Штыковая на месте

Перекоп спасли весной 1920 года юнкера  

генерал – майора Слащева Я. А.  

С. В. Волков «Исход русской армии  

генерала Врангеля из Крыма»  

Редкая цепь, залитых жидкой грязью окопов тянулась к Сивашу. Солнце, иногда пробивавшееся, сквозь низкие облака, посверкивало на кокардах, находящихся в каждом втором, а то и в третьем окопе. Прямо, из-за небольшого соленого озерца выходила на махах кавалерийская лава корпуса товарища Жлобы. Хриплое дыхание сотен лошадей, тяжко идущих по грязи, пена с боков и налитые кровью, кричащие лица всадников. То, что неполных две роты, разбросанных по окопам, не остановят эту лавину, капитан понял сразу:  

– Принять бой на месте? Порубят! Без пулеметов порубят прямо в окопах. Отступить во вторую линию, к двум пушкам?.. Не успеем… по такой грязи полторы сотни шагов?... нет, уже не успеем! Что ж делать!?..  

Он вдруг на секунду представил, как их будут добивать, ползающих и копошившихся в этих окопах, рубить со спины и стрелять на выбор по убегающим… как они будут лежать мертвые в этой грязи…  

На дрожащих ногах, оскальзываясь и срываясь, он выбрался из окопа и встал на бруствере:  

– Р-р-рота! Из окопов во-о-он! Штыки примкнуть! – дрожащий от страха голос позорно сорвался на фальцет.  

Сердце бухало в уши глухими ударами, ноги предательски разъезжались в жиже, не давая стать твердо. Пытаясь оттереть левую руку от грязи, он смотрел, как его бойцы вылезали из оплывших окопов и становились перед ними в рост. Идти вперед не было ни сил, ни смысла. Просто стояли молча, со штыками наперевес, перед надвигавшейся с топотом, лязгом и хриплым дыханием сотней глоток, конной лавой. Вот уже видны раскрытые в крике рты и безумные, горячечные глаза. Шашки занесены, поводья брошены и шпоры в бока для решающего рывка, который сбросит эти жалкие фигурки в грязь, под копыта…  

– Па-ачему в штыковую без песни?! – командир второй роты, заправляя полы шинели за пояс, взмахнул револьвером, – А ну-ка ротную! Запе-е-евай! …  

Кто-то затянул неожиданно сильным и чистым баритоном:  

– Белой акации гроздья душистые  

– Вновь аромата полны, …  

А окрепшие голоса, словно увидев надежду, подхватили слова старого романса:  

– Вновь разливается песнь соловьиная  

– В тихом сияньи, сияньи луны.  

В конной лаве колыхнулось неуверенное:  

– Что там?! Почему не стреляют? Поют!? Или молятся?!- глаза всадников тревожно искали командиров.  

Дрогнули занесенные шашки, стали опускаться в стременах, сломался строй и холодок скользнул змеей по спине:  

– Как же? Это неправильно! Так не должно быть!..  

А голоса крепли и крепли. Капитан, наконец-то встав крепко и пытаясь попасть в ноты:  

– Помнишь ли лето, под белой акацией  

– Слушали песнь соловья?..  

– скосил взгляд на своих бойцов.  

Ближайший молоденький кадет, держащий в трясущихся руках винтовку, просто выкрикивал слова, а из-под закрытых от страха глаз, по щекам, текли слезы.  

– Помнишь ли лето: под белой акацией  

Старовер-крестьянин выводил басом, щуря взгляд словно целясь.  

– Слушали песнь соловья?..  

Командир взвода, молодой, из студентов, как на сцене пытался тянуть высокие ноты, и только от напряжения побелели костяшки пальцев на цевье и часто-часто дрожал кончик штыка.  

– Тихо шептала мне чудная, светлая:  

– «Милый, навеки, навеки твоя! »…  

– Ну, вот и все! Вот эти двое мои. Вырвавшийся вперед, усач на гнедой, держа шашку на отлете, уже повернулся в седле в мою сторону, и молодой на каурой, идущей неровным аллюром. Вот сейчас! Сейчас!... Как же не вовремя вспотела рука, держащая наган…  

Вдруг усач, прямо перед ним, резко рванул повод, не жалея, обрывая губы, осаживая лошадь и нервно оглянувшись, спрыгнул с седла:  

– Да ну к чертям! – вскрикнул он навзрыд, воткнул шашку в землю, и сел прямо грязь, обхватив голову руками. Молодой закрутился глядя испуганно и тоже бросил шашку, и другой, и третий…  

Всадники, приблизившись уже на последний бросок к поющей цепи, вдруг осаживали лошадей, крутились на месте, распространяя вокруг неуверенность, и вдруг возникший все возрастающий страх. Следующие налетали на них, сбивались в кучи и добавляли сумятицы…  

– Годы давно прошли, страсти остыли,  

– Молодость жизни прошла…  

– Белой акации запаха нежного  

– Мне не забыть, не забыть никогда…  

неслось над окопами, стылой степью, взлетало к облакам и к чуть блеснувшему солнцу.  

… брошенные кони, тяжело поводя боками и роняя пену, сбились перед окопами в табун. Подошедший батальон собирал оружие и уводил пленных в тыл.  

Капитан, пытаясь унять внутреннюю дрожь, шел вдоль окопов, проверяя бойцов. Молодой все стоял и плакал, только винтовку опустил.  

– Кадет, что Вы! Соберитесь. Уже все кончилось. Ну что Вы, в самом деле? – капитан приобняв, похлопал его по спине.  

– Я-я-я, г-господин к-капитан – заикаясь и плача навзрыд, боец вцепился в шинель и, заглядывая в глаза, тряс его, – Я н-не со страха г-господин к-капитан! Я н-не со страха! Я-я н-не трус! Я просто б-б-боялся, что будет б-б-больно к-когда ш-шашкой … или когда лошадь. Я-я, г-господин к-капитан, … я-я об-обмочился, г-господин к-капитан! Как же мне теперь?!...  

– Ну, ничего, ничего, не кричи. Успокойся, – капитан гладил трясущиеся лопатки молодого кадета, – Никто не видел и никто не узнает. Я сам-то, по правде, чуть не подпустил. Честное слово. Тоже брат страшно… Эх, зато спели-то как славно. А? …