«Та-Кемет»

Нас выбросило в оазис посреди какой-то бескрайней пустыни; местами – каменистая пустошь, местами – море из песка.  

«Египет! », догадался я.  

Я не помню, желал ли я мысленно какую-то конкретную страну при вхождении в портал, называл ли я имя нового рая – или же каждый портал (в моём случае как для лягушонка это всегда был водоём) был заранее запрограммирован на определённую землю.  

– А с чего это ты взял, что мы именно в Древнем Египте? – Промурлыкал кто-то на моём правом плече. – Вдруг это Руб-эль-Хали, Каракумы иль вовсе юго-западная Австралия?  

Я повернул голову направо и ахнул: теперь Маленькое Зло – котёнок! Здесь мой бессменный спутник принял облик именно этого животного.  

Кошек я любил всегда; ещё с детства. Я всегда находил с ними общий язык (почему-то именно с сиамскими – они всегда бесстрашно подходили к моим ногам и ластились, мурча). Это милые, забавные, пушистые существа; очень чистоплотные – пока не вылижут себя на совесть, не успокоятся. Самостоятельные, достаточно молчаливые (за редкими исключениями – когда долго не отпирают им дверь, либо в мартовский период по ночам). Когти умеют втягивать, да и вообще: смотришь на них и умиляешься. Чудесные творения Бога. Ещё, они чувствуют, чем болен их хозяин (в моём случае это частенько горло – а, например, у мамы это ноги); также, они чувствуют, где находится зло. А вот с собаками у меня не сложилось с детства: не получается у меня с ними отношений, не любят они меня. Всегда громко (и агрессивно) лают при одном только моём виде, и даже пару раз здорово кусали. Не люблю я собак: почти всегда открытая пасть, с языком набок и тоннами слюней, и самое наиглупейшее выражение лица (простите, морды). Они грязнули, и я не понимаю, за что некоторые люди от них без ума; как начнут лаять – то хоть ночь напролёт, не уснёшь (те, кто живут в деревне или хотя бы, как я, в посёлке городского типа – поймут, что я хотел сказать). Невыносимо с ними. Поэтому я страшно обрадовался, что моё Маленькое Зло именно кот, а не пёс. Жаль, что на плече у меня был не перс (ибо они для меня самая прелесть). Теперь в Египте два сфинкса: большой, из камня – и тот, что у меня на плече.  

Вообще, я загадывал себе Офир (м-да, похоже, на сей раз я именно загадывал, а не наобум прыгал в водоём). Но Офир лежит к юго-востоку от Египта, за Красным морем, да и в любом случае я мало что теряю – по Древнему Египту я «уходил» с детства, начитавшись «Фараона» Болеслава Пруса и насмотревшись «Папируса». Читал я вроде бы и про Тутанхамона, и про Хатшепсут – вот только я не помню уже ни названий этих книг, ни их авторов.  

Я был более чем уверен, что я именно в Египте – не знаю, может чуйка какая-то. Может, я уже бывал здесь? Вряд ли, ибо даже в прошлой жизни так ни разу и не выбрался на курорт в какую-нибудь Гизу или Хургаду. Я мечтал хотя бы раз прикоснуться к древнеегипетским пирамидам – ведь это единственное сохранившееся из семи официальных «чудес света» (и, к тому же, самое древнее из них).  

– Красные пески, – заметил я, – значит, мы ещё в Ливии.  

– Ха-ха-ха! – Мой сфинкс был безжалостен. – А вдруг это Кызылкумы?  

– А я уверен. – Упрямился я (хотя у меня с собой не было ни компаса, ни астролябии, ни GPS-навигатора). – Идём, нам в любом случае на восток…  

К вечеру сорокоградусная жара сменилась долгожданной прохладой, а вот ночью стало прохладно совсем – более чем уверен, что температура опустилась до минус трёх ниже нуля. Я закоцуб; замёрз, как цуцик. Ноги после длительного перехода отваливались – я их почти не чувствовал. Точно гири к ним привязали. Я рухнул лицом в песок.  

Утром Маленькое Зло еле добудилось меня, тыкаясь мордочкой; зубами оно тянуло меня за мою пыльную, грязную робу.  

– Вставай же! Сонька… Нам ещё ого-го сколько плестись.  

Сколько дней я шёл – не знаю; будто целую вечность. Ни единой души. Ни птиц, ни растительности. Только скорпионы да (иногда) скарабеи. Так-так: если здесь скарабеи – значит, я иду в верном направлении, ибо эти жуки предпочитают более плодородную почву.  

Барханы сменились дюнами, те – каменистыми холмами; после же – снова лишь пустыня… В которой не было ничего, кроме песка, разогретого палящим Солнцем до высоких температур.  

«Боже, как я устал», измученно выдавил про себя я. Комок к горлу. Я проголодался. Не так, как кушать – пить очень сильно хотел. Жажда мучила меня; постепенно я помутился рассудком и увидел мираж. Озеро; прохладная и чистая, прозрачная вода!  

– Ты куда попёрся? – Завизжало Маленькое Зло, пытаясь оттащить меня от призрачной надежды. – Остолоп, там тоже пустота. Мяу, какая тупость. Фр-р-р…  

А я вытянул вперёд руки, и с довольным видом побежал к мнимой воде, широко расставляя ноги.  

– Вот балбес! Мур-р-р… – Только и оставалось произнести моему сфинксу.  

Кот оказался прав: меня ждало глубокое разочарование. Как жаль, что всё это – пелена обмана! Где же мне испить водицы?  

Наконец, нам посчастливилось встретить караван: ну, как караван – это не были (среднеазиатские) верблюды. Точнее, верблюды, но не двугорбые, а одногорбые. Их было, по-моему, три. На них не было наездников (всадников, если хотите). Они степенно, молча, неторопливо шли, везя какую-то поклажу. Один человек (проводник? ) шёл впереди, и был весь закутан в чёрные одежды – виднелись лишь глаза. Ещё троих я насчитал сзади, в конце верблюжьей процессии – двое таких же бедуина, а между ними – полуголый, измождённый мужчина. Грек? Он выглядел не лучшим образом (впрочем, как и я). Похоже, тот третий был пленён.  

Ливийцы (а это наверняка были они) грозно подошли к нам и приставили мечи к моему горлу.  

– Кто ты есть? – Спросили они.  

Я уже писал вам о том, что я мог понимать языки тех народов, в чьи страны я попадал. Однако я писал и о том, что понимание это приходило ко мне не мгновенно, а как бы с запаздыванием – только минут через пять я начал понимать происходящее (как если бы мозг настраивался, переключался).  

Кое-как я объяснил, что я вообще «левый» – что я не египтянин, не грек, не эфиоп, не хетт, не из Шумера или Урарту. Сказал и то, что я им не враг (что вообще никому не враг).  

– Нэ фракк. – Повторили они на моё «Я вам не враг», и поглядели друг на друга, явно ничего не понимая. Похоже, у них так не объясняются. Что делать-то?  

Они долго разглядывали меня.  

– Пудещь питт? – Предложили они.  

Я с радостью кивнул, и вот: в моих руках долгожданный сосуд с водой.  

– Кочэш йест? – Спросили они ещё.  

– Gern. Mit Vergnügen.  

Ливийцы отсыпали мне в ладонь несколько сушёных фиников и стали смотреть, что я с ними буду делать.  

Финики я в прошлой жизни уплетал с превеликим удовольствием (спасибо в этом Ирану, который отправлял их на экспорт). Эти же были и сами по себе весьма вкусны, и я сам был крайне голоден.  

Ливийцам очень не понравилось, что я хотел выкинуть косточки на землю.  

– Шьто тьи дьелайт? Не надо выбрасывайт; из них новый финик взрастьотт…  

Как мог, я покаялся; они смягчились.  

– Где я? – Спросил я. – В какой стране я сейчас нахожусь? И кто вы?  

– Ты в Миср. – Ответил мне проводник (он владел древнеегипетским получше остальных). – Митсрайим. Местные зовут её «Та-Кемет», «чёрная страна».  

– Эйгюптос; Хемия. – Кивнул мне пленный грек на своём наречии.  

«Выходит, я прав? », удовлетворённо подметил я. «Я ведь так и знал, что это Египет! Вот только что меня здесь ждёт? Это колыбель цивилизации или колыбель разврата? Ведь согласно той же Библии, Мицраим – это скорее ад, чем рай; пристанище грешников».  

– Я немец из будущего; из двадцать первого века. – Представился я. – Оборотень; квакль-бродякль по имени Шмыгль.  

Я не стал объяснять, что чистых наций у нас уже почти нет – всё равно не поймут.  

– Элленики. – Ткнул себя в грудь пленник.  

«Ну, точно: грек».  

– Бер-Бер, Либья, Мешаваша, Дешрет. – На разные лады выпалили остальные; кто б сомневался – они ливийцы. Их кожа была такой же светлой, как у греков или атлантов – во всяком случае, азиатами или типичными африканцами (как эфиопы или нубийцы) я бы их не назвал. Конечно же, они были гораздо смуглее современных кельтов или скандинавов; просто светлая, но загорелая кожа. Не кожа индейцев, но бронзовый загар светлой расы.  

– Что вы будете с ним делать? – Кивнул я в сторону родича атлантов.  

– Выкупит себя трудом. – Ответили мне путники. – Нам пора идти.  

Я же, всё ещё пошатываясь (теперь я был сыт, но дико устал) пошёл в обратную от них сторону.  

Всё же я забыл отметить, что в те времена пустыня не была столь огромной, столь обширной (как сейчас): она тянулась не такой уж широкой полосой между средиземноморским побережьем Африки и саваннами. М-да, Сахара тогда была молода и мала размерами. А потому несколько дней пути, никуда не сворачивая, не плутая – и я почти вплотную приблизился к Кемет; я почти уткнулся в неё. Взобравшись на холм, я увидел совсем иную картину: передо мной, там, внизу лежала плодородная долина, и совсем вдалеке – голубой капилляр по имени река Нил. Вторая Атлантида… А долина и впрямь была черна: не дурак был тот, кто назвал страну «Кемет».  

На сегодня я выдохнулся окончательно; пора сделать длительный привал. Да, когда-то, в классе пятом, я умудрился пойти в паломничество (тогда я посещал римско-католическую церковь), и мы прошли сто одиннадцать километров за два с половиной дня. Но тогда мне было двенадцать, а сейчас – тридцать один (было бы, если бы я жил в той жизни). Сколько мне сейчас – сказать трудно; около полутора лет в Атлантиде, несколько дней в Лемурии и несколько лет в Гиперборее – я уже потерял счёт и дням, и часам. Бог его знает…  

Я очнулся оттого, что кто-то смотрел мне в глаза. Я почувствовал это на подсознательном уровне.  

Я вскочил, как ужаленный, но быстро пришёл в себя: это был мой сфинкс. Маленькое Зло зевало, но ему не терпелось идти дальше.  

– Она помолодела, знаешь? – Как бы, между прочим, мяукнул сфинкс.  

– Кто – она? – Переспросил я.  

– Чёрная страна. Мы сейчас находимся примерно в третьем тысячелетии до нашей эры.  

– Но тогда откуда мог взяться вчерашний эллин?  

– Вот именно: это было вчера. А сегодня Солнце за одну ночь помолодело на пару тысяч лет, поэтому вряд ли мы ещё увидим греков – во всяком случае, здесь.  

– Но с чего ты это взяло? Даже если так: как так могло произойти?  

– Как вышло? Я не знаю. – Уклонилось Маленькое Зло. – Я ставлю перед фактом; чтоб ты знал, что мы теперь в Древнем царстве (как ты и хотел в своих снах). Вот такой тебе сделали подарок.  

Меня всегда интересовал Египет додинастического периода, а также периода первой династии; по принципу, чем древнее – тем египтее (если можно так выразиться). Потому что именно тогда всё это сложилось, зародилось (культура, обряды, всё прочее). И когда однажды мне приснился дурацкий сон про то, как Сет и Анубис стояли вечерком и курили сигареты, я чуть не перекрестился, потому что такие образы есть чрезвычайная скверна; кощунство и неуважение по отношению к истории Древнего Египта.  

Что же я увидел, когда волею Креатора я оказался в самом начале пути Кемет? Той страны, которую мы потеряли (но которую толком и не знали).  

Я стоял где-то вдалеке, и лицезрел, как строятся великие пирамиды; мне довелось, посчастливилось сие увидеть! Я видел, как с небес спустились какие-то пришельцы, которые начали управлять строительством тех могучих сооружений. Я хотел присоединиться к их общему делу, но стопы мои налились свинцом, и я не смог сделать и шага. Как же мне было интересно!  

А потом я точно на летающих сандалиях перенёсся в какой-то храм или дворец, и своими глазами увидел восседающего над всеми правителя и Верхнего, и Нижнего Египта; объединителя, величайшего из Посвящённых. Менес это был, или Нармер – мне не открылось. Господи, как же мне хотелось подбежать к этому человеку (или воплощённому божеству? ), и уткнуться ему в его колени, как кутёнок! Он был такой огромный… Такой могучий, сильный, уверенный в себе; я мечтал, чтобы у меня был такой отец! Мне так хотелось, чтобы Посвящённые приняли меня в своё тайное сообщество; чтобы они научили меня чему-то особенному и сверхъестественному… Чтобы я тоже стал частью чего-то великого, а не пешкой в мире двадцать первого века, который мне совершенно неинтересен – ни своей хай-тек архитектурой (готика мне ближе), ни своими небоскрёбами (избы и замки мне милей), ни своими машинами (моё здоровье мне дороже).  

Но видения мои закончились, и я, теряя равновесие, шлёпнулся на землю, и лежал я так довольно долго. Се, грядёт новый рассвет – что он мне принесёт?  

Я поймал себя на мысли, что я уже в себе, и куда-то явно направляюсь; странным показалось то, что правое моё плечо прямо-таки отваливалось – что такое тяжёлое на нём сидело?  

Ба! Сфинкса и след простыл; куда он подевался? Зато на его месте какая-то важная птица – с длинным, вытянутым, изогнутым клювом и белым оперением.  

«Ибис! », догадался я.  

– Можешь не объяснять. – Сказал я, уже ничему не удивляясь. – Теперь ты такое, моё Маленькое Зло?  

Птичка, являя собой отдалённое сходство с аистом, утвердительно кивнула. Ну, надо же: это первый раз, когда оно меняет свой облик дважды, находясь в каком-то одном мире (ранее, в других мирах мой верный друг и товарищ оставался неизменным по внешнему виду в пределах одной локации – в Атлантиде хомяк, в Лемурии – лори, в Гиперборее – бурундук).  

И пошли мы с ним дальше, пока я не остановился, сказав:  

– Вот что, дружок: иди-ка ты рядом – или впереди, или позади, или лапка в лапку сбоку (а то и вовсе лети); больно ты тяжёлое, однако…  

– Не могу. Нельзя. Не положено. – Пояснил ибис.  

Мы прошли ещё. Но когда он меня «пометил», я не выдержал:  

– Послушай, а тебе не кажется, что это уже слишком?  

– Я – священный ибис! – Горделиво выговорило Маленькое Зло.  

– Священный-то, священный; вот только гадит за троих – я до самого Нила теперь не отстираю твои пятна!  

Боже, насколько может разобидеться птица! Как она на меня посмотрела… Кажется, я перегнул палку: так на меня мой пушистый ком ещё не смотрел никогда. Птица отлетела и уселась на дороге.  

– Хочешь, я покину тебя? Навсегда. – Чуть не плача, произнёс ибис. Сейчас он стоял на одной лапке, а другую приподнял и согнул в колене. – Больше ты меня не увидишь. – Добавил он и улетел.  

Что я натворил? Чёрт с ними, метинами этими… Я друга потерял! Может быть, единственного в своей жизни…  

И в тот самый миг я превратился в лягушонка! Совсем, даже для посторонних глаз – ибо я уже был в самом Египте, и мимо меня проходили обитатели этой чарующей страны. Теперь я был кваклем даже для египтян.  

– Нил ещё не разлился, а жабы уже вылезли! – Сердито скосив на меня глаза, пробурчал один из них.  

Я почувствовал себя самым сраным куском дерьма, если честно; прошу прощения за сквернословие.  

Я постарался взять себя в руки, и начал исподлобья наблюдать за жителями Та-Кемет. А что ещё мне остаётся? Сошёл с дороги (дабы не растоптали), и вот, сижу себе и сижу. Греюсь на солнцепёке.  

Почти все египтяне носили обтягивающую одежду и парики – кошмар, лысыми были даже их женщины! Но это не от болезни, а от жары – так тут было принято. Сами же они выглядели, как… Стоп.  

Это были не семиты и не кушиты; я не смогу детально их описать, а лишь скажу, что это словно иная раса: эти людьми были неземными. Окрас их кожи варьировался от бронзового до кирпично-красного, и ростом они были повыше меня (как если бы я оставался человеком). Что и удивительно: я-то думал, что в Африке или той же Поднебесной люди гораздо ниже ростом среднестатистических европейцев! А вот чёрта с два.  

Наконец, меня заметили (стало быть, я снова – человек? ).  

– Негоже издеваться над священной птицей. – Начал стыдить меня какой-то египтянин, подойдя ко мне ближе. – Оставь бедную птицу в покое.  

Боже, как я обрадовался! Значит, Маленькое Зло не бросило, не покинуло меня? Не предало, не оставило меня на растерзание шакалам, которые бродят по ночному Кемет и поедают падаль. И как я не заметил, что оно снова рядом?  

– Видать, человек ты мудрый, коль нашёл общий язык с ибисом. – Продолжил незнакомец, но в голосе его уже начала проступать не агрессия, а самый настоящий ироничный юмор. – Ты лучше б взял да чем полезным занялся! Сидишь тут, отлыниваешь от работы…  

– Да я б с радостью! – Оживился я. – Куда идти? Что нужно сделать?  

– Хех. – Внимательно посмотрел на меня мой новый знакомый, прикрывая рот, чтобы не рассмеяться. – Рядом есть карьер; смотри, чтобы он не стал тебе могилой – больно ты худющего телосложения.  

«Это же хорошо», подумал я. «Хоть какую-то работу найду; к строительным работам мне не привыкать».  

И что вы думаете? Поплёлся я на карьер, и мне тут же дали задание! Делал что-то, не сидел. Таскал носилки с песком в паре с каким-то иностранцем (нубийцем, наверное, ибо он оказался темнокожим). Пот лил с меня градом, но я продолжал выполнять свою работу.  

Я был в шоке, когда пришёл инженер, и установил на треножнике какой-то прибор! Батюшки мои, это же прообраз теодолита, нивелира, электронного тахеометра! Только очень древний такой.  

С умным видом инженер начал смотреть в свой агрегат. Мимо прошли рабочие с рейками и уровнем – они пошли дальше, на другой объект. Этот же остался на месте, и начал вычислять всякие там углы да превышения. Что с моей памятью? В той жизни я был геодезистом-картографом, а в этой ни черта не соображаю! Всё позабывал…  

– Умеешь? – Рявкнул инженер, и вытащил бич, чтобы им ударить меня, ведь я – простолюдин. – Чего уставился? Если не знаешь – так хотя бы не мешай.  

Мне так захотелось звездануть ему; всыпать пару «ласковых»; я еле сдержался. Но к вечеру я доказал, чего стою, и на меня обратили внимание: я набрался смелости, наглости и решительности, и встал за треножник сам. И у меня получилось! Было не криво.  

Древнеегипетские мужчины оценили и меня, и мою работу; они поняли, что перед ними – незаурядный человек.  

– Много в тебе талантов. – Заговорил со мной тот, кого прежде, доселе я не видел. То был зодчий по имени Хори. Рядом стоял и другой зодчий, Сути – с ним я уже был знаком.  

– Не желаешь ли сделать что-то для богов? – Предложил Сути, и выжидающе замер.  

– Что именно? – Пот лил с меня градом; устал, как собака, за целый день, и вместо еды – какая-то миска с не пойми, чем. Но зато хоть не били, как других рабов – и то ладно.  

– Для начала пусть вместе со всеми прочими отправляется на создание искусственного озера Биркет-Абу. – Недоверчиво проворчал Хори. – Посмотрим, справится ли он там… И вот тогда будет совсем другой разговор.  

На том и порешили.  

Эти двое уселись на колесницу, а я, как и другие рабочие, пошёл за колесницей пешком. Я-то думал, что на сегодня уже всё; какой там…  

В принципе, шли мы недолго, и вышли к западному берегу Нила недалеко от Фив.  

– Это здесь; пришли. – Подал жест рукой Хори (похоже, он тут главный).  

– Чего встал? – Окликнул меня Сути. – Вперёд. Размеры водоёма – 1005х2500 м. Размеры тебе даны; приступай. Или плети захотел?  

– А отдых? – Не понял я. – Вечер же уже…  

– Какой отдых? – Рассмеялись мои начальники. – На том свете отдохнёшь… Если имена всех сорока двух богов назовёшь!  

Но постепенно доверие ко мне росло; ко мне стали относиться лучше, снисходительнее. Вы не поверите, но меня даже познакомили с главным архитектором! Который и вызвался строить фараону «Озеро Наслаждения».  

– А почему так назвали водоём? – Поинтересовался я у одного из своих «коллег».  

– Дабы наш земной Осирис омывал в нём чресла свои; омовение ритуальное и…  

– А-а-а… – Протянул я. – Ну, аминь тогда.  

– Какой аминь? – Огрел меня Хори.  

– Какой аминь? – Стукнул меня Сути.  

– Вот негодяй! Мы-то думали, он – ливиец… А ты, оказывается, еврей???  

Долго же мне пришлось переубеждать египтян в том, что никакой я не еврей (и даже если предположить, что еврей – что такого-то? ). Просто я не знал, не понимал, что пуще всего ненавидят в Кемет именно новых жителей Ханаана, что вышли некогда из Ура Халдейского.  

– Никогда больше не произноси этого слова! – Ругались Хори и Сути. – Никакого «аминя» из твоих уст!!!  

Это всё лирика, а между тем шёл уже который месяц, а я вместе с остальными продолжал сооружать Биркет-Абу.  

– А как зовут главного архитектора? – Спросил однажды я, сгорая от любопытства. – Видеть – видел, а имени – не знаю.  

– Оно тебе надо? – Отвечали мне. – Но вообще – так же, как и нашего фараона.  

– А фараона как зовут? – Прикинулся дурачком я (хотя я действительно не знал, во времена какой династии я живу).  

Я думал, они меня прибьют!  

– Да ты совсем, что ли? – Возмутились мужи древнеегипетские. – Имнхотеп имя фараону, да пребудет он с нами вечно и вовеки славен он!  

И тут до меня дошло (как до утки на третьи сутки), что нахожусь я в Кемет времён Аменхотепа III, а тот архитектор – это сын Хапу. Теперь всё предельно ясно и понятно: я снова в золотом веке! Ибо Та-Кемет при правлении того дядьки сильно, сильно поднялась.  

У меня сложилось стойкое убеждение, что в Египте барахлил временной счётчик – точно портал, через который я сюда проник, был неисправен. Ведь уже третий раз происходит сбой: то я попал в Кемет, когда в нём были (пусть и пленные) греки; то меня перекинуло аж на ранний этап эпохи Нармера. И, наконец, я ныне в царстве фараона Аменхотепа.  

Время не стоит на месте (даже в Древнем Египте), и строительство Биркет-Абу было завершено. Нам выдали жалованье (скромное, конечно – но что делать? ), вот только радовался я рано.  

Не прошло и нескольких суток, как вздумалось фараону заиметь себе дачу (виллу, фазенду, «загородный дом»). И его тёзка любезно согласился – подписав и себя, и нас на очередной «контракт».  

Прошло несколько лет, и на западном берегу Нила возле столицы был построен загородный дворец Аменхотепа; он получил название «Дом Ликования». Он представлял собой огромное одноэтажное сооружение из кирпича-сырца, с превосходными росписями на потолках, стенах и полах. В дворцовый комплекс входили и дома придворных, мастерские, дома ремесленников. Возле этого храма была создана аллея из сфинксов, изваянных из розового гранита, а перед его пилонами были воздвигнуты две огромные статуи фараона, ныне знаменитые «колоссы Мемнона», каждый из цельной каменной глыбы высотой двадцать один метр и весом более семисот тонн. Ещё, я участвовал в доставке двух огромных изваяний фараона для общегосударственного храма в Карнаке (по крайней мере, одно из них имело высоту двадцать четыре метра). Также, я занимался добычей камня для заупокойного храма фараона, изготавливал миниатюрные фигурки из стеатита, колоссы для Фив; строил погребальные покои для писцов и жрецов некрополя.  

За всё то время, что я трудился в каменоломнях, ко мне присматривались, и даже дали новое имя! «Имховертеп» отныне я, и мне стало интересно, которое из частей того слова имеет ко мне хоть какое-то отношение – «имхо» или «вертеп». Также, я хочу отметить, что мне было тяжелее вдвойне, нежели другим, поскольку моё превращение наградило меня рядом черт, человеку несвойственных – где вы видели лягушку, которая пашет, как вол? Она лишь прыг-прыг в водоёме, с листа на лист. А мне приходилось работать, зная, что у меня не ноги, а перепончатые лапы, и кожа болотного, зеленоватого оттенка. Да, египтяне видели пред собою человека, но физиологически я чувствовал себя крохотной амфибией.  

Иногда, после работы (во время перерыва на обед в выходные дни) мне доводилось видеть самую настоящую оргию, когда к трудягам вроде меня приходили их женщины, и они все, совершенно никого не стесняясь, занимались битвой полов в самых разных позах. Я в жизни не видел столько голых тел одновременно! Это была жуть. Ставку мне повысили, и я мог заказать себе наложницу. Боже, упаси: во-первых, для меня подобное поведение неприемлемо в принципе; во-вторых, в моём сердце я хранил любовь только к одной женщине, и ей была Румелия из Атлантиды. Ни на кого её не променяю! Соблазнов много, но не поддался я. Упасть – легко, а вот подняться… Поэтому я отворачивался к сношавшимся спиной, и в уме набрасывал сюжет для книги, которую вы сейчас читаете.  

Однажды меня нашёл Птахмес, верховный жрец. Вначале он долго и напряжённо спорил о чём-то с Аменхотепом (разумеется, с тем, который архитектор), а потом подозвал меня пред свои очи.  

– Целуй. – Сказал Птахмес и протянул мне свои ноги.  

Я решил не испытывать судьбу, и слегка прикоснулся к ним – кто знает, сколько мне ещё тут быть? Мне ещё тут жить.  

– Слышал о тебе. – Сказал жрец. – Не хочешь ли сменить профессию?  

Единственное, что я умел в своей жизни – это заниматься строительством зданий и сооружений (написание книг, сочинение музыки и рисование не в счёт, потому как хобби). Но я уже выдохся в этой знойной пустыне (до Нила не рукой ведь подать, хоть он и близко), а потому приготовился согласиться: вдруг в прохладных храмах мне повезёт больше?  

– Я ведь знаю, зачем и для чего ты здесь. – Сказал мне Птахмес так, что понял его только я: глазами, ибо рта он не открыл. – Но для этого тебе ещё многому следует обучиться! – Произнёс он уже вслух, для всех.  

– Мой фронт работы? – Пожелал уточнить я. – Что нужно выполнить на сей раз?  

– От тебя полуживого никакого толку; проку с тебя, как с козла – молока. – Похоже, Птахмес привык властвовать, повелевать – в его речах не было ни капли жалости.  

Что вы думаете? Отвели меня в одно глухое и тёмное подземелье, и морили голодом три дня! Вместо того, чтобы накормить, как следует… Не делай добра – не получишь зла.  

Несомненный плюс был в том, что прохлада подземелья была как рай после жаркого Солнца; своего рода избавление. А вот во всём остальном…  

– Мне бы… Мне бы хоть кусочек! – Взалкал я. – Сжалься, господин! Хоть один глоток воды…  

Птахмес расхаживал взад и вперёд – без парика, и с подобием чёток в руках. Наконец, он подошёл к решётке моей темницы. Руки нервно перебирают чётки; играют желваки на лице. Блестят от гнева, ярости глаза.  

– Я испытываю тебя на прочность; я испытываю твой дух. – Жестоко, безо всякого сожаления пронзил он своими очами мои глаза. – Дууат ашщирру, дууат ашщирру, дууат ашшэа-а-ар…  

При последних словах к жрецу точно демон подселился; я думал, он живьём сожрёт меня, со всеми потрохами!  

К счастью, этого не случилось, ибо Птахмеса уже и след простыл. Воспользовался телепортом, что ли? Даже я в свои юные годы так быстро, так шустро исчезать не мог. В голове моей сейчас гудело творчество коллектива Nile, а перед глазами стояла обложка четвёртого студийного альбома ВИА Iron Maiden.  

– Эй, ты здесь? – Позвал я Маленькое Зло (ведь мне стало так одиноко).  

– Где мне ещё быть? – Услышал я шум крыльев своего ибиса.  

– Прости меня за то, что я тогда тебя обидел. – С сожалением вымолвил я.  

– Бывает и хуже, но реже. – С холодком, но без неприязни ответила мне птица.  

Вскоре меня отпустили, но сделали мелким жрецом – что ж, я не против поработать и в храме. Мне поручали мелкую работёнку типа «принеси, подай»; также, я зажигал свечи, кадил кадилом да помогал жрецам совершать омовение чресл и стоп. А потом меня повысили и назначили помощником тех людей… Которые отправляют человека в последний путь.  

Я вспомнил старый анекдот: на вопрос врачу, кем конкретно он работает, тот ответил что-то вроде «Мои пациенты уже ни на что не жалуются…». Теперь и я, став жрецом, могу произнести то же самое, ведь отныне в основной круг моих обязанностей входит бальзамирование трупов (жители Чёрной страны ревностно заботятся о своих покойниках, не сжигают и просто так не закапывают).  

Жрецы учили меня моему новому ремеслу основательно и долго, пока не удостоверились, что справляюсь я на «ура»; м-да, сам от себя не ожидал. Кем я только ни был в этой жизни; кем предстоит ещё? Ладно, мне сейчас не до этого: я как жрец-бальзамировщик должен овладеть всеми познаниями, заключёнными в «Книге Мёртвых»…  

Моя непосредственная клиентура не заставила себя долго ждать: поползли слухи о смерти придворного вельможи, Хекаэрнехеха. Говорят, при жизни этот человек был неплохой; сие неважно, потому как Джек-Потрошитель в моём лице не станет разбирать, плохим или хорошим был тот или иной человек – это судить древнеегипетским богам, а в моей руке и нож, и…  

Я пришёл к семье погибшего, и добросовестно предложил на выбор три способа мумификации умершего, которые были отображены на деревянных раскрашенных табличках (я принёс их с собой). Когда-то давным-давно в Кемет трупы просто бинтовали льном, однако прогресс не стоит на месте, потому-то я и предложил на выбор аж три вида подготовки к загробной жизни.  

– Его Ку покинуло его Сах. – Сказал я. – Решайте же, как всё будет.  

Первый (и самый дорогостоящий) способ заключался в следующем. Сначала железным крючком через ноздри из трупа извлекали часть мозга (другую выводили впрыскиванием растворяющих растворов). Затем острым эфиопским камнем делали надрез в паху и очищали всю брюшную и грудную полость от внутренностей (за исключением сердца), которые собирали в четыре специальных сосуда. Вычистив полость и промыв её пальмовым вином, вновь прочищали растёртыми благовониями. Далее наполняли чистой растёртой миррой, кассией и некоторыми иными (за исключением ладана) благовониями и зашивали. После этого тело клали на семьдесят дней в натровый щёлок. По истечении того срока тело обмывали, высушивали особым образом, обвязывали пеленами из разрезанного на бинты очень тонкого полотна виссона и скрепляли повязки камедью.  

Второй способ был таков. С помощью трубки для промывания впрыскивали в брюшную полость трупа кедровое масло, не разрезая при этом паха и не извлекая внутренностей. Затем, плотно закрыв все отверстия тела (чтобы масло не вытекло), клали тело в натровый щёлок на семьдесят дней (на больший срок оставлять тело в щёлоке было нельзя). В последний день выпускали масло из тела. Масло это действовало столь сильно, что разлагало все внутренности, которые вытекали вместе с маслом. Натровый щёлок разлагал жир, так что от усопшего оставались лишь кожа да кости. Затем тщательно омывали и просушивали.  

Третий же способ был самый простой и дешёвый. В брюшную полость вливали сок редьки и клали в натровый щёлок на семьдесят дней. Затем омывали и просушивали.  

Итак, я сидел в ожидании ответа: от него зависит, как именно буду я очищать покойника. Если родственники умершего – нищие, однозначно, им по карману лишь третий способ; они схоронят труп в обычной земляной могиле. Если родичи побогаче – что ж, они похоронят труп в глиняном гробу или сосуде.  

Однако Хекаэрнехех, будучи вельможей, являлся человеком знатным и зажиточным, а потому его родня показала мне на первую дощечку.  

По завершении всех работ, по прошествии срока я возвратил мумию Хекаэрнехеха его родным и близким. Те же, изготовив деревянный саркофаг в виде человеческой фигуры, поместили мумию туда и отнесли в их семейную усыпальницу, приставив саркофаг стоймя к стене.  

Скучать мне не пришлось, без дела я не сидел: вскоре умер и Себекхотеп, наставник фараона.  

– Небти любил его, Небти ценил его, Небти не чаял в нём души и уважал. – Рвал и метал обычно неэмоциональный Птахмес. – Но на то воля богов…  

– Кто такой Небти? – Навострил уши я.  

– Неб-Маат-Ра. – Уставился на меня верховный жрец. – Хотя… Откуда тебе, смертному, знать тронное имя нашего владыки, Имнхотепа…  

Птахмес пригрозил мне сухим, но крепким кулачком, что если я не проведу все процессы и операции, как надо, то он меня сотрёт в порошок. Я это уже понял – что необходимо сделать всё на высшем уровне. А потому начал все нужные приготовления (ведь моя новая работа стала мне очень нравиться).  

Фараон возжелал, чтобы Себекхотепа похоронили по-царски – как отца родного; в небольшой ступенчатой пирамиде мы разместили его саркофаг (предварительно вложив туда свитки папирусов с текстами панихид) и поставили рядышком урну с внутренностями, а в ноги положили амулет-талисман с изображением скарабея.  

Вскоре меня допустили и до собственно пирамид – больших, огромных; мне как Посвящённому (пусть и на самую низшую ступень) вручили ключи от гробницы Хуфу – мне доверили нести их в своих руках.  

Та пирамида воистину была огромна: гладкая, блестящая, покрытая какой-то белой облицовкой. Верхний конус, треугольник был отделан особо (ну прямо вулкан и его жерло), и на него было нанесено изображение ока какого-то бога (Осириса, Ра, Гора или Атума – без понятия). Но глаз был очень красивый (я бы сказал, даже изящный). Более того, глаз был «подкрашен», и я даже сказал бы, что это глаз прекрасной женщины. Он меня заворожил, и я так долго не отрывал от него свою голову, что у меня чуть шею не свело – смотреть вверх несколько часов.  

– Идём, – Пробудил меня Птахмес. – Сегодня будем наблюдать за звёздами.  

– Ничего себе! – Обезумел я от свалившегося счастья. – А я думал, жрецы только тела расчленяют…  

Говорил я вроде бы вполголоса, почти шёпотом; однако Птахмес меня услышал (что неудивительно – у людей древней старины чувства были более остры).  

– Побольше уважения к жречеству. – Начал поучать, напутствовать, наставлять меня верховный жрец. – У нас самый широкий спектр занятий: бальзамирование, служба в храмах, иные ритуальные труды. Среди нас и зодчие, и звездочёты; мы помогаем фараону в государственных делах. Мы следим за разливом Нила и заботимся о народе древнеегипетском…  

«Мы, мы…», думал я. «Мы… Верёвка от чалмы. Можно подумать, что без вас прямо совсем никуда, как во времена Херихора – которые, между прочим, ещё не настали».  

– То, что ты перед собой видишь – не просто пирамида. – Продолжал разглагольствовать Птахмес, остановившись перед самыми вратами в гигантскую пещеру. – Это не только гробница царей и их жён, но и обсерватория для учёных жрецов; это комплексное сооружение, а не только лишь захоронение.  

Прежде, чем мы вошли внутрь этого громадного чулана, Птахмес воскурил какой-то фимиам, покадил им на нас обоих, зажёг факел, отпер двери, и только тогда мы переступили порог… За которым были тьма и мрак – кромешная тьма и зловещий мрак.  

Лампадка осветила зелёные надписи на внутренних стенах пирамиды.  

– Что это? – Спросил я.  

Птахмес ничего мне не ответил.  

Мы пошли дальше, и я увидел валяющиеся кое-где скелеты.  

– Это те, кто дерзновенно проник в святая святых. – Поднял жрец вверх свой указательный палец. – Это как мелкие воришки (которые есть пыль пред Амоном-Ра), так и жрецы, павшие в искушении своём, не убоявшиеся расплаты за великий грех и скверну свою. Они пожелали богатств, но задохнулись здесь в страшных муках. Они корчились в судорогах от проклятья фараонов, и издохли не сразу. Они взывали, но не услышал их никто. Они молили о скорой смерти (в предсмертной агонии осознав непотребство, бесчинство своё); они взалкали, они стенали. Глухи были эти стены, и пожрала их язва. Трупная муха искусала, загрызла их до смерти; живые белые нити выползли и искромсали чресла их. Заживо поели, и крик страждущих умолк на полуслове. Они уже не хотели золотых ламп; они хотели пить и есть. Так случится с каждым в назидание. Это послужило хорошим уроком: вот уже много лет никто не осмеливается потревожить дух упокоенных.  

– Но вы же заходите. – Задумался я.  

– Мы идём вверх, а не вниз. – Оскалилось, ощетинилось лицо жреца, которое отбрасывало страшные тени на стены. – Это бесконечный, замкнутый круг; разветвлённый лабиринт, в котором нет выхода для тех, чьи помыслы и алчны, и корыстны.  

Птахмес оказался прав: внутри пирамиды оказалась густая сеть ходов. Я со жрецом-то блуждал битый час; сколько же бродил бы я в одиночку?  

Мы поднялись на самый верх, находясь внутри самой большой пирамиды в мире. Солнце к тому моменту уже надумало с нами распрощаться, и его лучи последними штрихами проникали через «глаз» вовнутрь, причудливо сияя.  

– Как красиво! – Ахнул я.  

– Красиво? – Насмешливо повторил верховный жрец. – Это бесподобно; такого ты не увидишь больше нигде на свете. Атланты были далеко не глупы, и по доброте своей душевной помогли и нам, и инкам – они научили нас не только строить пирамиды, но и…  

– Ты сказал – атланты??? – Не поверил я своим ушам.  

Первым делом я хотел спросить, не знает ли Птахмес Архонта и Румелию (язык мой – враг мой); ведь мы, люди современности, всегда расспрашиваем про возможных общих знакомых. Как забилось моё сердце! Но разум (равно как и Маленькое Зло) остудил мой пыл, ведь неизвестно, в каком именно тысячелетии пересеклись пути Атлантиды и Та-Кемет.  

– А что даёт вам ваша обсерватория? – Задал я вполне резонный вопрос. – В ближайшей перспективе, например.  

– Мы научились предугадывать парад планет, вычислять затмения Солнца и Луны, прохождения объектов по диску Марса. Мы вычислили орбиты, траектории Юпитера, Сатурна, Меркурия, Вулкана, Фаэтона и Венеры.  

– А про Уран, Нептун, Плутон, Седну, Эриду и Нибиру вы что-нибудь слышали?  

– Разумеется. – Невозмутимо, хладнокровно изрёк жрец по имени Птахмес.  

Я думал, у меня нижняя челюсть отвалится! По ходу, древние египтяне нас всех «сделали».  

– Наши знания помогают нам контролировать, регулировать уровень воды. – Продолжал жрец. – Мы сооружаем ирригации, искусственный полив земель, орошаем почву. Мы боремся с опустыниванием, с засушливым климатом, строим оазисы…  

– А это правда, что ваши фараоны летают на вертолётах? – Спросил я: уж тут-то жрецы явно проколются, ибо это реально ахинея.  

– Я не знаю, что вы называете вертолётами, – Начал Птахмес. – Но владыки наши действительно иногда пролетают над окрестностями на воздушных колесницах.  

На этом моё «интервью» закончилось, поскольку больше мне из Птахмеса ничего не удалось выжать. А жаль: я бы стал журналистом года, корреспондентом №1 в мире. А Птахмесу за его вклад в улучшение природы члены Greenpeace наверняка вручили бы почётную грамоту или благодарственное письмо.  

Я провёл в верхнем ярусе пирамиды всю ночь и всё утро; потом меня, сонного, жрец вытолкал взашей, и мы вернулись назад, в храм.  

В храме нас поджидал главный писец по имени Аменмес.  

– Мир вам! – Жрец и писец обменялись взаимными любезностями. Затем они начали говорить обо мне (я понял это по их взглядам в мою сторону).  

Наконец, верховный жрец подошёл ко мне и, хлопая по плечу (без фамильярности, но как отец или старший брат, наставник), изрёк:  

– Я благодарю тебя за службу, о ливиец! Таких ливийцев я ещё не видывал. Ты проявил себя с наилучшей стороны, и претензий у меня к тебе как бальзамировщику, звездочёту и служителю храма нет. Однако пришло твоё время: не весь век тебе быть при храме! Отныне заберут тебя во дворец, моё (порой) неразумное дитя, ибо владыка наш старательно следил за успеванием твоим. Ступай же, гость из будущего! Докажи фараону лично, что талантов в тебе не грош, а пуд.  

Вот так меня снова завербовали: сначала жрец Птахмес «похитил» меня у архитектора Аменхотепа, а теперь писец Аменмес «украл» меня у жреца Птахмеса. Всё чудесатее и чудесатее…  

– Не возгордись! – Попыталось сбить с меня возможную спесь Маленькое Зло. – Не подведи, ведь оказано тебе наивысшее доверие; такие блага тебе предоставлены…  

– Да знаю я. – Ответил я ибису, сидящему у меня на правом плече. – Тебе хоть не страшно было внутри пирамиды? Не испугался ли? А то я даже не спросил…  

Ибис сердито, недовольно зашумел крыльями, и я понял, что несу сентиментальные глупости.  

И прибыл я во дворец, и назначили меня придворным писцом под началом Аменмеса!  

Я даже сказать не могу, насколько мне понравилось писать! Точнее, рисовать: древнеегипетские иероглифы представляли собой изображения птиц, животных, людей и прочее (в отличие от шумерской клинописи). А поскольку рисовать я люблю с детства, то мне (для начала) не составило труда копировать отдельные фрагменты с дощечки на дощечку.  

– Всё дурью маешься? – Рассердился однажды Аменмес. – Учти, что однажды тебе придётся делать красивую узорную роспись на сердоликовой доске – когда фараон наш отправится на запад.  

Я понял писца с полуслова, ведь «западом» в их представлении был загробный мир, Дуат; да и Солнце заходило на западе, знаменуя конец дня. Солнце играло для египтян (равно как и для атлантов с гипербореями) огромную роль.  

Фараон приблизил меня к себе, и возвысил: я заделался его личным виночерпием, и даже домоправителем! Его дочери заглядывались на меня, но я держался молодцом, потому что я не ловелас, не бабник, не альфонс, не донжуан. В доме фараона я чувствовал себя, как библейский Ёська – как рыба в воде. И еда у меня стала нормальная. Теперь я всюду сопровождал Аменхотепа, ибо главный писец, Аменмес, внезапно приболел.  

Небмаатра оказался чрезвычайно охоч до женщин – причём, непременно царского роду: так, однажды ему из Митанни отправили триста семьдесят женщин (sic! ) во главе с Келу-хебе, дочерью (или внучкой, или сестрой) тамошнего царя. Из Сангара, из их главного городища Кардуньяш фараону также послали царевну; из Та-Хену (что на северо-западе), из Та-Сети (что на юге) из Биау (что на северо-востоке) и даже из Арцавы ему также присылали невест. После того, как царь Митанни покорил страну Хатти, прибыла к фараону новая делегация – на сей раз, в качестве подарка была женщина-хеттка.  

Через несколько лет страсть фараонова поутихла, и чресла он свои подпоясал, перестав развлекаться со своим гаремом. Ныне ему приспичило наведаться в Пунт, «Страну Богов» (которую коренные жители Кемет именовали Та-Неджер). Для меня стало открытием, что Пунт и Офир – не одно и то же; что Пунт находится гораздо южнее Верхнего Египта – в то время как Офир (куда я намеревался попасть после моих злоключений в Атлантиде, Лемурии и Гиперборее) лежит за Красным морем, и являет собой, скорее всего, современный Йемен (что, впрочем, тоже не факт, ибо на том месте вроде бы находились владения царицы Савской).  

Причин, по которым Аменхотеп Третий решился на поход, было две: во-первых, из Пунта уже давно не поступало подарков (последний раз это было аж при Хатшепсут); во-вторых, по пути, по дороге на юг находились земли, которые перестали платить фараону дань (а ещё в них начались народные волнения).  

Теми непокорными странами являлись Куш (где проживали эфиопы, у которых кожа была цветом «кофе с молоком»), Унешеи, Ибхет и Нубия (в которой обитало полу-аборигенное население с очень тёмной кожей).  

И вот, собрал фараон небольшое войско, и взял с собой инженеров, некоторых жрецов и писцов (включая меня). И отправились мы в путь неблизкий. И если в Сахаре преобладал песок, то в походе нашем мне на глаза попадалась лишь каменистая россыпь. Я сбил ноги в кровь, и сандалии мои были стоптаны. Меня, как заместителя главного писца, поместили в носилки и понесли, но от этого мне было не легче, потому что жарища стояла несусветная; с каким наслаждением я бы выдул пятилитровый бутыль воды…  

При виде фараонова войска (одного только арьергарда) воины Ибхет и Унешеи разбежались, как трусливые псы, поджавшие хвост. Эфиопы же из Куша оказались такими добродушными, умными и хорошими людьми, что я был на седьмом небе – чем-то они были схожи с египтянами; хотя, наверное, только расой, общим происхождением, цветом кожи. Эфиопы накормили, напоили нас, и спать уложили! Было весело.  

А вот с Нубией пришлось повозиться – самые настоящие ниггеры вышли нам навстречу; чёрные, как (б)анальный сфинктер ночью. На них были бусы, а чресла их были подпоясаны перьями либо шкурами диких животных. Очень они не понравились мне, поскольку посмели стрелять отравленными стрелами. Мало того, у них была Мать рода (с несколькими шаманами в придачу), которая, сотрясая воздух своими проклятьями (и большими грудями тоже), вызывала у египтян панику как минимум. Что-то нехорошее и злое таилось за теми зелёными кустами, до которых мы дошли; оттуда сочилось самое настоящее Вуду. Ритмичные удары в бонги и тамтамы, ритуальные пляски; бусы, состоящие из нанизанных на бечёвки когтей и зубов…  

Сражение началось; оно состоялось.  

Судя по всему, нубийцы знали, что рано или поздно карающая длань возмездия древнеегипетской руки дотянется до них, а потому хорошо подготовились. Они храбро, смело, дерзко, борзо бились; воевали насмерть, и в зелёных кустарниках была куча засад. Однако Кемет, как великая держава, неуклонно теснила негров, давая понять, кто здесь в регионе хозяин и гегемон. Египтяне одержали верх, это была победа. Пристыженные, уничтоженные, покорённые черномазые склонились перед Небмаатрой – не в пояс поклонились, и не на одно колено присели, но на оба, и били челом оземь. И побивали их воины древнеегипетские; побивали знатно. Они вошли к их женщинам, и жестоко надругались над ними; они вырезали всех первенцев среди их младенцев.  

Честно говоря, смотря на эту расчленёнку, я не обливался жалостью: поделом нубийцам, коль посмели восстать они против самого фараона, который на тот момент реально был царём и богом всего мира. Тихо-мирно платили бы дань – и ничего бы этого не случилось. Так нет же: упёрлись, и ни в какую. И получили за это, и поделом. Впредь неповадно будет. А ещё я злорадствовал не просто так: в мире двадцать первого века афроамериканцы обнаглели вконец, когда начали заставлять белых плакать над их «героями»; когда начали ставить белых на колени. Они вознамерились переписать историю, не имея на это права; чёрные забыли, что они – потомки рабов, которых вывозили из Западной Африки в Новый Свет, дабы было кому трудиться на плантациях. Они забыли своё место, ибо ниже по своему уровню развития – не припомню я что-то ни одного учёного-негра, который реально что-то открыл, чего-то добился. Который внёс бы весомый вклад в развитие человеческой цивилизации, индустрии; улучшил бы жизнь современного человека. Их кожа – цвета моих дефекаций, а от них обычно избавляются. Поэтому я, стоя рядом, вдруг пошёл глумиться также, потому что мне этого захотелось (хотя мне, как писцу, вовсе необязательно было это делать). Я заживо, безо всякого сожаления, расчленил многих нубийцев; укокошил не одну темнозадую семью, и сами египтяне удивились моей жестокости. Но я уже познал вкус крови, и остановить меня было невозможно: я совершил вендетту, вырезав всю деревню. Я унижал их, как мог, потому в веке двадцать первом они издеваются над белыми, не считая их равноправными с собой людьми. Подобное – подобным; каждому своё. Око – за око, зуб – за зуб. Пока жив я (и такие, как я), они не уничтожат белую расу, высшую расу; мы не дадим себя на поругание, на истребление. Да, нас всё меньше; белая раса вымирает – но остались ещё те, кто утрёт нос всяким чуркам, мамбетам, калхам и прочим убогим (которые, не изобретя ничего своего, наслаждаются всеми благами цивилизации – которые создавали мы). Они размножаются со скоростью света, но светоч знаний, луч цивилизации им не уничтожить! Это великое, тайное знание передавалось нам атлантами, гипербореями, лемурийцами, древними египтянами – которых язык не повернётся назвать нелюдями. Это великие народы, несущие свет, и слово, Логос; мудрость веков и мудрость тысячелетий. У любого стада всегда должен быть хозяин…  

На обратном пути фараоново войско, ликуя, пело песни, а я по-прежнему находился в своих раздумьях.  

– Скажи, разве виноваты они, что их кожа темнее, чем твоя? – Вкрадчиво, спокойно, ласково спросило меня моё Маленькое Зло. – Чем прогневали, чем провинились перед тобою лично? Почему ты стал таким плохим и злым? Почему ты стал жестоким? Ты ведь не был таким изначально!  

– Понимаешь… – Понуро вымолвил я. – В той жизни я жил в обществе, в котором были двойные стандарты. Мне внушали и даже навязывали, чтобы я был дружелюбен и добр по отношению к другим нациям (не забывай, что я немец, выросший на постсоветском пространстве). Я должен (нет, даже обязан) был ценить, любить и уважать всех остальных, тогда как ко мне самому было явно предвзятое отношение! Со мной люди вели себя так, словно нынешние немцы до сих пор в ответе за то, что творили нацисты в 30-ые и 40-ые годы прошлого века. Они всячески проверяли, ожидая подвоха. А потом эти события в Америке, когда чёрные начали оскорблять и даже бить белых… Ну уж нет: с меня хватит. Я не был националистом изначально, но меня вынудили в него превратиться, понимаешь? Я вынужден защищаться, понимаешь? Отстаивать свои права. Я тоже человек, я тоже живое существо. Нам вдалбливают про так называемое «равноправие», а где оно? В представлении века двадцать первого равноправие – это когда женщина командует мужчиной, а чёрные верховодят белыми. Вплоть до абсурда, когда на турнире по шахматам начали предъявлять: «А почему это первыми всегда ходят белые? Какое неуважение к чёрному цвету…». И так далее. Я устал, мне надоело это терпеть. Лично в моём представлении равноправие – это когда взаимность, компромисс, умение слушать друг друга, уважать чужое мнение. Когда никто не первый и не последний. Когда все равны полностью. Все вот эти вещи, вот за это самое…  

Отвечая своему ибису, я невольно пытался оправдаться. Но я действительно расхотел всегда быть крайним. Тем не менее, сейчас я шёл вместе с египтянами, нога в ногу, а сам в душе леденел от того, что натворил: я дико жалел, что позволил самому себе так низко пасть. Я уподобился своим врагам, ожесточив своё сердце и пролив кровь. Когда, когда, когда закончится война? Похоже, что она – бесконечна; то из-за цвета кожи, то на религиозной почве, то экономический фактор… Насилие порождает такое же насилие, агрессия вызывает только агрессию. Прекратится ли это? Будем ли мы все в дружбе великой? Или всю историю человечества будем драться из-за клочка земли, или из-за женщины, или ещё из-за чего-то? Боже, если ты есть (на подсознательном уровне верю, что есть): прости меня за то, что я наделал сегодня; мне ужасно стыдно и неловко.  

Естественно, что обратный путь снова пролегал через Куш. Эфиопы радостно нас встретили. Снова привечали, приютили на ночлег – много войска фараонова, но и у эфиопов много жилищ. Каждая семья подвинулась, впустив к себе по один-два воина – от Нубии до Куша только на карте путь близкий.  

– Пунт передал вам в дар множество вещиц. – Сказали эфиопы. – Пунт обещает, что больше не будет забывать про землю египетскую.  

Я разинул рот: я только сейчас понял, что до Пунта-то мы не дошли! Мы убили триста двенадцать и взяли в плен ещё семьсот сорок нубийцев, но после расправы повернули обратно.  

– А где находится Пунт? – Не поленился спросить я.  

– Страна богов? А тебе скажи! – Рассмеялись эфиопы.  

Так я и не узнал, где лежит этот чёртов Пунт. Зато я видел, каким товаром он одарил фараона: назад, в Фивы мы везли леопардов (и их шкуры), павианов, жирафов, мирру, ростки миррового дерева, чёрное дерево, слоновую кость, благовония, ладан (тишепс, ихмет, хесаит), чёрную краску для глаз и рабов. Щедрая награда, однако! Вернее, дань.  

После похода я немного слёг, ибо на меня напала простуда (лишь бы не лихорадка).  

– Насморк? – Спросил Аменмес. Он подъехал на колеснице к моему дому, и я вынужден был, соблюдая иерархические нормы, с почтением выйти навстречу.  

– Хронический ринит. – Сказал я, и не шутил: я сказал только правду.  

Вместо ответа главный писец неожиданно заехал мне в нос! Закономерно, хлынула кровь. Между прочим, у него на безымянном пальце (или мизинце, не помню) был надет массивный перстень с золотой печатью. На ногах я удержался, но подобный выпад стерпеть не мог, и также двинул писцу, сломав ему челюсть. Мы начали драться, но всё закончилось ничьей.  

– Насморк-то прошёл? – Обиженно и укоризненно проговорил Аменмес, зализывая свои раны (верю, что говорил он при этом с трудом).  

Насморк, как это ни странно, действительно прошёл – более того, оказалось, что главный писец при самом первом своём ударе нечаянно вправил мне врождённый дефект, и теперь моя носовая перегородка была выправлена. Ура, я теперь дышу обеими ноздрями!  

– Ты знаешь, что тебе за это будет? Что грозит?  

Конечно же, произошедшее сулило неприятности: я нарушил субординацию. Ничем хорошим для меня это не обернётся. Но как-то так мы договорились; остановились на том, что ничего не было. Я зашёл в дом, а Аменмес, сев в свою колесницу, уехал по своим делам.  

Выздоровев, я первым делом поспешил найти резервацию, где содержали пленных нубийцев. Я мыкался, переминаясь с ноги на ногу, взирая на этих рабов, а потом сказал так:  

– В походе на вас, против вас я поступил неразумно, необдуманно; я совершил скверное и страшное. Знайте же, что я весьма раскаиваюсь в том; искренне, положа руку на сердце. Однако помните: придёт, настанет ваш день; день, когда за всё вы взыщете сполна. Вы ещё не раз отомстите нам за все злодеяния наши. Будет и на вашей улице праздник. Я знаю, что я говорю, и кому я говорю, ибо перед вами – человек из Будущего. Храните это в своих головах. Но я очень надеюсь, что вражда наша, между расами однажды исчерпает себя, и на Земле настанет рай. Я ищу этот рай. Да будет так.  

С этими словами, но с тяжёлым сердцем и грузом в душе я оставил их, и вышел вон, вышел прочь. И пошёл я полями, и пошёл я лугами, раздирая на себе одежды. И не ведал я покоя в тот день, ибо заела меня совесть моя; не облегчил я тяжбу свою, высказав нубийцам потаённое из глубин сознания своего. И даже Маленькое Зло не смогло меня в тот раз утешить (хотя по сути своей оно вовсе не Маленькое Зло, а самое настоящее Маленькое Добро – ибо, отправляя меня на поиски рая, Бог и Дьявол усадили его не на то плечо и, вместо того, чтобы сбивать с толку, оно, наоборот, осаживало меня и призывало к гласу, зову совести). Скорбел я о приключившемся, скорбел знатно; я даже хотел наложить на себя руки – увы мне, я не смог…  

Начался новый год, стояла весна. Аменхотеп вошёл в реку Нил, вытащил большой и толстый, и произвёл им одну тысячу фрикций в воду – так было нужно для повышения урожайности земель, по которым разольётся Нил. Затем, омыв чресла и стопы свои, вознамерился фараон древнеегипетский совершить охоту на диких быков и диких львов, а также бегемотов.  

Поохотились мы славно – ибо, как я уже писал вам ранее, я всюду сопровождал своего фараона; великой честью это было для меня. При всех пороках этого владыки, народ свой он любил (не чета нашим хвалёным, зажравшимся, погрязшим в коррупции президентам, которые довели свои страны до инфляций и девальваций), и в роскоши царь сей не утопал. Он многое себе позволить б мог, но ограничивался малым, выбирая из двух слитков золота меньший (больший он клал в казну, либо откладывал на чёрный день в какой-нибудь «особой» пирамиде).  

Однажды Аменхотепу из страны Хатти прислали в подарок одну колесницу, двух коней, одного мальчика, одну девочку; из Митанни прибыли дары в виде пяти колесниц, пяти упряжек коней. Жене его новой выслали одну пару золотых грудных украшений, одну пару золотых серёг, одно золотое масху и один каменный флакон, полный отменного масла.  

Рассказывали мне, как фараону досталась его последняя жена. Однажды прежний царь Митанни отдал за фараона свою дочь, но умер. На престол взошёл его сын, наследник прямой линии. Но шли годы, а от сестры – ни слуху, ни духу. И вот, её брат, нынешний царь Митанни, волновался жутко и не спал ночами. Как-то раз он прислал делегацию своих людей, которые не признали в фараоновой жене сестру царя Митанни, точно она слегла, умерла или делась куда-то. Он написал фараону письмо, но Небмаатра поспешил заверить митаннийского царя, что послы не узнали в его супруге сородича, ибо одета и накрашена она была по обычаю древнеегипетскому, да и с годами она изменилась. И на том бы всё, цари примирились, но Аменхотеп пожелал руки дочери царя Митанни, будто мало ему его сестры. И долго тот не соглашался, но всё же дал добро. И сделал фараон дочь царя Митанни госпожой своего дома.  

Годы шли, а я что-то в Египте застрял. Нет, мне здесь многое было по душе, но всё же это был не рай (равно как не сыскал я рая ни в Атлантиде, ни в Лемурии, ни в Гиперборее). Случались природные бедствия, и люди друг на друга шли войной. Жил я неплохо, но был ли я полноценно счастлив? Вот ведь в чём вопрос. Или… Идеального счастья, сферического счастья в вакууме не существует?  

Аменхотеп растолстел, страдая тяжёлым недугом; вскоре отошёл он от дел. И призвал меня к себе Птахмес, верховный жрец чёрной страны Кемет, и сказал так:  

– Доколе слоняться ты будешь средь нас? Не гоню, не говорю: «Уходи». Но звёзды рассказали мне, что восстанет в земле древнеегипетской царь иной, который отвратит лик свой от прежних божеств, и чьё имя проклянут после смерти его, и попытаются стереть из списка всех правителей Египта. Я знаю, Имхотеп, я чувствую, что ты – не отсюда… У тебя есть шанс уйти бескровно. Попытай счастья в другом месте. Желаю тебе найти свой рай.  

Тут я понял, о ком шла речь; про Эхнатона я немного читал. Но, слава Богу, это ещё не самое худшее: главное, что сейчас, после моего ухода, на Кемет не обрушатся полчища пришлых кочевников вроде хека-шасу; что Древним Египтом будет править хоть и не самый лучший, но всё же свой царь, выходец из своего народа.  

Я собрал было все свои пожитки, ибо я спины не разгибал, чтобы заработать их, но потом подумал: «А нужны ли они мне? Если я сейчас, как и подобает кваклю-бродяклю, с головой окунусь в водоём. Куда же вынесет меня портал на сей раз? ».  

Я раздал всё своё добро тем, кто нуждался в нём больше меня. А Птахмесу, Аменмесу, Хори, Сути и Аменхотепу (архитектору) я оставил на память что-то очень важное и ценное для них: да, эти ожерелья не стоят ничего на рынке, но это просто дар, частичка меня, повод для воспоминаний. Здесь у меня были друзья (в отличие от жизни, которой я жил когда-то, до своего превращения в лягушонка).  

И вот, я снова мерзкая жаба – неприятная как на вид, так и на ощупь.  

– Пойдём, моё Маленькое Зло, – Вздохнул я, обращаясь к ибису и шлёпая лапками по песку. – Пойдём, мой хороший. Нет тут больше для нас ни рая, ни Египта; всё когда-нибудь да кончается…  

И мы вдвоём, опустив головы, направились к озеру наслаждений – искусственному водоёму Биркет-Абу; чтобы нырнуть туда, и больше не вынырнуть сюда никогда.