Сашкина история

САШКИНА ИСТОРИЯ  

Лудомания — игровая зависимость. По данным международных организаций, занимающихся исследованием лудомании, особой бедой стал интерес подростков к играм на деньги. Для обозначения этой проблемы введен термин «гемблинг» (от англ. gambling — игра на деньги).  

ГЛАВА ПЕРВАЯ  

Это был его дом, его пристанище, его обитель. Только здесь ему было хорошо и спокойно. Только в этом виртуальном мире он чувствовал себя почти счастливым человеком! Почему почти? Потому что была ненавистная школа и не менее ненавистный быт. В этом параллельном мире он чувствовал себя изгоем, хотя изгоем Сашку никто не делал, разве что он сам.  

Сашку «достали» все: полупьяная мать, которая вечно орёт, что нужно будет сдавать экзамены, и что если Сашка их не сдаст в восьмом классе, то ему прямая дорога в ПТУ.  

А бабушка, с некоторых пор ставшая набожной, поддакивала: «Сашенька, мама права: ПТУ – это Божья кара для грешников и неудачников, для тех, то будет возить мусоровозы или класть кирпичи на стройке в сорокаградусный мороз…»  

Всё свободное время Сашка проводил дома: друзей у него не было, обязанностей тоже. Хотя, какой это дом, если разобраться? Вечно уставшая после работы санитаркой мама, хотя у неё было среднее медицинское образование, и когда-то она была даже старшей медицинской сестрой, ворчливая бабушка. Хотя, пожалуй/, бабуля, когда не ворчала и не молилась, могла претендовать на звание единственного Сашкиного друга. Был ещё отец, но он не выдержал такой неустроенной жизни с ревнующей его к фонарному столбу женой и ушёл. А уйдя, забыл, что у него когда-то был сын.  

Именно тогда, когда Сашкин отец их бросил, мать и начала пить. Сначала она пила тайно, чтобы не дай Бог не заметили Сашка с бабушкой. Закроется в ванной, достанет фляжечку с коньячком, и тянет по глоточку, понемногу, «для морального здоровья». Бабушка, видя что творится дома, с головой ушла в церковь, считая, что её дочь – это её божья кара. Что оставалось Сашке? Он уютно устроился в своём виртуальном мире и был счастлив: к нему как-то все сразу перестали лезть. Мальчишка даже не понял, что стал никому из домашних особо не нужен.  

Сашка считал, что отец его предал. Всё случилось, когда мальчику исполнилось двенадцать лет, и произошло так быстро, что из домашних никто ничего не смог понять.  

Сергей был очень красивым мужчиной, и мама его ревновала к «каждой юбке». Сколько муж не просил, сколько не требовал и не ругался, Вероника не могла справиться со своим «совершенно дурацким, вздорным характером». Сначала они перестали приглашать в дом друзей – Сашкина мама стала ревновать его к своим замужним подругам. Потом они перестали ходить в кино: Веронике казалось, что все сидящие в зале женщины смотрят не на экран, а исключительно на её благоверного. Однажды, сидя в кинотеатре, она так разозлилась на сидящую рядом с Сергеем женщину, что прямо во время сеанса перевернула и нахлобучила ей на голову ведёрко с попкорном. Служащий вывел Нику из зала, вслед за ней вынуждены были уйти и Сашка с отцом.  

Тогда Сашка впервые услышал слово «развожусь». Его отчётливо, по слогам, слишком спокойно произнёс отец: «Вероника, я с тобой раз-во-жусь».  

«Ну и разводись, нахрен! » – заорала мать, и тогда Сашка впервые подумал о том, что мама немного не в себе.  

Бабушка сразу сказала, что маму попутали бесы, и что нужно идти в церковь искать экзорциста. Бабушка для мамы тут же попала в разряд врагов, а когда Сашка спросил у бабушки, кто такие эти экзорцисты, бабушка сурово ответила:  

«Мал ты ещё, Сашка. Да и не твоё это дело. Это для взрослых». Тогда бабушка и для мальчика попала в разряд недругов: всё же ему было двенадцать, и он был членом семьи. Сашка подошёл с этим вопросом к маме, когда та немного утихомирилась: ему казалось, что экзорцисты – это работники цирка, типа фокусников. Но что они делали в церкви, Сашка не знал. Мама зло посмотрела на Сашку и сказала:  

«Гугл тебе в помощь, Сашка. И не лезь ко мне со своими глупыми вопросами». Сказала, как отрезала, и Сашке стало как-то уж очень неуютно, тем более, что мама знала: компьютер поломался, а денег, чтобы вызвать мастера, у них не было. Самые близкие люди отмахнулись от него, как от назойливой мухи. Он бы спросил у папы, но папа ушёл.  

В школе на уроке информатики в компьютерном классе Сашка вытащил бумажку с записанным словом и ввёл его в поисковик.  

Гугл выдал нечто странное: «Экзорцист, или заклинатель – особая должность в составе клира в древней христианской церкви. Обязанность заклинателей состояла в чтении особых молитв над бесноватыми, эпилептиками и подобными больными…»  

«Интересно, а как определить: мама у нас бесноватая или эпилептик? И кто такой этот «клир»? » Оставив вопрос открытым, Сашка успокоился: какая, собственно, разница, кто такие эти экзорцисты?..  

Сашка тихонько прошёл на кухню, откуда раздавалась назидательная бабушкина речь и мамины всхлипывания. Мальчик прислушался.  

«Ты, Вероника, дура набитая. Разве ж такими мужиками разбрасываются? Ты чего это удумала? Да его подхватят на «раз-два», а ты что одна с ребёнком делать будешь? Где ты такого дурака найдёшь, чтоб на чужого ребёнка пошёл? »  

Сашка даже не сразу понял, что чужой ребёнок – это он и есть. А потом ещё больше обиделся на бабушку: как она могла сказать, что он, Сашка, её родной внук – чужой ребёнок!  

Сашка хотел тотчас ворваться на кухню и нахамить бабушке, но он услышал, как мама сказала:  

«А я его в детдом отдам! Хватит меня воспитывать! Иди в свою церковь и воспитывай своих попов. А ко мне со своими дурными советами не лезь! Без тебя разберусь».  

После чего мама, выскочив из кухни, наткнулась на сникшего Сашку.  

«Ты чего тут делаешь? Иди и учи уроки! Достали меня все! Я покоя в собственном доме хочу! » – со злостью крикнула мама. Забежав в комнату и взяв из секции бутылку коньяка, мама заперлась в туалете.  

Сашка побрёл в свою комнату, и, сев за стол, расплакался: детский дом никак не входил в его планы. Он где-то понимал, что мама сказала про детский дом сгоряча, но простить её мальчишка не мог. Сашка сидел на своей кровати, пока в комнату не вошла бабушка: комната была их общей. Сашка сжался, но бабушка, увидев расстроенного и заплаканного внука, подошла и, сев на край кровати, крепко его обняла.  

«Не сердись, Сашенька. Это она сгоряча, чтобы меня позлить. Трудно ей, понимаешь? »  

Сашка кивнул.  

«Прости её, глупую. Ой, Боженька, помоги и вразуми Веронику! Что делать – ума не приложу…»  

ГЛАВА ВТОРАЯ  

Папа решился на уход не сразу: бабушка поговорила с зятем и уговорила его немного подождать с решением. Сергей может быть, и одумался бы, если бы не «последняя капля», которую налила в бокал терпения ему мама, когда в один прекрасный вечер он пришёл домой в подпитии: праздновали мальчишник друга.  

– Надрался? – спросила Вероника подвыпившего мужа.  

– Выпил немного, а что?  

– А ничего! Ты не забыл, что у тебя семья есть?  

– Я не забыл. Ну ты же знаешь, где я был: у Славки. Он женится, мы в субботу идём на свадьбу.  

– Он женится каждый год. Проституток, небось вызывали?  

– Ника, ну причём здесь проститутки? Жениться он во второй раз, так что всё норм. Танцовщица была и всё. Но она просто танцевала.  

– Это ты кому-нибудь другому рассказывай. Что танцовщица, что шлюха – одно и тоже.  

– Тише, разбудишь Сашку с бабушкой.  

– О, вспомнил! Да ты вообще забыл, что у тебя семья есть! По проституткам шляешься по ночам. Она красивая хоть была, или как? Трахали все её или только ты?  

– Тише! Ника, ты меня достала со своей ревностью! Меня тут всё достало! Мамаша твоя вечно ходит, принюхивается, ты устраиваешь разборки! Была бы комната ещё, ушёл бы я туда. Ну нельзя вечно жить в таком бардаке!  

– Где ты тут бардак видишь, а? Да у нас просто стерильно! А, я знаю, в чём дело… У тебя кто-то есть, у кого чище, да?  

– Заткнись, Ника, прошу тебя. Сашку разбудим.  

– Да он и так не спит. И мама не спит. А ну, скажи, где ты здесь бардак видишь? – закричала Вероника.  

Бардака у них в квартире на самом деле никогда и не было. Бабушка была чистюлей и маму приучила к порядку. Поэтому не спавший Сашка, услышав про бардак, тихо спросил у бабушки:  

– Бабуль, а где у нас бардак? Вроде, чисто везде…  

– Помолчи, Сашка. Дай послушать, – сказала бабушка и, приставив указательный палец к губам, вся обратилась в слух. Сашка тоже замер и стал слушать.  

– Ника, бардак у тебя в голове. Я тебе тысячу раз говорил, что я не изменяю тебе. И потом, я Сашку люблю.  

– Ой, знаю я вас таких папаш: сначала любите, а потом бросаете и забываете напрочь!  

– Идиотка. Я тебя брошу, потому что мне твои скандалы вот где сидят! – устало сказал папа.  

– Сашке компьютер нужен новый. Этот мастер уже отказывается ремонтировать. Хороший отец уже давно купил бы сыну комп. И на третью комнату заработал бы уже давно. Дела доделай, а потом бросай! Разбросался!  

– Комп куплю. А сейчас я пойду спать. На кухню.  

– Вали. Я тебе хотела предложить то же самое, – сказала мама и, войдя в комнату, хлопнула дверью так, что проснулся бы мёртвый. «Проснулся бы мёртвый» – это сказала бабушка, когда везде погас свет и стало тихо. А потом добавила: «Спи, Сашка. Всё будет хорошо. Перебесятся. Батюшка сказал: тесто бродит – каравай хороший будет. Даст Бог, каравай не сгорит…»  

Через неделю, в день Сашкиного рождения, папа пришёл с работы с коробкой, в которой был новенький компьютер. Торжественно вручив сыну коробку, он молча прошёл в их с мамой комнату, достал чемодан и стал аккуратно складывать свои вещи, вытаскивая их стопками из шкафа.  

– Ты что это делаешь, а? – спросила мама отца, как будто сама не понимала, что он делает.  

– Вещи собираю, – спокойно ответил Сашкин папа.  

– Зачем? Мы куда-то уезжаем? Или, может, переезжаем? – нарочито игриво, спросила Сашкина мама.  

– Вы – нет. Вы остаётесь в квартире твоей мамы. А я – да. Я переезжаю.  

– Куда, Серёжа? – растерянно спросила бабушка.  

– Куда, папа? – спросил Сашка, понимая, что происходит.  

– Я ухожу, Ирина Степановна. Не могу больше жить с вашей дочерью.  

– У тебя баба есть? – спросила с угрозой Вероника.  

– Нет. Пока пойду к Великановым. Потом найду себе что-то. Найду – Сашку заберу. Испортите вы пацана.  

– А вот фиг тебе! Вали, куда хочешь, но о Сашке забудь! Нет у тебя больше сына! Вероника оглянулась на Сашку и побежала на кухню, где стоял компьютер. – А ну, Сашка, дай сюда эту коробку!  

– Не отдам! – заорал Сашка и бросился на кухню за матерью. Отец перехватил маму прямо в тот момент, когда она собиралась схватить коробку. Мать ударила отца по щеке, потом по второй. Сергей с ненавистью посмотрел на Веронику, подошёл к Сашке и тихо сказал.  

– Сашка, я не от тебя ухожу. Ты слышишь? Ты был и остаёшься моим ребёнком. Это навсегда. Но жить с твоей мамой я больше не хочу. И не буду.  

Потом отец встал, подошёл к жене и зловеще сказал:  

– Вероника, компьютер Сашкин. Не смей его трогать! Завтра придёт мастер и подключит. Я позвоню ему.  

– Ой, что же ты делаешь, Серёжа! Как же так? – запричитала бабушка. – Как ты можешь? Мы же семья твоя! Мало ли что бывает? Подумай о сыне!  

– Ирина Степановна! Я о сыне и думаю. Скажите, может для вашего внука лучше видеть эти постоянные скандалы?  

Бабушка замолчала, а отец, крепко обняв мальчика, вышел из квартиры.  

– Вали! Плакать не буду! Ненавижу тебя! – закричала Вероника и  

схватив почти полную бутылку, пошла в туалет и заперлась там.  

ГЛАВА ТРЕТЬЯ  

Новый учебный год был совсем некстати: Сашка только втянулся в игру, завёл виртуальных друзей и стал зарабатывать какие-то деньги. Правда, проигрывал тоже, но кое-что, всё-таки, оставалось, пусть и немного. Сашка из бабушкиной комнаты перебрался жить на кухню: мама позвонила отцу и сказала, что Сашке нужно поставить нормальный диван, потому что в тринадцать лет спасть с бабушкой – не комильфо. Дом, в котором жил Сашка, был старый: кухня была большая и вполне могла вместить в себя не только нормальный диван, но и маленькую секцию. Из-за постоянного сидения в игре Сашка стал плохо спать: играя, полночи он слышал мамины рыдания и бабушкины молитвы. Но как только он закрывал глаза, сразу же перед глазами возникала спина уходящего отца.  

«Папа, вернись! » – кричал во сне Сашка и просыпался. Парень съехал в учёбе буквально по всем предметам, и классный руководитель, Алевтина Георгиевна, не раз пыталась поговорить с Сашкой, что называется, по душам. Но парень замкнулся, и все попытки учителя наладить с ним общение натыкались на стену отчуждения, которую он выстроил со всем окружающим миром. Тогда Алевтина Георгиевна решила поговорить с мамой и вызвала её в школу. Мама, вроде бы, и собиралась, но была после ночной смены. С утра, придя домой, она взяла бутылку недопитого вина и решила на встречу с классным руководителем не ходить.  

– Мам, тебя Алевтина вызывала, сегодня день открытых дверей, нужно сходить. Сказала, что если не придёшь, сообщат куда надо, – сказал Сашка матери, усаживаясь за комп.  

– А куда надо?  

– Ну, в школу же.  

– Не, я не о том. Ты сказал, что сообщат, куда надо. Я и спрашиваю: куда надо?  

– А я почём знаю. Просто иди и сама всё узнаешь.  

– Скажи, Сашка, честно: ты чо-нить натворил?  

– Да ничего я не натворил. Ну с учёбой там… Прогулы, – равнодушно отвечал Сашка, не отрываясь от компа.  

– А ты что, не учишься? Вот зараза! Мать пашет, чтобы ты учился, а ты что себе позволяешь? Тебе ремня не давали – вот в чём дело!  

– Побойся Бога, Вероника! За что ремень? – испуганно спросила услышавшая разговор и поспешившая на кухню бабушка.  

– А, вот и наша богобоязненная бабуля нарисовалась! А меня ты за что ремнём отхаживала? – зло спросила Вероника.  

– Тебя было за что. Ты всегда неслухом была. Особенно, как папы не стало: прямо с рук съехала. А Сашка не в тебя пошёл – он хороший. Шла бы вон, лучше, в школу, раз учитель вызывает.  

–Да пошла она! Обойдётся твоя училка. Тоже мне, пуп земли! И чо она мне скажет? Она учитель, вот пусть и учит. А воспитывать моего ребёнка не нужно – у него мать есть.  

– Вероника, Богом прошу: иди, – попросила бабушка.  

– Ладно, позвоню ей. Скажу, что заболела.  

– Вероника, здесь ребёнок. Зачем врать при нём?  

– Ещё праведниц я не спрашивали. Сашка большой и умный. Ему четырнадцать скоро.  

Вероника взяла телефон, повертела его в руках, раздумывая: звонить или нет, потом нехотя набрала номер и выдохнула в трубку:  

– Здравствуйте, Алевтина Георгиевна. Это мама Саши. Я приболела немного, так что прийти не смогу… Конечно, у нас всё в порядке, а что вас конкретно интересует?... Да, мы развелись. Ещё в прошлом году… Отец с ребёнком не общается… На ребёнке это никак не сказывается. Он уже достаточно взрослый. И не виноват, что его отец нас бросил и нашёл себе другую жену… Конечно я занимаюсь ребёнком! И бабушка тоже. Он под присмотром… Почему плохо стал учиться? Я поговорю с ним… Как засыпает на уроках?.. Прогуливает?... Ну, я ему устрою! Ещё не хватало! Спасибо, Алевтина Георгиевна за предупреждение. До свидания.  

Мама положила телефон на стол и зло посмотрела на сына. Сашка съёжился под колючим взглядом матери.  

– Ах ты, дрянь! Мать позорить будешь? Ты чего спишь на уроках? Ты что, бездарь какая? Тащи дневник!  

– Мам, у нас электронный дневник давно.  

– Тогда открывай! Сейчас посмотрим… Так, показывай… Это что такое? Это чьи отметки? Мам, посмотри, тут одни тройки стоят! Это когда ты так успел съехать, Сашка? Так… Физика – две двойки… Математика – кол! За что кол?  

– Контрольную забыл сдать.  

– Сволочь… Ты сволочь и физичка твоя сволочь! Всё, иди, садись, делай уроки, а я спать. Мне завтра на работу сранья. Там собрание какое-то будет. Мам, присмотри за ним: пусть уроки делает.  

И мама побрела в свою комнату, бурча под нос, что все училки – дуры безмозглые…  

Бабушка молча кивнула, с жалостью посмотрев на дочь, села на диван и тихонько сказала:  

– Сашенька, делай уроки. Не надо маму расстраивать.  

Сашка посмотрел на бабушку, ухмыльнулся и, надев наушники, ушёл с головой в игру.  

А на следующее утро Сашкиной маме предложили либо уволиться по собственному желанию, либо перейти в санитарки: она, будучи в нетрезвом состоянии, перепутала лекарства и пациент чуть не умер. Благо, санитарка, дежурившая ночью, заметила, что с пациентом что-то не так и вызвала реаниматолога.  

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ  

– Бабуля, иди, давай, отсюда. Я уроки делать буду, – грубо сказал Сашка бабушке, когда та села на диван и взяла в руке спицы с недовязанными носками.  

– Сашка, да я ж тебе не мешаю.  

– Ещё как мешаешь. Иди, давай. Скребёшь тут спицей о спицу. Достали твои носки: их же никто не носит: ни я, ни мама. Чо ты их вяжешь?  

– Так я в церковь несу их – они там на ура идут. И всё копейка в дом лишняя. Отец твой уже три месяца, как денег не даёт.  

– Не может он. У него двойня родилась.  

– И что теперь? Сын что, уже не ребёнок?  

– Бабуля, я скоро сам много зарабатывать начну.  

– Это как это? Ты ж учишься! Только в восьмом классе! Кто тебя возьмёт?  

– Ещё как возьмут… Э… Так я летом пойду, через месяц. Экзамены сдам и пойду.  

– И то правда, на мою пенсию мы не проживём. Да и мать твою лечить нужно. Отец жизнь ей поломал…  

– Бабуль, это она отцу жизнь чуть не сломала. Чтоб маму вылечить, деньги иметь нужно. В этот, как его, профилакторий, так просто не берут. Вот заработаю – будем лечить. А сейчас не мешай мне зара… учиться.  

– Сашка, вот ты всё за компьютером учишься, а я ни разу не видела, чтобы ты в книжку заглядывал. Как как-то? Да и спать ложишься под утро… Не дело это, Сашка.  

– Ты устарела, бабуля. Сейчас все по компу учатся. Всё, не мешай. Иди, посмотри, как там мать.  

– Спит она… Устала…  

– Ага, устала она! Всё некогда мне.  

Бабушка, тяжело вздохнув, поднялась с дивана и пошла к себе в комнату.  

Сашка, отхлебнув холодного чая и откусив кусок батона, с вожделением нажал на кнопку и компьютер тихо зажужжал.  

– Давай, милый, включайся! Только не вырубись! Так, сейчас надену наушники… Поехали…  

ГЛАВА ПЯТАЯ  

– Мама! Мама! Мне плохо! Где Сашка? – кричала Сашкина мама, лёжа на диване. Возле неё, тяжело дыша, суетилась Ирина Степановна, держа в руках крестик и прикладывая его то ко лбу, то к руке, то к груди дочери.  

– Тише, милая. Что тебе дать, доченька?  

– Сашку позови! Пусть в магазин сбегает. Мне лекарство нужно.  

Бабушка посмотрела на дочь и тяжело побрела на кухню, где за лэптопом в наушниках и с пультом в руках сидел внук. Сашка был так увлечён игрой, что даже не взглянул на вошедшую бабушку.  

– Саша, Сашенька, подойди к маме, – попросила бабушка, дотронувшись до плеча внука. Сашка, дёрнувшись от неожиданного прикосновения, посмотрел на бабушку замутнённым взглядом, как будто впервые увидел, и зло спросил:  

– Что опять, бабуля? Маме лекарство нужно? Не пойду. Степка сказал, что больше в магазин ходить не будет, а мне не дадут. Всё, мне работать нужно. Иди, давай, сама.  

– Сашенька, разве ж это работа? Да и стыдно мне уже в этот магазин ходить. Меня всю жизнь уважали, а теперь я туда за бутылкой приходить стала. Вон, кассирша знакомая, Галочка, так на меня в последний раз посмотрела, что я чуть со стыда не сгорела.  

– Сказал не пойду, значит не пойду. Вишь, я работаю! Деньги, б…, на «лекарства» ваши зарабатываю.  

– Ты играешь, а не работаешь. Я же вижу! И потом, что это за слова такие?  

– Бабуль, ты с ума сошла? Да вы с матерью живёте на эти деньги. Отстань по-хорошему.  

– Мама! Где Сашка? Я умираю! Сашка, подойди к матери, сволочь! – донеслось из комнаты, где с мокрым полотенцем на голове лежала Ника.  

– Сама сволочь! – прокричал Сашка в ответ и, надев наушники, уткнулся в комп.  

– Сашенька, а вдруг и правда помрёт? – с ужасом спросила бабушка, прижимая к груди крестик. Она опять тихонько дотронулась до Сашкиного плеча. – Подойди, милый! Богом прошу!  

– Бабуля, отлипни со своим Богом! Я занят, – прокричал Сашка, как отрезал.  

Бабушка устало опустилась на диван и заплакала, глядя на внука. Ирина Степановна была в отчаянии: не знала, что делать, что говорить, да, к тому же, всё больше какой-то невидимый тугой обруч сдавливал её грудь.  

Бабушка медленно вышла в коридор и, сев на пуфик и достав старые истоптанные туфли из тумбочки, попыталась надеть их. Но почему-то у нее никак не получалось вставить ноги в туфли: то ли они распухли, то ли руки не слушались.  

«Коленька, прости, родной, колечко твоё не уберегла… Серёжки тоже… Вероника вынесла или Сашка… Разве поймёшь? Им обоим деньги нужны… А мне что делать, Коля? Сашенька стал совсем чужим… Всю ночь во что-то играет, а утром не разбудить его. Из школы звонили, просили прийти на какую-то комиссию. А с нашей Никушкой что делать? Пьёт беспробудно. Как на работе держат – не понятно. Понимают, что ей сына одной поднимать, вот и держат. Что-то у меня в груди болит. Я уже и таблетку взяла, и капли пила, а болит… Раньше на таком хорошем счету была наша девочка! Что не так, скажи, Коля? А помнишь, какой славной Никушка в детстве была? Правда и наказывала я её, и ремнём прикладывалась, чего уж греха таить. Хотела человека сделать, а оно вон как вышло. Отец Иоан сказал, что молиться нужно. А разве я мало молюсь? Я все колени простояла. И в церкви за неё читают… Коленька, я к тебе хочу… Я устала. Очень устала…» – одними губами прошептала бабушка, пытаясь надеть туфли. Вдруг, подняв глаза, Ирина Степановна отчётливо увидела возле двери полупрозрачный силуэт мужчины.  

«Коленька, это ты, что ли? » – тихо спросила бабушка у тени.  

«Я, Иринушка, я. Пришёл вот», – голос её Коленьки звучал, как звучат колокольчики на рождественской ёлке: тихо и мелодично.  

«Коля, ты не должен быть здесь! Тебе сюда нельзя! Ты за Вероникой рано пришёл! Ей ещё жить да жить! Иди домой, Коленька, – беззвучно просила Ирина Степановна и из её глаза выкатилась большая прозрачная слеза.  

«Как красиво! » – подумала Ирина Степановна, видя, как слеза, подобно хрустальной бусине, ударилась об пол, подпрыгнула и разлетелась на множество осколков, в каждом из которых отражался свет от лампочки. Всё было как при замедленной съёмке.  

«Я не за Никушей пришёл, Иринушка… Я за тобой, родная! » – сказала тень.  

– Сашенька, – еле слышно позвала бабушка внука. Поняв, что Сашка её не слышит, она собрала последние силы и, превозмогая боль, крикнула, как ей показалось, громко-громко: – Саша, помоги!  

– Отвали! – закричал снявший наушники, делающий себе чай Сашка и со злостью захлопнул кухонную дверь.  

Почувствовав острую боль в груди, бабушка тихо сползла с пуфика на пол. Даже не сползла – завалилась на бок.  

«Боженька, помоги Никушке и Сашеньке! » – это было последнее, о чём подумала Ирина Степановна. Потом улыбнулась и, сделав два глубоких вздоха, погрузилась во тьму. В это же мгновение из кухни раздался крик внука:  

– Да! Да! Да! Я вас сделал, суки!.. Я это сделал! Ба, я денег заработал! Ба! Ты где?..  

ГЛАВА ШЕСТАЯ  

Приехав с кладбища, люди молча сели за стол. Сашка ел, уткнувшись в тарелку, боясь поднять глаза: ему казалось, что все сидящие за столом знают, при каких обстоятельствах умерла его бабушка. В голове все эти кошмарные дни вертелась одна и та же картина: вот Сашка идёт в туалет, вот он спотыкается о тело бабушки, вот он кричит, пытаясь посадить её на полу. Сил не хватает и он бежит в комнату, где уже спала мертвецким сном пьяная мать. Сашка пытается растолкать Веронику, но у него ничего не получается. Тогда он пробует дотащить бабушкино тело до кухни и только втащив, понимает, что бабушки больше нет. Сашка бежит за соседями, они вызывают скорую и полицию, бабушку кладут на носилки, накрывают простынёй и выносят из квартиры. Сашка пытается бежать за скорой помощью, но спотыкается и падает. Встаёт и снова бежит, бежит…  

Соседи пытались растолкать Веронику, но их попытки не увенчались успехом, и они забрали плачущего Сашку к себе на ночь. Лизка, соседская девочка, Сашкина одноклассница, с жалостью смотрела на паренька, пытаясь напоить его валерианкой, но Сашка напрочь отказывался пить лекарство и всё время шептал:  

«Бабуля, я не виноват! Прости меня, бабуля…»  

Потом были похороны. Людей было не так уж и мало: Вероникины сослуживцы из отделения, Сашкины одноклассники с Алевтиной Георгиевной, соседи из подъезда, подруги из церкви. Все с жалостью смотрели на Сашку, шёпотом обсуждая его дальнейшую жизнь. До Сашки доносились обрывки их речей:  

«Кому он теперь нужен?... Спасибо, Ирочке, дорастила до четырнадцати лет… Пойдёт сейчас побираться… Как работает? Вы видели, чтобы он на работу ходил?.. Пропадёт парень…»  

Сашка не знал, что делать и что говорить. Он боялся смотреть матери в глаза, хоть и понимал, что она виновата не меньше его самого. Поэтому, на похоронах он стоял отдельно от матери. И когда за гробом шёл – тоже к ней не приблизился.  

Лизка молча шла рядом, и Сашке было как-то спокойно от того, что эта дистрофичная, неказистая Лизка тащится рядом.  

Отношения у ребят были плохие: Лиза презирала таких, как Сашка, потому что была зубрилкой и отличницей, а Сашке было плевать на всех, в том числе и на свою соседку. И даже если они одновременно выходили из подъезда в школу, шли они туда по разные стороны тротуара.  

Но сейчас всё отошло на задний план: именно благодаря девочке, которая неотступно следовала за ним, Сашка понимал, что здесь и сейчас он не одинок. Единственный раз он посмотрел на Лизку и сказал:  

– Слушай, не смотри на меня так. Бесит.  

– Как так? – спросила девочка.  

– С жалостью, – резко ответил Сашка.  

– А если мне на самом деле тебя жалко, как я должна на тебя смотреть? – искренне удивилась Лиза.  

– С любовью, бл… блин, – на ходу исправился Сашка.  

– Сашка, любовь нужно заслужить. Сейчас мне тебя просто жалко, как было бы жалко каждого, кто потерял родного человека, – на полном серьёзе сказала Лиза.  

– Да пошла ты, – не зная, что ответить, – огрызнулся Сашка, но не отошёл от девочки.  

Сидя за столом, он из-под бровей посматривал на девчонку и вдруг подумал:  

«И вовсе она не страшная. Чего эти придурки называли её страшилкой? Ну да, совсем как только что вышла из Освенцима: ручки, как ниточки. Ножки тоже. Вон у нас в классе девахи – и красятся уже, и шмутки разные, дорогие… Лифчики носят. Интересно, а Лизка носит? Правда и тебя, Сашок, они тоже презирают. Да пошли они все на... »  

Сашка доел отбивную с жаренной картошкой, соседка, Лизкина мама, поставила на стол пироги, кто-то наливал чай. Ни речей, ни тостов…  

« На других похоронах всё чего-то говорили, а здесь как будто просто пришли пожрать, – думал мальчишка рассматривая присутствующих исподлобья. – Странные они, люди. А мать вообще, как не от мира сего: сидит, как мёртвая. Как я теперь с ней жить буду, если я на неё смотреть не могу? Может, к отцу податься? А что, позвоню ему и скажу: «Давай, папаша, теперь твоя очередь долг исполнять. Так и скажу. Странно, я уже четыре дня за комп не сажусь и ничего. Живу пока. А как дальше? Я уже продал всё, что нашёл у матери. Правда, там много не было, но всё равно… Хотя… Ну продал, а что купил? Ставки делал… И всё мимо. Один единственный раз выиграл, когда бабуля… Когда её не стало. Всё ушло на похороны. Если бы не эти деньги – не на что хоронить бы было. Соседи сбросились, ребята, но этого бы не хватило…»  

– Саш, а пошли на улицу, – вдруг тихо прошептала Лиза.  

– Пошли, – отчего-то легко согласился Сашка.  

Лиза подошла к маме, сказала ей что-то на ухо, мама обняла девочку и, кивнув, крепко поцеловала её в голову.  

«Вот бы моя так… Хоть раз… Когда она меня целовала в последний раз? Не помню… Что-то смутное мелькает, но я совсем не помню… Как папа ушёл, она и перестала. Да ладно, перебьюсь, не маленький», – думал Сашка с завистью, выходя из подъезда.  

– Саша, давай уговор: ты при мне матом не ругаешься.  

– Это ещё почему? Чистюля, б…? Запачкаться боишься?  

– Я просто не могу мат слышать. Мне плохо сразу становится.  

– А что, твои предки не ругаются в доме?  

– Никогда. Папа говорит, что ругаться в собственном доме – это разрушать его.  

– Врёт твой папаша.  

– Ну, судя по твоей семье, вовсе не врёт…  

– Ладно, давай договоримся: я при тебе не ругаюсь, а ты меня не воспитываешь. Идёт?  

– Идёт. Я постараюсь. Если что, ты мне просто скажи: перестань, и я перестану. Пошли на скамейке посидим!  

Сашка с Лизой сели на скамейку. Оба молчали, не зная, о чём говорить.  

– Саш, а какой для тебя была бабушка?  

Сашка с удивлением посмотрел на девочку.  

– Это тебе зачем?  

– Это не мне. Это тебе нужно. Все молчали там, на похоронах, на поминках, а я подумала: тебе ведь, наверное, хотелось, чтобы хоть кто-то что-то сказал о бабушке?  

– Ну, наверное… Хотя, зачем говорить? Нет человека и всё тут.  

– Какая она была, Саша? – задала тот же вопрос девочка.  

– Добрая… Правильная, что ли… Как ты… Молилась всё время.  

И Сашку прорвало: он стал говорить, говорил долго, вытирая непрошенные слёзы, текущие из глаз. И чем больше он говорил, тем светлее становилось у него в голове: и всё отчаяние, вся боль, засевшая у него где-то в области груди, с этими горькими словами и слезами раскаяния вырывались наружу, оставляя место для чего-то нового, неизведанного… Пока Сашка говорил, Лиза не произнесла ни слова. Лишь изредка она кивала головой и говорила тихо-тихо, как будто убаюкивала: «Я понимаю… Я понимаю…». Когда Сашка закончил свою исповедь, Лиза совершила нечто, повергшее Сашку в изумление: встав со скамейки, Лиза, точно так же, как недавно сделала её мама, крепко обняла сидящего Сашку за плечи и, прижав к себе, поцеловала в макушку. Оторопев, Сашка не мог даже вырваться. Скорее, не хотел, потому что в объятия этой худенькой девочки было столько человеколюбия и сострадания, что хватило бы, наверное, на всех несчастных людей планеты. И Сашке было абсолютно всё равно: увидит ли их кто-то, начнутся ли подколки. Он понял, что за эту девочку он теперь будет стоять горой, не позволив никому тронуть волос с её головы. Сашка ощутил такое невероятное облегчение, как будто сам ангел прикоснулся к нему своими едва осязаемыми крыльями, давая защиту и убежище парню от него самого…  

– Сашка, маму прости.  

– Не могу…  

– Прости… Ей помощь нужна. Если её лишат родительских прав, тебе светит детдом, пойми. Ей работать нужно. Ты видел, какая она чёрная сидела? И к рюмке не притронулась. Даже ни грамма не выпила. И давай так: я за тобой заходить буду, хочешь? Вместе будем в школу ходить.  

– Ладно… Заходи. А ты ничего, Лизка.  

– Ты тоже ничего. Пошли, а то нас уже заждались.  

Вероника стояла у окна и смотрела куда-то вдаль… О чём она думала – история умалчивает. Она не была ясновидящей, гадалкой, ворожеей и не смогла, конечно же, увидеть дальнейшую историю своей жизни. К счастью, людям не суждено знать о том, что с ними может произойти или не произойти. Почему к счастью? Потому что если бы люди знали, что с ними может произойти, они перестали бы верить в того единственного, кому этот план доступен. И потеряли бы люди не только веру, но и интерес к жизни: если знаешь, чем закончится, например, игра в футбол, разве интересной была бы сама игра? Да и стоило бы играть в него? Или стоило бы читать книги, смотреть фильмы, выходить замуж и рожать детей? Не могла увидеть и Вероника, как однажды к ним в больницу привезут попавшего в аварию мужчину, как она будет ухаживать за ним, выходит его, выйдет за него замуж и родит ему чудесную девочку, которую назовут Ирочкой, в честь её мамы. Не могла она увидеть своего сына, который поступит в университет, закончит его станет психологом и женится на Лизке. Женится он на девушке не в знак благодарности за спасение, а потому что полюбит её всем сердцем, безудержно, страстно, потому что из гадкого утёнка Лиза превратится в прекрасного белого лебедя… И пусть кому-то эта метафора покажется банальной, но таково свойство всех гадких утят, как тут не крути… И что будет её Сашка работать с такими же пацанами, каким был когда-то сам, выводя их из всевозможных зависимостей, спасая от бед не только их самих, но и семьи этих ребят…  

Всё это будет в жизни Вероники, но чуть позже. А сейчас Вероника стояла и молча смотрела с высоты своего четвёртого этажа, как под кронами чудесных старых клёнов, щедро раскрашенных осенними красками, идут по аллее два подростка, крепко держа друг друга за руку: её сын Сашка, которого она чуть было не потеряла, и соседская тощая девочка Лизка… В руке Вероники было письмо, которое она нашла под маминой подушкой. В этом письме было написано всего несколько слов, и обращено оно было не к Веронике…  

«Боженька, помоги Никушке и Сашеньке! Я мало чем заслужила это, но ты всем помогаешь. Если нужно что-то отдать взамен, то мою жизнь забери, но помоги Никушке и Сашеньке стать счастливыми! »  

04. 12. 2022  

Клайпеда, Литва.