Дым

Все было как обычно. В тот день, как и всегда, было много заказов. Выезжали аж семь раз, и ни один из них не обошелся благополучно: сначала у нас пропали штаны. (Так мы называем рукавный водосборник), в итоге мы минут пять не могли включить воду. Потом у нас черт знает почему упало давление в четырех огнетушителях. Начальник еще был злой, как собака. Премии лишил…  

Хотя, по большому-то счету, на эту премию мне все равно. Все равно потому, что, сколько бы ты ни получил, жена всегда будет недовольна. И всегда будет подходить к тебе уставшему и говорить вот так вот, знаете, писклявым и одновременно жестяным, как из консервной банки, голосом:  

— Нет бы хоть пораньше пришел! Вожусь здесь, как проклятая. — Она указывает на нашего Веньку, который, жужукая и шмыгая носом, катает машинку. — С ним-то вон отдохнешь!  

— А я что, сорваться что ли должен? Тоже дел по горло.  

— Но у тебя смена два часа назад закончилась…  

— И что? Да, закончилась, и? Разговаривал я.  

— С кем?  

— С начальником…  

— О чем? — Не унимается жена.  

— О чем, о чем, — передразниваю. — Вот навязалась! О премии…  

На самом деле жена прекрасно знала, что ни с каким начальником ни о какой премии я не говорил. Мы как всегда после долгой смены задержались с мужиками, выпили пива. Ну а я прекрасно знал, что и жена тут не особо возилась: белье закинула в стирку, посуду в мойку, а Веню за телевизор. Это только за пятнадцать минут до моего прихода она дала ему в руки машинки. Жена знала обо мне всю правду, но не стала меня ни в чем упрекать — зачем? Да и я тоже ничего ей не сказал — зачем?  

Какая разница?  

Этот обман как-то вошел у нас в привычку и не вызывал никаких плохих эмоций. Да и не только плохих – никаких не вызывал. В принципе, я вообще стал замечать, что очень многое входит у меня в привычку: я привык к трехдневным, недельным, двухнедельным сменам, к постоянно орущему начальнику, к перекурам по три минуты, к тренировкам на пластмассовых манекенах… Помню, раньше мы возмущались тому, что нас три дня подряд кормили одной и той же едой. Всей столовой мы кричали, бунтовали и, наконец, добивались своего. И мне тогда так нравилось это… Даже не столько то, что потом нас кормили разным, а то, что мы могли добиться своей цели. Мы, пожарники, наш общий дух, желания и сила… сила коллектива… А теперь мне стало как-то все равно, бунтовать-не бунтовать. Даже не знаю, нормально ли это?  

Пламя, дым, бледные от ужаса лица, разваливающиеся дома, пена, запах гари…Дом, работа, дом, работа, дом, работа, дом, работа…  

Да, все одно и то же. Всегда одно и то же… Почти…  

Это случилось полгода назад. Было это так: обычный вечерний вызов. Пятиэтажка и как всегда замыкание, классика. Мы выехали уже порядком уставшие и с набитыми после ужина животами. Подъезжаем, подключаем воду. Двое из наших — в квартиру, мы с Лехой — к оборудованию. Быстро управляемся, направляем брандспойты. Тушим при входе, все как по ГОСТу.  

И тут взрыв, нет, даже не хлопок, именно взрыв. Резкий.  

— Двух, мужики! — в рации слышится хлюпающий голос Палыча. Мы с Сеней двигаемся в дом.  

«Заколебал. Палыч как всегда. Вечно у него нештатные ситуации…», — думаю я и нехотя перебираю ноги.  

Пламя вырвалось, полоснуло по окнам, стекла тут же вылетели. Снова взрыв, но уже не такой громкий.  

Огонь стремительно разгорается, тянут шланги, машину подкатывают ближе. «Вот последний вызов, и можно будет забыть про всю эту постоянную тягомотину хотя бы на неделю», — думаю.  

Двери уже выбиты. Вижу три человека, мечутся, орут, Саня с Васей в один маневр их уводят. Откидываю мебель. Слышу еще один крик. «Кого-то еще забыли? » Ищу, брандспойтом тушу по углам. Шипение газа перекрывает гул пожарки, пытаюсь услышать, откуда крик. Еще очень много огня, даже половины не сделано…  

— Воронов, шевелись! — Мне по рации.  

— Кто-то еще в доме! — Кричу я. — Может, сюда одного?  

— Нет! Мы с улицы, вытаскивай.  

«Как надоело, быстрее бы уже…»  

И вдруг дым. Вспышка. Сирены. Дым, дым, еще дым, шипение, хриплый крик.  

Обвал. «Да уж…давно такого не было», — тихо говорю я себе и выругиваюсь.  

Удар. Гул в ушах… Это газовый баллон. Прямо у меня на глазах. Чувствую, что падаю. Бьюсь спиной о стену.  

— Пену!! — Ору. Она Почему-то не долетает. — Давай!  

«Почему никого нет? Неужели не рассчитали? »  

Дым. Не вижу никого. Встаю, ударяюсь об угол, бессильно перекатываюсь на более-менее прочный кусок пола. Что-то тяжелое сдавливает ногу.  

Все ушли протягивать с улицы. Слишком опасно. Одному слишком опасно.  

— Дядя, дядя! — Слышу слабый голос и оборачиваюсь. — Мы спасемся?  

Передо мной девочка. Лет десять. Она держится маленькими ручками за большой кусок бетона и прижимает его к себе. Смотрит на меня. Долго, вкрадчиво. И не кричит, не паникует, а просто смотрит. С надеждой. Я хочу сказать «спасемся», но почему-то не могу. Беру ее на руки и бегу. Она вцепилась в мой рукав и смотрит, но не вперед и по сторонам, а прямо на меня. Я чувствую этот ее взгляд на себе. «Где она была? Почему ее не взяли сразу?!»  

Дым. Взрыв. Сирены. Это подмога.  

— Мы спасемся? Да? — Еще раз, тем же тоном спрашивает девочка, и я вижу, как у нее закрываются глаза.  

«Теряет сознание! » — Понимаю я.  

И в этот момент что-то внутри переворачивается, и я понимаю, что должен бежать, несмотря ни на что, продолжать бежать, скорее, скорее… неизвестно почему, но должен.  

Кто-то умудрился запереть дверь. Выламывают с другой стороны: здесь слишком сильное пламя. «Где все? Где? Я один?!» Да, я один должен спасти ее. Мысли переплетаются, я останавливаюсь и чувствую, что снова хочу сказать что-то обнадеживающее, как всегда это говорил, но не могу, не могу!! Я как будто бы не имею на это право. Я чувствую лишь, что должен, должен бежать. Задыхаюсь, кашляю. Еле выдавливаю:  

— Мы… тут надо…  

— Дядя?.. — Ее голова опускается.  

Дым. Кашляю. Держу девочку, приживаю к себе. И чувствую тепло. Бью в дверь плечом, она поддается. Ноги подкашиваются, пол трескается. Падаю.  

А потом воздух, чьи-то руки, сирена, кровать. И белизна. Полная белизна…  

Я не знаю, кто это был, чья это девочка, откуда она и почему весь отряд поручил мне, какому-то жалкому лейтенанту из среднего начсостава, спасать ее? Почему так долго никто ничего не тушил? Я не знаю… Я знаю только одно: когда я спасал эту девочку, когда бежал с ней, выламывал двери и, держа ее в руках, уклонялся от взрывов, когда смотрел в ее беззащитные глаза, я понимал, что только я могу что-то изменить, было как-то тяжело и легко, и главное — было не все равно. Я чувствовал, что должен спасти эту девочку. И это чувство долга было сильнее меня… быть может, это и есть то, что должен испытывать каждый пожарный?  

Я до сих пор не знаю, кто эта девочка, где она сейчас, что с ней. Я выспрашивал у всех, у кого только мог, но никто ничего не знал... Но клянусь, если она жива, я ее найду, и тогда моя совесть, совесть пожарного, будет чиста. Будьте уверены. Я ее найду.