Вызвали ездового. Задаем ему вопрос, почему самовольно подверг риску лошадей. А он спокойно так нам и отвечает, мол, в овраге слышал команды, отдаваемые командирами орудий и по тому, как менялся прицел, понимал, что орудия стреляют все дальше и дальше. Значит, скоро нужно будет менять позицию, перемещаться вслед за наступающей пехотой. А пока из оврага выведешь лошадей, пока возьмешь на передки, пехота-то без поддержки... В общем, проявил инициативу, подвел лошадей почти вплотную к позиции, а когда поступила команда «На передки! », лошади вот они. Быстро переместились, и опять «Огонь! ». Потом-то я сопоставил действия этой батареи и действительно, инициатива этого солдата помогла в итоге выиграть несколько боев. А это всего-навсего ездовой. Мужик без образования, но с какой сметкой! Георгия ему за это дали.  

– Все, что вы рассказываете, полковник, очень интересно. Но по-моему, это все-таки характеризует не армию в целом, а качества простого русского человека.  

– Может быть, может быть. Постойте, майор. В разговоре с Вами, я вдруг понял одну вещь. Знаете, ведь это даже хорошо, что мы не нашли останки генерала Дроздовского, – штурмбанфюрер с удивлением поднял глаза на седого, – пусть он останется легендой, образцом для всякого русского офицера. Я смотрю в Красной Армии, при всей моей к ней нелюбви, тоже появляются достойные уважения офицеры и солдаты. И эта оборона Севастополя, и ваша неудача под Москвой тому подтверждение. Европа уже была побеждена за тот срок, за который вы взяли один лишь город. Я уже не говорю о цене. А сколько таких городов еще впереди? Мне кажется много общего в нашей борьбе с красными и настоящей войной, и моя симпатия не на стороне Германии. Подумайте майор, о нашей беседе, может это когда-нибудь спасет вам жизнь.  

– А вы не боитесь, полковник, последствий после нашей, такой откровенной, беседы? – штурмбанфюрер разливал остатки водки по рюмкам. – Хотя как раз после всего услышанного, я мог бы понять, что вы не испугаетесь. Спасибо за беседу, я ее не забуду, и давайте будем собираться. Нам пора...  

… Заходящее солнце прощально блеснуло на двух серебряных рюмках, накрытых кусочками серого хлеба, оставленных на вывернутом из земли могильном камне. Прах генерала Дроздовского остался на Родине.