Не выходи из леса

солнце – липовый цвет,  

борется с росинкой паук.  

Волк-оборотень встал на лапы, отряхнул шубку от древесной пыльцы и выплюнул на муравьиную тропку изжеванное детское око. Еще раз схватив челюстями размозженную голову, уже облепленную комарами, он с удовлетворением почти что мещанским потрепал тельце в желто-арбузном сарафанчике.  

Ненависть оборотня сочилась и сияла, как жаркое лето. За долгую жизнь великое количество двуногого отребья отправил он в душный грунтовой холодок. Лес его рос плотен и обилен ягодой. Звери не боялись зари, потому что с зарей не приходил охотник. Ручьи журчали с бережком чистым, как ногти опрятной барышни.  

Сам оборотень запамятовал уже, когда в последний раз принимал он облик человека. И имя, данное ему при рождении, забыл он. И возраст свой, и профессию.  

Сладко-унылая мука всемогущества превращала для него мир в мысль. Только мир этот бесстрашный, простой стал оборотню вторичен, и сам он стал для себя вторичен. Колкие, звенящие пузырьки ненависти поистрепались в ровное постоянное состояние.  

у солнечной поляны сотня имен,  

мохнатой лапкой жук-носорог  

подымает флаг Народной Республики Луны.  

Волк-оборотень спустился в овраг, заросший шиповником. Мшистые склоны текли у него под лапами жирным воском. По оврагу он вышел к реке. Около заброшенного причала напился воды – вязкой от цветов и неба. Воздух был тяжел и влажен, плеск волн заполнял все, словно картина.  

Большая бородавчатая жаба открыла желтые глаза. Она высунулась из тины, где было у нее гнездо, и тихо подплыла к волку-оборотню.  

– Мне снилась ядерная война, – проквакала жаба. – Государства, обращенные в пепел. Отравленные радиацией города. И мы – радостные, ядущие. Наши птицы будут петь в глазницах покойников.  

Волк зевнул, показывая черные губы.  

– Тебе бы скоро наскучило, о благородное земноводное. Может, лучше в этой жалкой жизни ничего не иметь, ни над кем не властвовать, ничего не знать, ибо все дары – суть проклятия. Скитался бы я червяком бездомным, не видел бы ни солнца ни тени, не знал ни добра ни зла, радости б не испытывал и о скуке не слышал.  

– Далёк ты еще от животного. Ох, далек! – булькнула жаба и скрылась в зеленоватой воде, брызнув перепончатыми лапками.  

От безделья волк стал грызть красную женскую туфельку, которую принесла вода. Он подвывал и скреб землю, открывая под тонким ковром трав залежь рыбьей чешуи. Вдруг волк зарычал и замер: дыбом поднялась на загривке серебристая шерсть, напрягись мускулы, и хвост напряженно вытянулся. В лесу ощущалось человеческое присутствие. Запах был стоек и характерен. Даже цветам такое не перебить.  

мелом спичечной тишины  

муравей обведет силуэт  

утопии, попавшей под поезд.  

В самую дремучую чащу устремился волк. Ненависть несла его через яры и лужи. Достичь, распотрошить, растерзать. Хищные киты-чужаки не избороздят гнилостное море золотого спокойствия.  

Когда запах терялся среди папоротников или душистых трав его вело птичье пение. Уже совсем рядом, уже различает он шум крови в венах, пульсацию сердца и трение воздуха о гортань.  

Волк лег в траву и пополз на брюхе к пригорку. За ним под соснами ощущался незваный гость. Вот вытянутая морда, посапывая черным носом, показалась из-за возвышенности. Глаза, как капли подсолнечного масла на жести, уперлись в наглеца.  

Точнее, нагл… нагл… это была девушка. Тоненькая и щуплая. С большой коротковолосой головкой. Наверно, еще школьница. Личико ее было бдительно.  

В руках нимфа держала изогнутый кавказский кинжал. Широкое лезвие бежало по ее коже, по невеликим грудям, вокруг напрягшихся сосков. Девушка ласкала себя оружием и сладостно стонала при этом.  

Слизнув с плечика каплю случайной крови, она достала из кошачьей переноски связанного карлика. Тот был смугл, курчав и щегольски одет; не плечах меховая шаль, пальцы его украшало золото. В руках малышки карлик забился и замычал. Кляп из бархатной ермолки мешал ему издавать членораздельные звуки.  

– Хочешь жить, похотливый отброс? – рассмеялась девушка. – Что ты сделал для Родины, чтобы жить? Как же, тебе удобно в наши жалкие времена. А знаешь, что бы сделали с тобой спартанцы или незабвенный дедушка Адик? Каждый сознательный гражданин должен заботиться о чистоте своей расы. При этом, впрочем, не запрещено немного развлечься. Ну, от сердца к солнцу.  

Она полоснула ножом по путам, карлик нелепо поднялся на онемевших ногах, пару раз смешно упал, а потом улепетнул в кусты. Он промчался в паре метров от волка, но даже его не заметил.  

Уверенно и улыбчиво девушка шла следом за ним. Ему было не скрыться на коротких ножках.  

Как тигрица, она играла со своей добычей. Как лодочка, грациозно преодолевала препятствия. Кружилась и танцевала. Карлик блеял еврейскую молитву и трясся в ужасе. Он пытался разрыть заброшенную барсучью нору и взобраться на дерево по плющу, но почва не уступала, а сучья под ним обламывались. Природа благоволит воодушевленным и ловким.  

В конце концов, клинок ревнительницы перерезал зобастое горло. Девушка слизнула с ножа горячую кровь и с презрением сплюнула на траву.  

Вдруг, будто после сна, она огляделась, и личико ее по-детски ненасытное выразило испуг.  

– Мамочки, где это я! – ахнула девушка. – Неужели, заблудилась.  

Она всхлипнула пару раз и рухнула на колени около трупа. Тут волк вышел ей навстречу.  

весь небосвод покроется  

горячим мехом радуги,  

смерть выдернут из земли скворцы  

и накормят ею своих птенцов.  

Что-то кольнуло волчье сердце, прогнав оттуда вторичность. Горе родной души пробудило в натуре зверя человеческое сочувствие. На языке его зажглось слово.  

– Зачем вы плачете, милая деточка, в этой лоджии рая? Поберегите свои золотые глазки. Пусть только слезы блаженства и торжества появляются в них – так луч луны озаряет безлюдье лесного замка.  

– Ты кто? – закричала девушка, приняв боксерскую стойку.  

– Я помогу тебе найти дорогу домой.  

– Правда? И какой тебе в этом смысл?  

Волк задумчиво почесал задней лапой острое ухо.  

– Хочу совершить странный поступок. В непривычных обстоятельствах человек всегда открывает в своей личности нечто новое. И даже мир становится для него немножко другим.  

– А ты человек, что ли?  

– Я волк-оборотень.  

Девушка секунду глядела на зверя настороженно, потом опустила руки, сжатые в кулачки.  

– Тогда я тебе верю. Ни в одном фильме я не видела, чтобы оборотни обманывали.  

– Да, мы честные.  

И они пошли вместе, разглядывая красоты. Чаща расступалась, терновник отводил колючие ветви. Начали нежно перемигиваться светляки.  

Девушка устала, и они устроились отдохнуть под густым дубом. Нимфа сняла кроссовки и шевелила пальцами ног.  

Тут откуда-то появились мыши и ящерицы. Они шли на задних лапках двумя праздничными процессиями и несли крошечные венки из анютиных глазок.  

Животные, щекоча шерстинками-чешуйками стопы девушки, надели венки ей на каждый пальчик и прыснули во все стороны, как стайка спугнутых звезд.  

– Как тут спокойно, знакомо и хорошо, – радовалась нимфа.  

– Этот покой стоит защищать. Ради него можно от многого отказаться.  

– Но я бы тут заскучала. Не хочу жить без борьбы. Долго нам еще идти. Очень волнуюсь.  

– Скоро опушка.  

Они снова пустились в путь. Деревья стали попадаться реже, всюду разрослась акация, и стали встречаться следы костров. Бумажный журавлик лежал около бульбулятора. В ушах зарокотали звуки автомобилей. Огни городской дискотеки плясали на темных тучах.  

– Эти места вне моей власти, – печально сказал оборотень. – Здесь людям еще позволено делать все, что они хотят.  

Его острый слух уже некоторое время различал чужое присутствие. Тяжелый запах табака и одеколона. Волк не боялся лесника или охотника. Он хотел вывести девушку прямо к нему, чтобы она снова не заблудилась. Сам он скроется в чаще и будет поджидать очередную жертву, которая осмелится забрести в его владения.  

Но честный и прямой зверь недооценил человеческую подлость.  

и поле около полустанка  

было испещрено кротовинами,  

на которые смотрел кто-то  

пьяный и голубой.  

Дротики со снотворным пробили мохнатый бок. Оборотень зарычал и крутанулся на месте. Серия прыжков привела его к кустам, за которыми укрылись обидчики.  

– Спаси меня! – закричала девушка, обращаясь непонятно к кому.  

Внезапно растительность выплюнула тенёта из стальной проволоки. Они оплели волка; зверь, задыхаясь и плюясь пеной, упал на лапы. Транквилизатор высосал из него все энергетические соки, точно подсолнух.  

Из кустов вышли дюжие, угловатые мужчины в серых мешковатых комбинезонах из толстой ткани. На руке выше локтя у каждого был налеплен розовый шеврон с надписью Avon.  

Волк смутно чувствовал через заполнивший голову туман, как его упаковывают в черный пакет, обвязывают лапы и пасть скотчем, куда-то тащат. Потом был запах бензина, рев мотора и долгое забытье.  

Очнулся он в стерильной лаборатории с головой, заключенной в пластиковую колодку, как на средневековых невольниках. Всюду был раздражающий белый свет. Перед волком находилась трёхъярусная аптечная тележка, уставленная хромированной медицинской посудой.  

В мерной чашечке, наполненной пудрой, волк увидел свое отражение. От ужаса от завыл и забился в тесной клетке. Зафиксированная над узилищем его голова стала приобретать человеческие черты. Но оборотень тут же прервал процесс превращения.  

Пасть оборотня была густо измазана губной помадой. Ресницы облиты тушью. Лоб и щеки выбриты и покрыты разноцветными кремами. Справа и слева от него тянулись ряды голов других животных, претерпевающих подобные мытарства. На них тестировали косметику.  

«Нет, – решил волк, – эти людские твари недостойны того, чтобы явить перед ними человеческий облик. Только зверь ответит им на их издевательства».  

Чересчур мерзким показалось ему человечество. Даже думать о том, чтобы пусть ради личного спасения стать на минуту частью этого адового стада, было ему отвратительно и стыдно.  

К нему подошел, хромая, высохший горбоносый старик в белом халате.  

– Уже пришел в себя, скотина. Это ты вовремя.  

Сопя и кашляя, тип вынул из картонной коробочки прозрачную ампулу, отломил кончик и набрал в тонкий шприц жидкость.  

– Сейчас мы будем колоть тебе ботокс.  

Оборотень был готов вынести все мучения до конца.  

До того момента, когда ему удастся освободиться.