Колдун Жменя Первая часть

Яков Денис Жменя  

Роман  

Колдун Жменя  

Часть первая "Омер манны"  

И когда раби Хия не смог вполне охватить слова раби  

Шимона, то вдруг увидел бредущего обоим навстречу  

одинокого путника с пастушьим посохом. И  

путник поровнялся земле возле раби, раби Хия спросил  

его :  

" Мир тебе! Зачем ты следуешь навстречу нам? "  

Пастух ответил :  

" Неотвратимое! Что есть неотвратимость? Что  

даст тебе понять, что значит неизбежность?..  

Ступеней, по которым Ангелы и Дух к Нему  

восходят за день один длинною в пятьдесят  

тысячелетий ".  

Суры 69. 1, 2, 3 ; 70. 4  

Глава первая  

Стояла буква Алеф и плакала в сторонке, в скромности  

своей не решаясь слова произнесть. Тогда Творец  

сказал : " Что же тебе плакать царица букв? Не из-за  

того ли это, что с буквы Бэт воздвигнуть мир решимость?  

Впредь учережу, чтоб  

избранные Мной напарники не рождались только  

первенцами, ибо и бэт не первая решилась ко мне. И за  

твою скромность алеф, нарёк тебя – царицей букв и  

совершенной красотою наделяю, и первым звуком, что  

слетает с уст новорожднного, ужаснувшегося  

в жизнь войдя, за то, что не выпрашивала Моей воли,  

а повиновалась решениям Моим.. "  

Родился Жменя как Шабтай Цви 9-го Ава, в день разрушения храма.  

20-го августа 1308-го года.  

В молодость свою колдун Жменя жил в Констанцкой епархии,  

неподалёку от города Равенсбурга, в крохотном, дворов на тридцать  

посёлке Филистена при альпийском горном ручье. Жил вместе с  

матерью и младьшим братом на самом краю деревушки в довольно  

ветхой хибарке с каменной кладкой, доходившей не выше колен  

обычного человека, и деревянным верхом, сбитым из старых  

шершавых, шатких досок, в которых отказывался селиться даже  

вездесущий короед. На заднем дворе измытой дождями хибары  

восторгались грязным лужам сброшенная ветром крыша из черепицы  

и сломаная прялка, сломанная братом Жмени – Кобой. В хибаре  

имелись одна большая комната, стеночка, ограничивающая вечно  

задымлённую открытым очагом кухоньку. С потусторонней стенки  

хибары пригорюнился сколоченный вовсе из одних горбылей,  

отдавающий в дни непогод каррилионами прогорклых ветров,  

пристрой, в котором была навалена солома для летнего сна и отдыха  

редких родственников, посещавших иногда семейство Жменей.  

Захаживали и мужики, называвшиеся кто дядей, кто дядей, но  

троюродным по дедовой лилнии. Чеснок, лук, зпалесневелые  

корешки имбиря, навесы из, жужжащих по-весне мухами, грибов,  

тоже пристроились там. " Ошкарки лучины под себя не бросать,  

когда сидишь ", – выкрикивала мать Жмени, и, это являлось главным  

умыслом селить пришедьших на соломе небогатых родственников.  

На чердаке хибарки подле квадратной трубы камина, отапливающего  

главную комнату ютилась и кровать самого колдуна Жмени и его  

мелкие пожитки : смятый в три слоя халат, для всяких прогулок ;  

несколько заячьих силков ; лозы из медной проволоки ; самодельный  

шаманский посох Шабаннах, сладенный колдуном для потехи и  

запугивания дворовых собак. Посох был срублен Жменей из кривого  

лёгкого ствола толотушки, обвит разными шерстяными нитками,  

покрашен лаком, а недавно юноша насадил на навершие посоха  

череп бараньей головы. На чердаке хилой хибарки и ночевал колдун,  

иногда было сухо ; разные разности имелись ещё, о которых судьба  

колдуна настолько не помнила, что если её – судьбу спросить, и  

дождями загнать в лужу под кровлей, то она тихо разведёт кисточками  

на руках и молвит : " Ни хуя подобного и не было ". Вообще, если  

говорить о деревне Филистена, то это было живописное место,  

окружённое с севера альпийскими взгорьями, холмами со всех сторон  

поросшими яркими осенними лесами, пышным кустарником,  

клёнами, облачёнными в багряно-красные наряды, берёзами,  

жёлто-ораньжевой липой, платанами с малинового цвета листьями,  

изумрудно зелёной ольхой, подозрительно вычурно смотревшелся на  

фоне остального увядающего катарсиса разноцветной листвы остов  

хибарки, где жил колдун, остов деревянной хибарки, где нашла  

полуночная заря колдуна. Окружённая редкими рощами, пышными  

лесами, грибными дубравами, кажется скрытая от вездесущих  

бродячих торговцев и мытников, притаилась глухая деревушка  

Филистена. Примерно где-то в полу-киллометре от деревни давно,  

никто из жителей и не помнил точно когда, была построена  

заваливающая на один бок мельница – браккодилия. Сооружение  

довольно странное, как и нелепое, по сравнению с прочими  

водяными колёсами, видневшимися то там, то здесь среди  

многочисленных лугов Констанцкой епархии. И в этом проявилась  

особое расположение самой деревни, её замкнутость лесами и  

окружённость холмами. Дело в том, что мельница была ветренная,  

тогда как нигде ещё в Европе таковых не ставили, а для того, чтобы  

лопасти сооружения крутились ветром, пришлось найти холм в  

полукуллометре от деревни, наиболее высокий на спектре густых  

ораньжевых лесов Филистенской округи. Полоумному строителю  

мельницы, страдающему Пранойей, вздумалось, несмотря на все  

тяжбы, в каменном склоне-остроге прокернить четыре шахты и  

вонзить в них четыре толстых ствола двухсотлетнего граба, скрепить  

высокие грабовые стволы перемычками, а на самих стволах  

построить нечто, напоминающее огромный квадратный курятник с  

лопастями. Когда увидел колдун сие, срамотное сооружение, он не  

мог спать три дня, один раз поллюционировал, пока не завладел этой  

страхиножной колончой. В этом курятнике и находился главный  

вращающий жернова механизм. Сами же жернова износились без  

масла, находились неубранными, щетки понадобились колдуну, и он  

снова не знал, как привесть весь механизм в напряжение. Колесо с  

шестернями, медные форсунки двигались, и в свою очередь  

вращались коловоротом, спускающимся из отверстия курятника к  

жерновам и жестяному сепаратору. Жернова лопастей крутились,  

приводя в действие механизм, а коленовратный шестернь приводил в  

действие лохматое бревно, изогнутое и раскачивающееся,  

неказистый фланец и форсунку, вращая жернова снизу. Короче  

мельница напоминала гнилую верзилистую постройку с несуразной  

конструкцией, которая к тому же и давно сломалась, не работала, да  

и при всей своей антирациональной и недолговечной жизни  

выплёвывала из мукомольного отвода разве что сгустки отрубей.  

Поэтому мельницу забросили, жители Филистены считали страшное  

сооружение на холме чем-то таинственным и нечистым, находили в  

ней жуть из ряда вон укоренившееся среди красивых альпийских  

дубрав, чему и места не зафрахтовано на ветристых взгорьях, но раз  

толку нет, пусть хоть так стоит. "Нам с севера пожалователей не  

нужно". Мельницу обходили стороной, и даже плевались, если нога  

направлялась к странной постройке. Крестились, когда над  

мельницей кружилось одинокое вороньё, боялись скрипящих звуков,  

производимых лопастями и натуженным временем, не  

смазывающемся мелодическими прелюдиями такта, когда дужка от  

шестерёнки застревала, ветер гулял в драных лопастях,  

соскальзывал и бил деревянный штуцер, застревая в хомуте.  

Заплутавшему возле мельницы путнику казалось, что на верху  

квадратного курятника ходит в развалочку какой-нибудь сказочный  

троль и на пару с воронами ест нераскаевшегося еритика. Вот в  

результате подобных страхов жители Филистены обходили мельницу  

стороной, зато колдун Жменя искал с мельницей частой  

встречи, тосковал, когда мать его заставляла встречать  

родственников надоевшим расшаркиванием к полдню собрать на ужин,  

таскал в заплечном мешке всегда с собою черновики Священного  

писания Иеронима Стридогского, найденные им лет в тринадцать в  

трактире Три ерша, а также на груди грамм на двести тридцать  

серебряную цепочку с Маген Давидом, и зелёными изумрудами, а  

потому нечести придуманной не боялся и облюбовал заброшенную  

мельницу в качестве места своих отроческих, а позже молодых  

укромных уединений, как это часто бывает у юношей в  

пертруберантном возрасте. К незавидной чести колдуна Жмени  

надобно отметить, что деревенские давно и устойчево опасались  

дредатором колдуна. Во-первых поселилась семья Жмени в деревни  

недавно, всего каких-нибудь пятьнадцать лет назад. Во вторых к  

Жменям иногда заглядывали в гости разные, сухостойные, в  

камышах сапогов нахлебавшиеся, странные люди всех мастей да  

знатей, могли и среди ночи заявиться, брехаясь на проклятую погоду  

и плохо затворенную мимоходом дверь. Дело в том, что мать  

колдуна жила портняжным ремеслом, и снимала мерки на дому.  

Колдун упрекал мать за блядство, было пару раз, когда она спала с  

заказчиками. А в третьих колдуна Жменю постоянно облаивали все  

дворовые собаки, может потому, что колдун любил кошек, одевался  

под стать городской аристократии, белых песцов кормил мясом кур,  

которых воровал в курятниках вечером и от него постоянно пахло  

этими животными, а может потому, что сам молодой человек  

частенько угощал деревенских собак смердословием, ловким пинком  

или показывал козью морду своего посоха Шаббанаха. Собаки  

оглядывались, когда им в глаза тычут черепом. Конечно суеверные  

жители Филистены видели в облаивании собаками колдуна Жмени  

явный признак сопричастия последнего с тёмными силами, сочиняли  

про колдуна разные изветные истории : типа он по ночам в  

камышового кота превращается и кур тырит у тех, кто на колдуна косо  

посмотрит, и будто у колдуна некая известная ведьма из Равенсбурга  

в юности член похитела, и пообещала вернуть колдуну только по  

исполнении им семидесяти семи поганых дел супротив души  

человеческих на совершеннолетие. Вот он и мается, с кокобы снять  

мерку для гроба. Вообщем и прочую ахинею придумвали про колдуна  

Жменю, а главное прочно зарекомендовали за молодым парнем  

славу взаправдешнего колдуна. Кур тырил Ирис, иногда, но в  

камышового кота не превращался, а зачем? Жал один раз на пруду  

дочку Бастиану, но она вырвалась. Ирис долго соглашался быть ей  

другом. Ириса (Якоба) Жменю, да и собственно всё небогатое  

семейство прочие сторонились, избегали и вообще старались  

по-возможности обходить кривым крапивным направлением.  

Частенько, пройдя вдоль единственной улицы в селеньи, можно  

было наблюдать подобную картину : Две встретившиеся товарки  

обменивались любезностями через притулившийся изнанкой плетень.  

– А чего это подруга у тебя куст малины листьями свернулся, а  

листочки то смотри, смотри белёсые все, пожухли чай,  

молочница? – Ой и не знаю даже, клещ бывает иногда, на  

позапрошлый год в яблони нашла, змерзла малина на поздние  

святки, да и сама я в снегу повалялась...  

– Держи карман шире, змерзла, ха, да кабы у всех змерзла малина,  

а то только у тебя одной, комар носу не подточит. О колдуне  

думала, поди с ним, как с нами, истончилась вся как пух? Он мужик  

видный, коль упустит, сама побежишь за оным? Курва – что  

молодой... Ну этого не надобно в помине, чудной он, греховодник.  

Вовсе не в морозах дело. Ему и в жаркое томленье – суть одна – на  

твой огород заставу устраивает, дабы погубить тебя... Да  

угомонись ты, не смотри как тёлка на быка. Ты иди-ка сюда на ухо  

шепну, на прошлую субботу собственными глазами видела, вот  

этими двумя, как наш прохиндей, чтоб в брюхе у него пусто было,  

колдун Жменя, натурально с этого-же куста твоего малину ел.  

Серьёзно говорю, иду себе, а он мечет её – родимую с твоего  

куста, и даже носом неворотит. Поворотился правда спозоранку,  

а мне и невдамёк, говорит – " а ну пойди квашню замешай ". Я так  

сразу и опустилась на коленки, померла, и ну давай бежать. Вот  

после этого и куст твой запаршивел, а уменя молоко в бадье  

скисло, помяни моё слово, от того, что Жменя поел, уже никто не  

поест, вот оно как, то-то, ей-ей говорю, а кто-ж по-твоему во  

всём виноват? Где справедливость? Видели и как у Ленцы Шапочки  

кружовник срывал, все кусты, до единого в навадненье  

испохабились. А у Ревты он вздумался "коня привязать" на  

гладиолусы, ты видела, чтобы Ревта, как с молоду у неё, носила  

и показывала всем, какие бутоны нынче уродились? – Я уж думала,  

прошло у неё это, чтобы перед всеми гордиться цветами. -  

Закидывай удочку по-глубже, нету больше гладиолусов у Ревты,  

нечем и гордиться. Всё колдун проклятый обоссал.  

– Так ведь зима жуткая случилась в тот год, почитай, даже  

патисоны вспухли и волокнистыми заделались, зима нечай другим  

обнаглела, не невестка, забуду разве.  

– Очумись! То-то и была зима, что по-миру мы все пойдём из-за  

этого колдуна... Он на зиму и камень установил, чтобы лютая  

была.  

Или : – Привет Фолдо, а кто это тебя ячменём с куриное яйцо  

наградил на глазу? – Кто-кто, колдун Жменя в вязаном кашпо,  

кто-же ещё. Он мерзавец. И ведь я-же ему свою дочку не  

присватывал, Бестиану, а он всё едино со мной пил, но обошёлся  

как с масляничной лампою. Известное дело! Шёл себе спокойно на  

пригорок тёсу набрать для крыши, а на встречу мне колдун Жменя  

прётся с посохом своим чудным. Думаю, щас предложит за дочьку  

мою приданное. Ну иду, себе я думаю – суккуб он наверное! Я по  

своему нравию засмотрелся на тучи и мимоходом буквально на  

пустом месте спотыкаюсь. Конечно матюкнулся на колдуна, а  

тот посмотрел на меня кривым зырком и плюнул через левое плечо.  

Я тоже пригрозил ему кулаком, а он мне в ответ крепкую холеру  

предлагает. Дюже, сам не может осилить. Хотя и ворог он, но я  

не отказался принять участие в битве с хмельницким. Пиво было  

на славу сварено. Выпили мы с ним, пока колдун наливал, а как  

встал я с утра, как посмотрел в ведро, зрелище конечно не из  

комедийных шуток, ячмень на глазу. Пока шишак не разросся,  

срочно побежал в трактир, избавить рожу, опресноветь, залить  

вином глаз, чтоб далее не вспух. Пришёл в дом, а жена ужин успела  

сварить, но горшок опрокинула с очага. Посмотрела на меня и  

молвит : " Ишь чё тихоня, опять надрался как козидёрга " Тетеря,  

бывает, с неё станется. Остался ненакормлен. Пошёл на чердак  

за колбасой, там и задумался, что-то в окороке, в ногах  

затяжелело... Долго сидел, там и в горле почувстовал : " Першит  

". – Давай брат разовьёмся, выпьем, а? – Ой, Ветроман, ох  

ветроман этот колдун ". Словом – Горевестник, а не Жменя. – Ага,  

пошли Фолдо, пока Гердруда ферму не закрыла, у меня там  

припрятано... Болезневестник!!!  

– А к тебе кто сватался за дочкой?  

– Сиван пришёл, да я ему отказал, вот как...  

– Ну и на хрен тебе колдуна в зяти брать, ехидной стороной и мы  

упьёмся поди.  

– Верно, только голова болит, поедем к шлюхам?  

– Ну и я об том!  

Или допустим такую сцену можно было узреть в Филистене – старая  

баба в драном шерстяном платке, повязанном вокруг живота  

причитает, наклонившись к грядке : – Ой капусточка моя зачахла, ой  

кудрявая сподвысохла, листок к листку, листок к листку. Ой  

неродивая загнила прям на грядке, сладкая-б была, листок к листку,  

листок к листку. И чего ей лихом то покрыться? Это-ж ведь  

сейчас если тебя сорвать, да сгнивший лист оттяпать, то мало  

от кочана останется, с кулак недолгой, петушиный мой клитор.  

Ох, ядрить вашу Германию, а это что там в батве, ох-етиж -  

камень пыльный. Точно, с дороги каменюка то, и откуда ему здесь  

взяться в огороде? Откуда-откуда, да тут особой нужды ломать  

голову нет, известное дело – пархатый колдун Жменя подкинул  

камень в огород, он – рука сатанаила, он – ставленник адов. Кому  

ещё такое в голову придёт. Ходит наверное поблизости  

ухмыляется, блазнится, сивый ветер слюнявит на губах лакает,  

а капусточка подохла... Пропала капусточка! Подохла совсем,  

капусточка моя – родимо-оя моя. Где там... На корню! Нет никакого  

угомона на него. То камень плюхнет, то дохлую собаку под забор  

подкинет. Свинью подложит, гуся хромого подюлит, кота в мешке  

всучит, а всё нам на сухостой... А ты чё скажешь?  

– А я тебе без обиняков. Вчерась пошла на речку бельё стирать,  

подхожу к ручью, а под мостиком, когда наклонилась, смотрю, из  

воды омуль таращится, глазищи огромные, как блюдца. Один на  

Марс, другой на нас. Я бельё выронила и охнула, побежала по  

деревяшечкам, ух, чуть не упала, глядь обратно, где бельё упало,  

а там колдун Жменя стоит, голой ногой об ногу потирается и  

пристально так поглядывает на меня, и глазищи у него как у  

омуля, один с красна под веками, а другой мутно-зелёный, я так и  

обомлела. Зажмурилась, потёрла лоб, а колдун уже с мостика на  

воду ступил, и пошёл по ней. – Как так? – Ну может показалось...  

Исчез, будто не было! В воде только два карася плеснули. А когда  

я по досочкам, легонько, тих-шердымя, тих-шердыш,  

кособоконько за бельём вернулась, батюшки, Амвросий Святой, в  

куче портков неполосканых жаба сидит, щёки пыжит, а в углу рта  

улыбка, словно знает про меня как колдун, и шмарк, на всю речку  

как затянет "Ква-а-а", и бульк с мостика. У меня оторопь, вся  

мурашками покрылась, гляжу, а ноги все в пупырах. Хвать бельё и  

ну туды меня звали! Бегу-несусь, все портки с дороги растеряла и  

бух, в колдуна Жменю врезалась, чародей никак ему нашептал, а он  

мне : " – Ну показывай, чего на-рыбачила с утра, жабу никак  

поймала, ты-бы мужа своего пропесучила, пошто он вино канавной  

водой разбавляет, желудки не у всех как у свиней " У меня после  

этой стирки мужик на три дня запил. – Так колдун Жменя его и  

приворожил.  

– Ты-бы её, жабу, прутиком что-ли с белья. – Ага, конечно, разве  

с белья жабу, с Филистены, жабищу это никакими кольями не  

сбросишь.  

– В жабу, вжабу превращается колдун, Одно слово – Жменя!  

А я надысь как-то умудрилась ролы со свининой слепить. Пол дня  

лепила, а к вечеру на досочке разделачной выставила – все  

девяносто штук, и хвать пристраивать на подоконнике, чтобы  

морозом схватились. Всё честь по чести, мещу на подоконник,  

глаза поднимаю, а в тридцати шагах – Жменя стоит и наблюдает  

за мной. Я руками от неожиданности всплеснула, да так и  

вывалились все ролы – девяносто штук в лужу под окном.  

Скволыжный мужик – этот Жменя.  

А ещё шушукались козлоголосые мужики будто колдун Жменя оттого  

рожей такой холёный, а руками кожилист вышел, что ежный месяц, на  

полнолуние человеческое мясо в горшке варит.  

– Да ну вас, брешете, как это человеческое мясо?  

– А вот те Святой Варраван в свидетели, ходит тот Жменька по  

болотам, да речными поймами шатается, а не пришлого любования  

окрестами, утопленников свищет. И как найдёт, то на куски  

порубит, в горшёк их поскидает, печь разведёт, а горшок в золяк  

сунет. Печь подпыхивает. Варятся куски мяса человеческого. О как!  

– Вреши!?  

– Да ни секундочки, баба Гутя сама мне на ухо сказывала, точно в  

прошлую среду, видела как колдун на полнолуние человека в горшке  

сварил. А то, что по утрам колдун хмурый такой бывает, ни кому  

руки не подаст, так потому, что ночами его, колдуна то, верно  

этот сваренец преследует, мучает кошмарами, вцепился крепко.  

– А мы думали от перепоя и похмелью у колдуна морда невесёлая  

по-утрам. Он ведь жид – вот руки марать не хочет.  

– Катай губу подковой, как-же, вот ты сам посуди, какая-ейная  

морда у тебя будет, ежеле мертвецов в грошках сваренных по  

ночам трескать. То-то... Руки у него по-локоть в крови.  

– Тю-ю, да я тебе как родной скажу: "Коли со Жменей встретишься  

на перепутье лицом к лицу, того и гляди – весь день насмарку"  

Конечно колдун Жменя даже близко не был знаком с колдовством и  

магией, однако слава колдуна его вполне устраивала. В душу с  

разными невежственными еритичествами подобными, такими  

вопросами, почему это у Жмени на груди звезда Давида висит, а не  

как у католиков без оной, никто не приставал. Почему серебрянную  

цепочку носит – Свято ли сие, если крестом серебрянным воду  

окрещают. А купола? Купола золотом покрывают?  

– Нет денег на золото, впрочем и любой металл, – воля В-севшнего из  

звёзд, – отвечал колдун.  

В навозе нашли белое яйцо, которое из печени выбросила корова,  

так то-же сказали – Колдун шалит. Мужики боялись слово поганое  

Жмени сказать, про то, что он мусор сваливает прямо за забор  

хибары, про гумно вонючее за огородом, ссыт, где ни попадя, или  

про то, что матерится часто и за руки не здоровкается, кружками не  

чёкается когда зюзит в трактире. А с какой это стати колдуну Жмене  

здороваться с каким-нибудь пьяным ротозеем, если он прекрасно  

осознаёт, что после подобных братаний тот попросит у колдуна  

лишний денье на взашейную, а вернуть забудет, к тому же для  

колдуна любой су лишним не бывал. А ещё колдун Жменя любил  

посещать по выходным и ижим дням трактир Три ерша,  

расположившийся неподалёку от Мерзебурга, города, где постоянно  

выявляли ведьм, и в лесах тамошних творилось такое, что жутко  

даже в слух рассказывать. Лапать жён чужих колдуну нравилось,  

правда, не удалось пока. Поговаривали многие и при Шпейерском  

монастыре и при Вестирихе и городе Метце, и в Валсьгуте, что в  

лесах Мерзебурга собирается секта Прогарельцев – сборище ведьм и  

поганых наговорщиков, которые в глубине лесной чащи умудрены  

устраивать содомические карнавалы. Жгут ночью костры, ходят в  

чёрных плащах, под ними нагие, в рогатых масках, как и полагается  

едят младенцев, заводят муку с кровию, превращаются в волков,  

аборты делают, луковицу в сосуд детородный вкладывая, разврат  

чинят, устраивают прилюдные симпатии между мужчинами, о чём  

Господь не дозволял заниматься честному человеку, присягают на  

верность магистру Прогорельцев Юберу де Миньону и целуют того в  

непотребный для этого грешный срам. А секту этих Прогарельцев  

обычным способом не найти, сколькобы не пытались совершить эти  

поиски отряды эмиссаров инквизиции, покуда места сатанинских  

карнавалов защищены магическим барьером, охраняются чёрными  

волколаками, кикиморами, болотным зверем, строго стерегущих сии  

постыдные сборища от непрошенных гостей, а больше прочего,  

говорят некоторые, кто признавался вися на железном напёрстке под  

костром инквизиции, что участвовал в вышеопознанных скверных  

диавольских соборах, и откровенно следствовал о том, что де  

окружают те места похабные, собирающиеся адепты секты  

непроходимым кустарником, и только сам магистр и приближённые к  

нему имеют средство пройти сквозь тернистые кущи. Таким образом  

можно судить о том, что самые невообразимые слухи ходили по  

близлежащим городам и весям о месте том, расположенном в лесах  

Мерзебурга, и в будние дни вся эта скотная татьва, творящая, оприч  

Святого слова безумства Гомерийские, устраивать подобные  

содомические сборища, любит отдыхать в трактире Три ерша,  

жахает пиво по ночам, к вечеру хмелеет зрачками. А иначе как  

объяснить бросающийся в глаза факт, что трактир находился на пути  

в Равенсбург, в сотнях метров от забрежжих колдобин, в самой  

глуши около леса, и к нему тем не мение толпился всегда народ,  

замечены были явные разбойники, странные личности в серых  

капюшёнах и бабы неотревожённые чистотой и взвешенностью своих  

нравов. А колдуна Жменю видели тамошне с редким усердием,  

причём на пьяных пятах выходящего из трактира, так-же несколько  

деревенских мужиков встречали Жменю во хмелю идущим к трактиру,  

а потому за Жменей твёрдо закрепилась слава посетителя  

кружального места, где по повериям собирались сатанисты из секты  

Прогара, было определено обыденное встречаться им. Да, можно  

без оглядывания на лживый умысел, сказать – Жменя в Трёх ершах  

был заходчивым гостём, завсегдатаем, и причиной тому была  

обыкновенная тяга к спиртным напиткам, а так-же меркантильная  

забота о заказах на пошив платья. Колдун Жменя с ревнительной  

периодичностью вешал объявление в трактире о портняжных услугах  

любой сложности, за коими можно обратиться в деревню Филистену к  

швее Жмене за сходную цену. Кроме прочего трактирщик Симмон маг  

знал, что молодой парень приятной внешности развешивает на стене  

трактрира коммерческие объявления и если кто-нибудь из  

посидельцев трактира удосуживался спросить о том, где-же  

находится указанная в объявлении мастерская пошива в деревне  

Филистена, отсылал интерисующегося к колдуну Жмене. За  

отдельную, конечно, плату. Но в деревне Филистена колдуна Жменю  

не любили, побаивались, а после того как Жменю стали часто видеть  

на заброшеной мельнице и вовсе перестали здороваться с колдуном,  

сторонились молодого парня. Мужики и желали бы поинтерисоваться  

откуда таки колдун Жменя знает грамоту, какого хера он посещает  

Три ерша, место, носившее не самую пригожую молву, и очевидное  

для глупцов главное – откуда на груди Жмени три года назад появился  

внушительных размеров серебряный крест, кроме звезды Давида, и  

на какие шиши колдун ничего не делая каждую неделю о двух раз  

пьяным бывает. Хотели деревенские на известном языке кулака  

проинспектировать у Жмени ижего рода происхождение его  

независимости и взгляда на других свысока, но всё как-то не  

решались, за полусловием осекавшись, что если в самом деле у  

колдуна ведьма из Равенсбурга член на время отняла, как бабки  

говорят, то и сам колдун от всем евнухам знакомой зависти может  

ночью приобращаться суккубом, являться во сне и отнимать у  

обидчика член на время. О том своё неопровержимое мнение имели  

старожилы села – бабки, столь-же старые, сколь и застаревшие в  

своём невежестве, которые уверены были, что на время, промыслом  

колдовским, любой мужчина запросто может лишиться своего  

детородного органа волею вельзевуловой, как и отнять у другого.  

Таким манером мужики ненавидили колдуна Жменю, на словах  

грозились перед друг другом пересчитать заносчивому юнцу косточки,  

да только суеверная боязнь за исподнее своё держала мужиков от  

воплощения в дела мирские бабкину замысловатую брехню.  

Женщины Филистены тоже подозрительно смотрели на молодого  

парня, обладавшего к тому же вполне симпатичной внешностью,  

чтобы юная дева в тяжком летнем сне запускала руки между потных  

ног и мечтала как между ними окажется колдун Жменя. Но вместо  

того, чтобы вспахивать вдовьи соскучившиеся нивы, да нырять в  

постели к неказистым германским красавицам, колдун Жменя с утра  

пьёт или в трактир Три ерша идёт, прётся к местным  

прошмаромойкам, или с книжками в мельницу подряжается.  

Короче говоря, людскаяА колдун Жменя не обращая ни на кого  

внимания клал в мешок за спиной краюху хлеба, пару луковиц,  

варёных брокколин и мясную котлету, отделённую от нехитрого  

кухонного запаса матери, какую-нибудь, купленную у Симмона мага в  

трактире древнюю книгу, отправлялся к заброшенной мельнице.  

Забирался по отвесной леснице на десятиметровую высоту, смотрел  

из прямоугольного окошка на лесные просторы, на холмы,  

открывающиеся с высоты неясные поляны, погружённые в парящую  

осеннюю дымку, наслаждался широким горизонтом, доходящим до  

сетки глаз развилочному тополю, яркой альпийской растительностью,  

деревьям окрашенным в разноколлиберный перецвет, думал о чём-то  

таком вечном и ускользающем в глубине зрения, которое  

самопроизвольно распространяет в себе радужные оболочки  

мечтательных взглядов, тем вовлекая мысли в скорые раздумья об  

вечности, читал древние фолианты. Сегодня нынче колдун Жменя  

вспомнил как в такой-же пригожий денёк ранней осени три года назад  

стоял у высокой ставни окна, взирал на тихо-шелестящие леса,  

умилялся переливами пегментных красок тополиных дерев, берёз,  

кустарника и вечно-зелёными секвоями, как в лицо колдуну подул  

верхний, гулящий ветер, в окно мельницы посыпало скукожившейся  

шелухой листвы, а спустя несколько минут зазнобил мелкий  

моросящий дождик. Тогда в окно к колдуну залетела невесть откуда  

взявшееся мокрая ворона, села нагло на импровизированный столик  

из ставни, открывающейся паралельно полу окна и принялась  

похаркивая клевать каравай с коричневой поджаренной корочкой,  

оставленный колдуном для следующей трапезы. Колдун хотел было  

отогнать настырную ворону, не обращающую на молодого человека  

никакого внимания, но потом передумал, решив, что вороне в дождь  

наверное тоскливо, и пусть чёрная птица слегка смутит одиночество  

колдуна. Поклевав минут десять каравай на столе, ворона стала  

хлопать крыльями, противно каркать, мотать в сторону окна головой  

и похожим на человеческий язык чревовещаньями выкрикивать : "  

Дожжждь накрррапывает, дожжждь накрррапывает, канай за мной  

Жжжжменя, канай за мной Жжжжменя, Кххххлад поккажу, кххххлад  

покккажу. " Колдун Жменя махнул сначала на каркающую ворону  

мелким огрызком пупырчатого огурца, но прислушиваясь к  

настойчивой птице, вроде начал понимать, что ворона зовёт его за  

собой. Решив проверить, чего же хочет от него ворона, колдун  

нехотя спустился по лестнице и обнаружил, что ворона ждёт его уже  

на кусте волчьей ягоды под мельницей. Уступ таёжной поросли  

мешал колдуну сосредоточиться на контролруемых разумом мыслях.  

Ворона взлетела замахала над головой Жмени крыльями, совершила  

несколько кругов, пернатых перуэтов, каркнула : " Крххолдун крхиди  

за мной, крхиди за мной Кахарнна, Кохгранннам", и полетела в  

сторону леса. Колдун стал наблюдать полёт вороны и следовать за  

птицей. Минули ясеневый крохотный лес, кротовые норы, которые  

использовали суслики под свои нужды, поле кончилось, достигли  

тополиной дубравы, пришлось колдуну кропотливо продёргиваться  

через растущий замшелой аконикой ивняк. Потом ворона изменила  

направление, и колдун прегнув голову начал спускаться в  

пересечённый ручьём овраг. Затем минули ещё одну заброшенную  

поляну, короткий карагичёвый подлесок, взобрались по отлогому  

подъёму, спустились в лощину, обогнули край, засыпанной листьями  

каменной горы, и зашли в подозрительно тёмную чащу старых,  

облезлых зелёным грязным мхом, кургузых дубов и раскорёженных  

пней. Ворону среди переплетённых ветвей старых дубов почти было  

незаметно, только ориентируясь по карканью, колдун выбрался на  

открытую поляну со сплющеным ягелем, крушиной и исландским  

мхом. Ворона отчётливо стукала клювом об ветку. Там то колдун  

Жменя обнаружил в отделившемся от горы скалистом кряже  

скрывшуюся пещеру. Пещера только с виду оказалась пещерой, для  

прочего – скалой. Навес из лютиков скрывал вход. Ворона как-бы  

утвердительно каркнула три раза и улетела во своясии. Колдун  

постоял некоторое время у пещеры и зашёл внутрь. В темноте пахло  

плесенью и холодным подвальным душком. В глубине виднелся  

сидевший в поджавшей колени позе истлевший скелет. Колдун  

осторожно подобрался к скелету и увидел, что по остаткам рясы и  

куккулю скелет некогда был интендантом какого-нибудь монастыря.  

По всей вероятности либо заблудился, либо скрылся от мороза в  

пещере и будучи сваленным лихорадкой отдал в истощении Богу  

душу. На шее мёртвого монаха висел запутывшейся в костях грудной  

клетки серебрянный крест граммов на двести тридцать, а около бока  

стоял вишнёвый ящик, запечатанный толстым сургучём. Оттиск на  

сургуче видимо погрызли крысы и печать нельзя было прочитать. В  

руке у скелета болтались чётки с небольшой ракой в виде солонки или  

средних размеров маслёнка, в которой было принято носить как  

елейное масло, освящённое в алтаре храма Петра, так и мощи  

Святых. Рассудив, что не католически позволить реликвиям  

неизвестного монастыря попасть в руки разбойников, а того ещё пуще  

ведьм и срамоделов, которых в лесах Мерзебурга пруд пруди, Жменя  

снял, внушающий благоговение у людей набожных и зависть у  

скоромников, серебряный кресик на цепочки, умащённый зелёными  

изумрудами, положил в карман раку в виде маслёнка, и вскрыл  

печать на вишнёвом таботе, долженствующий содержать в себе  

монастырскую казну. В ящике нашлось с приличную горсть золотых  

монет, которых бы с лихвой хватилобы купить приличный  

двухэтажный домик в Равенсбурге, да и на постройку новой  

мельницы хватило б. Радости колдуна Жмени не было границ.  

Конечно никакой котедж в Равенсбурге, да и в любом другом городе,  

покупать колдун Жменя не хотел, не гоже это церковные деньги,  

которые с таким трудом отторгают от себя бедные прихожане и  

"бережиливо" сохраняют священники, расхищать на всякие мирские  

излишества. Приличней раздать деньги нуждающимся, тем более  

достались они колдуну таким образом, что неизвестно какому  

монастырю принадлежали. Взяв ценную находку в своё  

попечительство, колдун спрятал казну в заплечный мешок и удалился  

из чащёбных лесов. Первым нуждающимся оказалась мать колдуна,  

у которой к осени на удивление исчезли заказы на пошив плащей и  

латанье старых курток. Вторым нуждающимся подвернулся некий  

одноногий дед в трактире Три ерша. С пьяну, колдун Жменя подарил  

деду целых половину монеты – месяц бедному старику голода не  

чуять. Ещё некоторое колличество средств из казны пошло на  

починку разваливающейся хибары, в которой жила мать и младьший  

брат колдуна. Пристроили ещё один амбар к дому, а саму хижину до  

притолоки выложили камнем, чем вызвали, без сомнения, ещё  

более злобную ненависть соседей по деревни. На этом, щедрость  

колдуна Жмени подитожилась на нет. Табот с золотыми колдун  

спрятал до лучших времён, а место то никому не сказал, даже сам  

забыл, оставив себе несколько жалких монеток, которых тем неменее  

вполне хватило ему винновать в трактире о двух разах на недели уже  

третий год. Серебряный крестик колдун повторно освящать не стал,  

так как считал, что только католический крестик можно освещать не  

единожды, но переплавил со своей цепочкой, и повесил на большуй,  

казавшуюся таковой, Маген Давид. Чётки на которых болталась рака  

с мощами колдун тоже стал носить с собой, авось понадобятся. Ну  

этот внезапный случай произошол с колдуном три года назад, с тех  

примерно пор его стали ненавидеть ещё больше соседи, потому как  

не знали, откуда появились деньги у захудалого семейства. Румяная  

морда Жмени тоже подыгрывала остальнм. Так-же заподозрили в  

покрытых воровским мраком источниках доходов колдуна. А  

примерно спустя полгода с нечаянного обретения колдуном Жменей  

монастырской казны, случился ещё один подобный виток колеса  

фортуны. Начиналось только лето, а колдун Жменя блуждая в  

соседнем заброшенной мельнице лесу в поисках подобных ранее  

отысканной пещере мест, натолкнулся на широкий дуб в дупле  

которого выкурил стаю диких пчёл и нашёл не хило мёду. И тем же  

светлым днём сидел в скворечнике мельницы и отделял вязкий нектар  

от чашуек крыльев, завязших в мёде пчёл и прочей шелухи.  

Раскладывал мёд в кувшин и умудрялся при этом намазывать мёдом  

ломти испечённого утром матерью хлеба и класть те в уста. Мёд был  

свежим и пахучим. Колдун вкушал редкую природную сладость когда  

его взор уловил некоторое копошание в зелени альпийского прилеска  

примерно в киллометре от мельницы. Отложил мёд и встав около  

угла окошка стал наблюдать за бредущим вдалеке человеком. В  

заросшие чащёбными лесами и рощами места округ заброшенной  

мельницы редко кто показывал свой любопытный нос, пределы были  

нелюдимыми для обычного человека. Через полчаса колдун Жменя  

наконец явственно разглядел бородатого человека в моряцком кителе  

и кожанной партупеи, перекинутой через грудь и держал этот  

чеоловек кривую саблю на боку. Сначала Жменя подумал, что этот  

человек верно скрывающийся от посторонних глаз пират, но  

приглядевшись пристальней понял, что это оказался не то араб, не  

то смуглолицый египтянин – короче неверный сельджук, как их  

называли деревенские старожилы, встречавшиеся с подобными  

товарищами на берегах Босфора и в Сицилии. Араб этот явно не  

случайно пересекал оглядываясь сосновый бор недалеко от  

мельницы, останавливался, прислушивался и поднимал характерно  

глаза к небу, за собой вея листву надследами, словно готовился к  

Хиджре, вытирал ладонями сморщенные щёки. " Чё-то тут странное  

происходит " : – думал про себя колдун Жменя, а потом замер, когда  

бродячий сельджук подозрительно покосился с низу вверх на  

заброшенную мельницу. " Кажется мне, надо припасть, а то заметил,  

Не найдёт глазами, скроюсь, он ведь обычным зрением обладает " -  

сказал шёпотом колдун, когда бородатый мужик снова показался у  

брода речки и стал, приложив упрямый палец к виску, нечто  

высчитывать в уме. Потом расчертил размашистым шагом  

ковряжестую поляну около тополиного прилеска, подошёл к самому  

большому тополю, вернее к сросшимся двум стволам, расходящимся  

к верху совсем одинаковыми зелёными маковками, обошёл тополь и  

практически исчез из вида, скопошившись в молодых тополях и  

разросшимся кустарнике. Колдун не показался. " Интересно, неуж то  

нужду пошёл справлять " – подумал Ирис, и тут до него дошло, что он  

думает о своём имени, присел у прямоугольного окна высматривать  

араба. Минуя времени не зная сколько колдун вышел из  

наблюдательного пункта мельницы и решил спуститься в весенний,  

утопающий в благоуханьях лес проверить : " Что же такого делал  

бородатый мужик, скрывшись в кустах у раздвоившегося вилками  

тополя. Пробравшись в кусты и излазя их колдун Жменя обнаружил  

свежевскопаный участок земли в четырёх шагах от тополя, небрежно  

заваленный ветками и листвой. Решительно раздобыв лопату,  

вечером молодой выведыватель тайных троп откопал к своей радости  

ещё один приметный схорон, в котором отрыл мешочек серебряных  

монет с непонятной клинописью на обейх сторонах и горсть  

драгоценных камней. Сардониксов, мутных алмазов и других,  

которые колдуну были неизвестны. Клад был безусловно зарыт ранее  

замеченным, скрытным мусульманином, а значит без зазрения  

совести был припровождён к рукам молодого лозоходца. И также  

спрятан в надёжно-укромном месте. Год назад, – вспоминал Жменя,  

– произошла с ним ещё более непредвиденная ситуация. Летом, мать  

Жмени попросила сына выбросить старое, почерневшее корыто,  

вёдер на два, в котором замачивала бельё. Корыто представляло  

собой сбитый из досок куб и накрывалось квадратной крышкой с  

днищем для сдавливания белья. Колдун Жменя понёс корыто  

выкидывать на свалку, но в дороге ему явилась вдруг в голову мысль,  

что это деревянное ведрище можно использовать как ёмкость под  

брагу. Точно с такой же быстротой, с которой в голове колдуна  

пронеслась молниеносная мысль, молодой человек решил затащить  

корыто на мельницу, в которую за всё время царствования в ней  

колдуна залетали лишь наглые вороны да воробьи, может изредка  

пыталсь селиться летучие мыши, но сих последних тварей, колдун  

изгонял Святым словом молитвы. Единственное что препятствовало  

приготовлению браги, было то, что поднимать вёдра с водой по  

исключительно горизонтальной лестнице оказалось крайне неудобно.  

Колдун Жменя починил подъёмник мельницы. Пришлось всего то  

раздобыть длинную верёвку и вытесать для подъёмного блока новую  

ось, колесо с канавкой для верёвки колдун Жменя нашёл неподалёку  

в кленовом бору, помнил, что некогда видел выброшенное таковое от  

мельницы. Соорудив тяжело-вращающийся подъёмник, колдун  

Жменя поднял на скворечник мельницы три ведра воды и корыто под  

брагу оказалось весьма наполненным. Поставил деревянный чан в  

углу верхней деревянной мансарды около всякой ветоши, до которой  

за три года так и ни разу не удосужился дотронуться, добавил  

плесени, размешал протухшее прошлогоднее варенье из облепихи и  

яблок, кинул хмеля десять головок, бродильного сусла и закваски  

для теста. Накрыл корыто крышкой, потом ещё тряпками прорехи  

накрыл. Через дней пять, наведавшись как обычно в свой обжитый  

мельничный чердак, колдун Жменя решил проверить, как-же там  

поживает бражка. Подойдя к корыту с остропахнущей сладкими  

испареньями жидкостью, колдуна привлекла некая несуразность в  

общем беспорядке, царившем в заброшенной мельнице. Казалось  

всё как обычно и что-то всёже было не так. Приглядевшись к старым  

ненужным римкам, объеденной молью одежде и дырявым овсяным  

мешкам, валявшимся в углу, рядом с бражкой, молодой повеса с  

негодованием заметил, точно кто-то копался в неряшливом тряпье. "  

Неужели в мансарде мельницы, поставленной на восмиметровые  

ноги колончи завелись крысы? " – подумал Жменя. Разворошив же  

сваленный в углу мусор, колдун в удивлении уставился на  

диковинные вещи, утаённые таинственным образом под старой  

ветошью. В тех диковинных вещах Жменя нашёл набор латунных  

отмычек, насаженных на кольцо, стальной клинок без рукояти,  

короткую колчужку до пупа, ох ещё как дорогую и совсем новый  

рыцарский ватник, до колен, из белого льна, прошитый  

квадратиками серебряными нитками. На ватнике сидел широкий  

коричневый пояс отличной работы. " Вот так да... " – подумал колдун,  

забыв о бражке. Весь найденный дорой скарб Жменя отнёс домой в  

Филистену. Оказалось известным впоследствии, буквально через  

каких-то четыре дня всех взбудораживавшее событие, подкреплённое  

отрядом баронских скваеров. Около двух недель назад в трактире  

Три ерша был ограблен заезжий рыцарь, двоюродный брат жены  

барона. Некий пришлый тать, именовавшийся Густавом Фарбой  

напоил рыцаря, вельми достойных черт и столь же неблаговидных  

поползновений, отравленым пойлом и в негласном попустительстве  

прочих постояльцев трактира вывел рыцаря в прилесок, где и  

обобрал до нитки. В продолжении следующей ночи, Густав Фарба  

намерился скрыть подальше бросающиеся в глаза улики своего  

преступления, и следуя дальнейшим преобразованям своего страха  

всё дальше и дальше убегая в тунь скрывающихся лесов от трактира  

наткнулся в альпийских рощах на заброшенную, жуткого вида  

мельнцу. Посчитав, что мельница уже лет как пятьдесят не работает,  

а деревенская челядь верно наградила заброшенную мельницу  

дурной славой, Густав взобрался по лестнице в курятник и почуя  

гнилой, протухший запах неизвестного происхождения, нашёл это  

гнусное место наиболее подходящим для соответствующего схорона.  

Конечно, аромат бражки, застоявшейся на протухшем облепиховом  

вареньи может чей угодно нос обмануть, в особенности если этот нос  

привык к достойному вину, подававшемуся в Трёх ершах, как  

правило смешенным с запахом дешёвых духов забеглых трактирных  

девок. Поэтому Густав Фарба и спутал запах браги с протухшим  

тленом згнившей давно труповщины. Навестив через две недели на  

ночь глядя мельницу, разбойник обнаружил пьяного в стельку  

колдуна Жменю, который в свою неблаговидную очередь нажрался  

поспевшей браги, отмечая недавнюю находку рыцарских причиндалов  

в своей мельнице. За что и получил в своей жизни первых вензелей  

на лице и тумаков по почкам вельзевуловой натуры. Когда Жменя  

получил изрядную для девятнадцатилетнего парня очередь ударов по  

ливеру и загривку, он окончательно протрезвел и понял кто его  

мутузит. Кроме того колдун осознал, что с этим лихим разбойником  

шутить у него не получится, визави предыдущей мысли пришла к  

колдуну и чёткая уверенность, что если разбойник получит  

награбленые доспехи, то уж точно не оставит колдуна в живых. Такие  

оторваные отщепенцы как Густав Фарба свидетелей не оставляют.  

Поэтому колдун Жменя начал подавляя невыносимую боль побоев  

выкручиваться как мог. Чертоги мельницы качались и скрипели от  

бесславной драки. Половицы продавливались от каждого удара.  

– Дяденька ну не бейте меня, смилосердствуйте. А-а, ххххрр, под  

дыхло за что, у меня подагра.  

– Где стерва рыхлая мой рыцарский наряд?, – заехал, сломав нос, в  

очередной раз Густав колдуну.  

– Ххн-ххн, не знаю, – захлюпал носом Жменя.  

– Я тебя до скончания биения твоего сердца буду спрашивать. Где  

мои причиндалы? Где доспехи?  

– Ой не могу я больше, не могу, за что? Ну не знаю я, поверте, я  

колдуном тут сулжу, служу...  

– Где сука доспехи, да объяст тебя сукровица дьявольская!  

– Ой уморил ты меня, ой уморил, дай хотя бы слово молвить, ну не  

брал я твоих доспехов, бельзельбелом клянусь, не брал.  

Густав за шкирки поднял колдуна и притянул к себе, – Так что ты за  

отродье языческое такое, чтоб тебя Малик из ада не отпустил...  

– Колдун, колдун я, Жменей зовут, живой пример испытания  

внутренних противоречий человеческого естества, помилуй меня, о  

Джалут великомощный в деснице своей, я почти догадываюсь кто мог  

похитить твои вещи.  

– Ты мне мозги не пудри, отродье козлопакостное, говори где  

доспехи, говори сука, – на лишние тумаки Густав не поскупился.  

– Ой головушка моя, ой бедная, да не забей меня святатататая  

троица Аммон, Маут и Хонс, дай слово едино сказазазаза, -  

захлёбывался кровью Жменя.  

– Ну, говори мунафикуин поганый!  

– Клянусь дочерью Махалафы, дед мой украл доспехи твои, дед,  

тоже колдун Жменя.  

– И где он сейчас, твой дед?  

– Так сдох он лет сорок назад, украли егов ад прямо на этой  

мельнице...  

– Ну падла лживая, получай ещё ватрушек от Иштар, – занёс кулак  

над над головой колдуна Густав.  

Жменя, дрогнув как только что родившейся телёнок, прижал голову  

руками и застонал, – Не надо, не надо, я правду говорю...  

Хотя по правде говоря колдун Жменя был далеко не из робкого  

десятка и боль получаемую от ударов успел отвести далеко на  

перефирию сознания, чуствовал только кровь, то приливающую к  

вискам, то хладеющую от каждого удара.  

– Ладно, по ходу дела не всякий деревенский увалень снесёт таких  

ударов и запираться продолжит, – сказал, тяжело вздыхая Густав. -  

Ну говори куница степная, чё там с твоим дедом.  

– Дозволь привстать, я на ребре сломаном лежу.  

Колдун Жменя встал, и подполз к скамейке у стола, навящего  

страдальчески подволакивая правую ногу. Поднялся на руки и  

специально при каждом выдохе извергая из себя кровавые слюни,  

присел на скамейку.  

– Ой не вели казнить тебя так, безпокояния, молод я ещё, пожить  

охота. У меня и девки то не...  

– Говори юродивый, да посмей только в одном слове соврать, вон той  

колотушкой колени разобью, – принебрижительно сморщив складки у  

носа посмотрел на колдуна Густав.  

– Тут такое дело, – продолжил вздыхать натужно колдун. – Дед мой,  

тоже колдун, в далёкие времена выстроил эту мельницу. И сначала  

хорошо всё шло, мне мать рассказывала. Люди из деревни к нему  

зерно везли. Но случилась чума египетская в те времена, лет сорок  

назад, моя мать в те голодные пустоши страдальные на свет  

появилась. Люди, как обычно бывает, нашли виновного. Деда моего,  

потому что тот не людим был, ни с кем не разговаривал, в мельнице  

всё время своей пропадал, по вечерам, говорил многоие в башенке  

мельницы книжки разные читал, случалось ворожил. А коли  

подозрительный человек, деньги копит, да ещё и не пьёт – значит  

колдун, и деньги ему из рук сатанинских перетекают. " А как-же по  

другому? " – решли люди деревни. Раз деньги у человека имеются,  

значит сговор с сатаной он заключил, и сын сатаны Мамона ему в  

деле приобретения богатства помогает в ответ за то, чтобы колдун  

хвори и непотребства творил. Душу человеческую, единому Господу  

Всевышнему принадлежащую, искушал и к смертной черте,  

греховными порывами соблазнял...  

– Дальше что, – поторопил колдуна разбойник.  

– Вообщем чума начала косить народ деревенский, и люди конечно  

деда моего обвинили. Якобы тот когда зерно мелет, в муку  

чародейскую приправку подсыпает, кровь гнилую волчью, свинячий  

жир и прочее, отчего добрый люд и мрёт. Обвинив моего деда,  

собрался народ пойти изгонять отродье ворожейское из мельницы. А  

навстречу им бабка моя и тётка, дочь старшая деда вышли. Стали  

упрашивать народ не творить беспредела.  

– Хорошь сказки базлать.  

– Около мельницы их обеих распяли, изнасиловали и забили  

насмерть. На глазах у деда. Дед не смог снести такого поражения  

сердечного и когда хмельной народ стал разрушать амбар под  

мельницей. и вытащив весь хлеб попытались сосновые стволы, на  

которых мельница держалась запалить, – дед повесился на крестовой  

балке. Вон, смотри, – колдун Жменя, подняв голову, окинул  

взглядом балки, над которыми шелушилась паклей крыша. Но  

видимо самоубицу не приняли ни верхние, ни нижние сферы, так и  

остался мой дед-колдун духом неизгнанным скитаться в окрестных  

местах. Мельница не сгорела, стволы сосновые выстояли, только  

гарью чёрной покрылись, видел наверное.  

– Как мне видеть было, если я по ночам прятал нарды... своё  

имущество, – ответил изумлённый историей Густав.  

– Можешь у любого в деревне спросить. Мстит призрак моего деда.  

После того как повесился, года через четыре начал являться в  

мельнице, людей за гуж трусливый хватать, которые осмеливались  

на заброшенной мельнице сикеру распивать. Многих под мельницей  

сброшенных находили со свёрнутыми назад головами. Живность в  

лесах появилась зверская. Неподалёку от мельницы луга есть где  

коров раньше пасли. – почти всех звери лесные загрызли. Дети  

малые из деревни регулярно пропадают. Призрак старого листовика  

их заманивает в леса гиблые. Таким образом мстит неупокоенная  

душа деда моего за преступления сороколетней давности. Я так  

полагаю. что и твои вещи, дух деда моего утащил, за наглость верно  

непрошенного гостя, кто решился нарушить траурный покой  

призрака.  

– Жуть ты какую-то нагнал, – подумав сказал Густав. – По мне, так  

давно место проклятое сжеч бы надо.  

– Боятся! Знаешь как боятся. Те люди, которые в казни бабушки и  

тётки моей давным-давно подохли все, причём самой скверной  

смертью. Кто в огне сгорел, кто в подполе замурован заживо был,  

кого волки в лесу растерзали. А нынешние потомки свято чтят  

предания матерей, потому и боятся заброшенной мельницы. А меня  

призрак деда не трогает, даже кое-какую силу колдовскую подарил.  

Что-то тянет меня сюда, какое-то чуство... благодати что-ли?  

– Благодати говоришь, в проклятом-то месте? Ну если следовать  

твоим словам похабным, то как-бы упросить деда твоего вернуть  

вещицы мои?  

– А чего у тебя было схоронено, – спросил колдун Жменя, и  

намеренно не останавливаясь взглядом на злополучный угол, в  

котором обнаружил давече бесхозные доспехи, принялся с глупым  

видом оводить глазами чердак мельницы.  

– Да вон, в том углу, где тряпьё у тебя протухшее заганашил, -  

понимая что колдун ищет место где разбойник спрятал свой улов,  

бросил Густав. – Там отмычек серебряных связка, любые простые  

замки открывает, если ключик нужный подобрать. Меч ещё без  

рукоятки, кольчуга, плащ и ватник рыцарский.  

– Мм-м, – глубокомысленно промычал колдун. – Так может я у деда  

своего попытаюсь испросить вернуть тебе вещи?..  

– Конечно попытаешься, ещё как попытаешься, – возвысил голос  

разбойник, – А если дед твой не вернёт мне хлам, слышишь призрак  

грёбаный, я твоего внучка на том же месте где ты повесился порешу.  

Горло как свинье нечистой располосую ножём. Так что колдун  

старайся, ибо возможно живёшь ты последние часы своей ничтожной  

жизни.  

– Конечно, конечно, я изо всех сил постараюсь дух деда упросить,  

только не убивай меня, не бери грех на душу.  

– Да мне то что, одной каплей крови на моих руках больше, одной  

меньше, – сощурил злые глаза разбойник, – ты колдун давай  

принимайся за работу.  

Колдун Жменя сам себя начал винить в том, что позарился на чужое  

имощество, однако понимал – не время придаваться  

самоуничежению, шкуру надо спасать самым категорическим и  

быстрым образом, не то разбойник свершит, что предначертал в  

воздухе словами. Злой гад, никакого в нём сострадания к живой  

плоти. А может колдунов он ненавидит. Эх зря сказал, наверное,  

ему про колдуна. Ну какой я колдун, – народ выдумал по глупости  

своей мне прозвище, а я и кичусь поганым именем, которым детей  

чумазых пугают.  

– Ну ты чё там задумался колдун, давай делай свою чёрную мессу, -  

оборвал соловелого колдуна Густав.  

– Так просто, примитивным наговором с духами общаться я не умею.  

Ведь я же ещё молодой колдун. Но если собрать травы специальной :  

чертополоху, горицвету, чемерицы, исоду, арбузу горгону,  

блуднобесеню и прострелу, то вполне вероятно сплести их в  

метёлочные пучки. Затем этими пучками обложить по кругу конусную  

крышу мельницы, обчертить края углём, смешенным с стружкой  

красной черепицы. Таким образом получить магический барьер для  

духа. На ту же балку, на которой повесился самоубийца весьма  

вероятно понадобиться прикрепить сплетённые из кольцев прутья,  

когти вороньи – ловушка снов называется. Провести определённый  

ритуал и при этом ритуале потребовать от призрака вернуть  

награбленное, тогда быть может на духа сии каверзы возымеют  

должное действие, ибо предпочтительней духу вернуть  

драгоценности, отнюдь для него не имеющие такой значимости как  

для живых людей, чем быть пойманым в ловушку долгих снов. Ты  

знаешь, что сны для человека – это полёт души, а сны для духа  

тюрьма заточенная?  

– Короче хрен с тобой, надоел ты колдун медуничный траверзы свои  

суматошьные мне ведать, иди собирай свои травы, а я на тебя из  

лука буду целиться с помостка мельницы.  

– Ворону нужно сбить.  

– Какую?  

– С которой ноги брать.  

Вне всяких подлогательств колдун Жменя придумывал все  

вышеизложенные фразы буквально на ходу, ибо вообще не имел ни  

мальейшего представления о всяких чародействах, исключая  

сказочки выживших из ума старушенций на выгоревших пнях. И травы  

молвил, какие в глаза не видел, хотя шатался по лесным округам  

мельницы часто, впрочем цель была достигнута : – разбойник поверил  

словам колдуна, а вера – уже залог успеха. Главное создать  

таинственный антураж и нагнать побольше дыма в мельницу, а там  

сыпануть несколько золотых из монастырской казны – тем и спастись.  

Вот – априори инверсивного мышления, которое было доступно  

колдуну Жмене. С такими мыслями избитый и еле шатающийся на  

ногах колдун спустился по леснице и принялся рвать по оврагам,  

маленьким перекречетам поросли. кустам и каменистым осыпям всё  

что попадало под руку и привлекало глаз необычностью вида. Набрав  

мешок всяких сорняков, стеблей с ярко-жёлтыми цветами,  

дурнопахнущих календул, колдун вернулся, потирая отёкшую щёку к  

четырёх-ногой колонче. Не прошло и часа.  

– Слушай Густав, скинь верёвку, мне одному по лестнице трудно  

будет подняться!  

Разбойник благородно скинул верёвку, колдун привязал её к мешку,  

мешок был поднят на верх в скворешник, и вскоре с привеликим,  

правда демонстрационным трудом на колончу влез и сам колдун.  

– Ну что начнём?  

Колдун Жменя превязал пучки разнородных трав верёвками, а Густав,  

поднявшись на конусную крышу из глиняной черепицы помог колдуну  

разложить метёлки травы сегментарно по кругу. Крыша стала усеяна  

смешными пучками грязных и вялых трав.  

– Ты Густав спускайся в скворешник, а я пока начерчу заветный круг.  

замыкающий духа в мельнице. Конечно никакой замыкающий круг  

колдун Жменя чертить ни стал, вместо этого он приподнял одну из  

ближайших черепиц, отодвинул клочки пакли и достал из  

образовавшейся ниши табут с монастырской казной, отсыпал немного  

золотых монет, спрятал их в карман и как ни в чём ни бывало опять  

заворошил тайник. Потом, спустившись в скворешник, колдун сплёл  

из трав и сгнившей соломы, лежавшей на подмосстках, большой  

веник, поджёг его и начал расхаживать кругами по мельничному  

чердаку. Завоняло скверным дымом, безельно-жёлтые клубы  

повалоклись во все стороны, разбойник принялся проклиная  

заброшенную башню чихать и кашлять.  

– Э-э, барсук носатый, ты кончай эту канитель, отравить меня  

погаными травами вздумал!, – заворчал разбойник, и выхватив  

палёвый веник из рук колдуна, бросил его через перила мансарды.  

– Да что ты, что ты, как бы я посмел, это же всего ведь чемерица,  

горицвет и каменный прострел... Нет-нет, не дай себе подумать,  

вовсе нет. Немного света тёмного надо нагнать, чтобы явился  

проклятущий дух. Ну вообщем хватит и на том, сейчас я буду духи  

вызывать.  

– Ну-ну, посмотрим, – со злостью в голосе сказал Густав и принялся  

пристально наблюдать за колдуном, елозя губы острыми зубами.  

Колдун принялся гортанным голосом вещать непонятные фразы,  

показавшиеся стороннему наблюдателю приступом банальной белой  

горячкой : – Джярусалам, джярусалям, шала кхаем крх-лакхем.  

Джарусалам, джярусалам, иммали-хамми я сам маллахи-ма и  

шмо-оха, им шмо-оха. Явися дух деда моего, явись дух деда, шеми  

шмо-уо-дрэзи хами лашимо-о ханим. К тебе взываю о пой предок,  

помоги мне, не оставь меня. Единственного внука, лишь которому ты  

передал даор кри-и-ихеро, шуилаи кроу хилами-илаи  

зариунаимнабад. О деда дух явися мне, тебе я посылаю части духа  

воспеваю, проснись во мгле ночьной быв и в дожде, в зловонном  

запахе и солнце зное, когда я попросил, к тебе взывать, ты не  

отсекай меня как ветвь лозы, ибо приму я дар и тебе больше я  

оставлю от себя, ты говорил когда меня увидел. О духи прадедов  

явите ко мне деда...  

Колдун Жменя уже сам устал выдавливать из больной с похмелья и  

разбитой кулаками Густава голове подобные ничегонезначащие  

фразы, и разбойник не спускал с колдуна презрительного взгляда,  

ожидая, когда же кончится наконец вся эта эпатажная ересь,  

выдуманная колдуном. Но в тот момент, именно когда колдун уже  

заибался пиздеть всякий бред, а Густов готовился свалить уродивого  

дурня навсегда одним чётким ударом в челюсть, из продолговатого  

окна мельницы снаружи послышился пугающий хлопот крыльев и  

внезапный резкий звук : " Кхарр-кар, кар-кхарр ". Этот звук оказался  

неожиданностью для обоих находившихся в башне, а затем в окошко  

залетела та самая ворона, которая некогда привела колдуна Жменю к  

пещере с монастырской казной. А может это была совсем и не та  

ворона, а может быть и вовсе не ворона, а собака, а может и не  

собака вовсе, по накурке всякое привидеться может. Ворона хлопая  

крыльями закружила под потолком и прохлопала обратно в окно.  

Разбойник, потеряв от испуга дар речи, округлил глаз и повернулся в  

след вороны. Этого отвлечённого момента хватило колдуну, чтобы  

быстрым движением достать из кармана несколько золотых монет и  

незаметно подбросить к потолку. Когда через долю секунды  

разбойник повернулся к колдуну, монеты со звоном упали в пугающей  

пустоте звуков. В дали ветров раздались ещё несколько протяжных  

карканий.  

– Ну вот и дождались духа, – смекнув младенческий страх, обуявший  

разбойника, проговорил колдун. – Вернул мой дед тебе доспехи,  

подбирай золото.  

– А оно в обугленые черепки не превратится?, – попытался словами  

обуять свою оторопь Густав.  

– Да по идее не должны, ты на зуб проверь.  

Разбойник принялся лихорадочно подбирать раскатившиеся по полу  

золотые монеты.  

– Фу, и устал же я, охо-хо, – проговорил колдун Жменя, вытирая пот  

с лица.  

Собрав монеты, разбойник, как крадущийся с места преступления  

тать, иногда боится пуще летящей в него стрелы собственной тени,  

подвязал шнурки и присев на скамейку раядом с колдуном заявил : -  

Ну посидим на дорожку и я сматываюсь из этой берлоги вещунской.  

Ну его в пропасть с медной лавой эту вашу заброшенную башню. Не  

всё, пошёл я.  

Колдун Жменя: – Погоди, ещё может вызавем, но только на  

следующую ночь, и это будет знатный будильнык для могил.  

Густав встал со скамейки, и спешно покинул мельницу. Когда исчез  

ненавистный разбойник, колдун Жменя пошурудил по полу рукой,  

вытащил из трещины одинокий золотой, который заметил боковим  

глазом жадности, покуда кидывал горсть монет, щёлкая большим  

пальцем. Потёр его о брюки и положил в карман. Подумал про себя :  

– Хвала Всевышнему, что волк бежал, а две трети стада осталась  

невредима :. И действительно две трети монет монастырской казны  

лежали себе целёхонькими в тайнике. А еслиб колдун рассказал об  

тайнике разбойнику, или признался в воровстве его доспехов, -  

лежать бы щас Жмене с вспоротым пузом. Но надо отметить, меж тем,  

одно : – месяц колдун Жменя пролежал дома залечивая синяки и в  

заброшенной мельнице не показывался. На пол года у колдуна  

отьяло всякий помысел искать клады. Не то чтобы отбило желание,  

но барьер, вызванный последним событием оказался настолько  

корневым в разуме, что мысли колдуна всякий раз, когда он думал о  

лёгких деньгах, прерывались самим колдуном. Желание же ходить по  

всяким терниям возбуждало подсознание колдуна на различные  

другие попытки встретиться с когтистой судьбою. Вообще, кто хотя  

бы год занимался воровством, даже если отрубить такому человеку  

руку, ещё как минимум полгода вместо поллюций от отсутствия  

ананизма испытывает сны, в которых непременно что-то пиздит. Но  

будем честными со временем, колдун Жменя не занимался поиском  

кладов целых четыре месяца, переквалифицировавшись в  

постоянное употребление бражки на чердаке мельницы, до тех пор,  

пока бражничество не надоело ему. Собравшись как-то посетить  

трактир Три ерша, колдун Жменя встретил по дороге в трактир  

девушку шедьшую из селения Обердорф, возле Ландсгута, звали её  

Нидрена, и пригласил ту девушку с собой в трактир угостить вкусным  

ужином. С целью, как вы понимаете, напоить прелес... ну такую,  

впрочем, невинную, с заплетённой серпом косой, германку. Завел в  

трактир, завёл и разговор, тем не менее напился при этом прежде  

милой девушки сам.  

– А ты знаешь Нидрена, так ведь сложно колдуном работать...  

Всякую неделю несу людям крен. Не я сказал, что я колдун, люди  

лепечут... Ох и тяжело колдуном работать, зато уважают.  

– Так ты колдун, настоящий?, – оживилась Нидрена и даже  

неосторожно поправила лямки платья, выдавающие белую рубашку  

на грудях. – Не уж и в прям колдун? Такой молодой, симпатичный и  

колдун...  

– Ну-у, – нарочито протяжно пробурчал Жменя и махнул бахвально  

рукой. – Довольно, ну зачем эти реверансы, дело колдовское – это  

тебе ни песни на базарах веньгать! Приходиться смиряться с силой,  

что внутри тебя. А иные старые толмачи, напентерившие на макушку  

колдунскую шляпу и отростившие бороду до запяст : – настолько много  

стары, как и глупы. Так что, ты девчина не смотри сквозь призму  

алхимическую младости моей.., давай уж лучше выпьем.  

– А давай я тебе сама налью, раз ты колдун... А ты ведь можешь сам  

заставить крынку в кружку наливаться?  

– Но зачем я буду своё внимание тратить на какую-то крынку, когда  

напротив меня такая превосходная возможность утонуть в твоих  

загадочных глаз Нидера?  

– Ой!, – прыснула задорным хохотом от смущения девушка и налила  

Жмени вина.  

Колдун, не заматив, что германка в очередной раз не наливает себе  

в кружку вина, а кружка подле девушки остаётся полной, оросил свои  

черезчур разговорчивые губы.  

– Знаешь колдун, – продолжила Нидера, – Раз ты колдун, может быть  

ты попробуешь помоч моей сестре?  

– А что с ней?  

– Да тут такое дело приключилось два месяца назад... М-м  

деликатное.  

По вздёрнутым бровям как у ребёнка, отсутствующему взгляду, будто  

бы Нидера говорила о чём-то таком – второстепенном, было заметно,  

что девушку вопрос о котором она начала повествовать волнует  

едвали меньше, чем предпологаемая каждой женщиной свадьба.  

– У моей сестры... Да Милетьоны был парень из города Лансгута. Да.  

И они, это заметно всем, любят друг друга. Но вот незадача. До  

моей сестры у парня того была привязаность к другой девушки тоже  

из Лансгута. И вот когда он, будучи уже с моей сестрой обручённым,  

предпочёл расстаться окончательно со своей прежней подругой, то  

чародейственным способом поерял мужской член, тк что не мог  

видеть его и чувствовал, прикасаясь к тому месту, где у прочих  

парней растёт грешный уд, лишь гладкое тело. Конечно жених  

мой-ией сестрёнки опечалился. Стал угрюмым ходить, ни с кем не  

разговаривал. Впрочем как и моя сестра. Как-же можно – любят они  

конечно друг друга без оглядки, но с опасением на то, что жизнь  

семейная у них в будущем не склеется. Сестре то как с любимым  

мужчиной жить, если он только с виду мужчина. И сестра моя ему не  

говорит об этом, но у женщин свои секреты, тем более у родных  

сестёр, так вот думает моя сестрёнка, что парень её бросит и не  

женится на ней. Подумает, мол лучше быть с нелюбимой девушкой,  

но вполне пригодным к полноценной стороне семейной жизни,  

нежели как истукан гладкий, топором обтёсаный.  

– А как говоришь зовут сестру твою, – уточнил колдун.  

– И..., – Нидера наморщила лоб, ибо не могла вспомнить  

придуманногоо ранее имени, потом быстро выпалила : Мильетиона,  

и натянула на лицо сходящую постепенно улыбку. Стало понятным,  

что Нидера говорила про себя и своего возлюбленного.  

– Ну и пробовал твой парень как то поспособствовать горю своему?  

– Да, однажды он пошёл в Лансгутский погребок купить вина и пока он  

там сидел, явилась в погребок бывшая его привязанность. Тогда мой  

парень рванулся к ней, она назад, поворотилась и бежать. Нагнал  

тогда юноша её в кустах, набросил полотенце, которое наспех  

сорвал с плеча корчмаря и принялся её душить, повалив на колено.  

Душит её поганую, душит изо всех сил, а ведьма пищит, извивается,  

бьётся о землю руками, колени под себя подгибает. А юноша её всё  

душит и душит, так и так ей шею выворачивает.  

По эмоциональным движениям, сопровождавшим рассказ Нидеры  

было понятно – мучения бывшей подруги её жениха доставляют  

девушке пожалу большее наслаждение, чем возможность вернуть  

парню некоторые отнятые у того детали.  

– Ну и что?, – в нетерпеньи спросил колдун.  

– А ничего! Вертел мой Густав бывшую свою, вертел-вертел, а  

только смотрит в полотенце поросёнок свижжит. Вынул мордочку из  

петли и ну его бежать прихрюкивая. Так и мается мой Густав, злой  

ходит. Так ты поможешь, а поможешь, Жменя?, – заискивающе  

спросила Нидера.  

– Наврядли. Я же с приветаньями не связан. Со всякими там  

обуяньями и приворотами – это женщины-колдуньи работают, у них на  

то и собственный опыт любовный, иногда куда богаче, чем у самого  

престижного сутенёра, имеется, да и чутьё особое – женское. Нюх  

чтоли... Крови вы запахи Нидера розличаете ведь? Когда месячные  

свои нюхаете. Ну. Мужика славного тоже запах отличить сумеете,  

почему французкой водой вас и обманываем. Да и баба в основном о  

симпатиях да любви одной и грезит. Так что тебе лучше к ведовке  

какой-нибудь обратиться, а я знаешь в основном по кладам.  

– У-у, – растерянно промычала Нидера и глаза её потускнели в  

зажжённых только что свечах Трёх ершей. – Так значит не колдун  

ты...  

– Ну почему же не колдун, если клады ищу! Вот не дам тебе соврать!  

– Так если ты клады любые можешь найти, так чего же ты сидишь в  

этом Богом забытом месте, пьёшь дешёвое вино, им же соблазнгить  

девушку стараешься. А ведь я знаю, что не больно и видна собой,  

встречаются и получше. Бегают про мою честь многие, незнаю чем  

привораживаю, может спуску не даю, да только люблю я одного  

Густава. Ну... А ты колдун, если кладов по находил уйму, чёж не в  

Иерусалимском храме сидишь на троне Балкис, царицы савской?  

– Пф-ф, – смутился и совсем окосел колдун Жменя, – Не всё сразу.  

Ты так просто об этом говоришь. Да еслиб всё золото мира каждому  

из нас принадлежало, какую-же ценность оно имело, и что на него  

можнобыло бы купить : любовь, грёзы, дворцы, оазисы. Горстку  

земли не купишь, если каждому раздать. А клады находить я могу  

лишь в особых местах, на которые указывают некие документы,  

артефакты, древние рукописи или письма тайные например. То есть  

я же не могу вот так, с понталыги выити сейчас поссать и тут же тебе  

почуять, гдето в ста верстах верно зарыт клад, или в 51-й квартире  

мужеложник живёт, у которого в стене Мальтийских облигацый на  

мильон. Так ведь. Тут указанное место должно быть. А как к месту  

тому приступишь – вот тогда моё мастерство и нужно. У кого, быват,  

чернила на бумаге расплылись, у другого пергамент от времени  

осыпался, у третьего карта не точные расстояния даёт, а у иного и  

вовсе не полная информация, или на месте, где клад был зарыт,  

деревья другие выросли, а под которым закопали – просто-напросто  

срубили. Тут я и нужен. Ходить мне пристало, звёзды наблюдать,  

землю лозой обходить – случается найду куда клин вбить.  

– Я сейчас вернусь, мне по женским делам не надолго, – прервала  

хмельного колдуна Нидера.  

Больше её даже битый час не дождался.  

После этого пьяного разговора о колдуне Жмени узнали во всех  

окрестных деревнях. Потянулись всякие полоумные наследники,  

желающие дознаться – где же их умерший родственник утаил свои  

сокровища. Приходили и разные деревенские дурачки, которым  

всучили за большие деньги фальшивые карты, якобы сулящие  

несметные богатства. Другие просили колдуна Жменю обойти  

какое-нибудь кладбище, где по легенде могли в незапамятные  

времена прохоронить опального барона, хотя каких баронов хоронят  

на деревенских, кроме склепов, и какого толка раскапывать могилы  

отверженных, тот ещё вопрос. Сам колдун был этому потоку  

срамоимцев не рад. И чего всегда человекам надо кусок древесины  

поставить перед собой, обмазать кровью и бить пред ним челом как  

сумашедьший обо пол? По понятным причинам ни одного клада, о  

которых просили колдуна, он не нашёл. Пару раз получил по роже за  

обман и ничем не оправданное честолюбие, пару раз плюнули в лицо,  

назвав " Проходимцем ", зато вскоре разнеслась молва о колдуне  

Жмене, будто оный самый делится ни с кем не желает. О кладах,  

мол, знает всё, однако сам притрагиваться к закопаным сокровищам  

боится, имхо знает, что лихие деньги профициту не дают, лишь  

несбыточные мечты и тщету. Потому не хочет колдун брать на себя  

грехи погребённых сокровищ, хочет так, на дурачка отойти. Но если  

колдуна Жменю по умелей прижать, то выдаст, паскуда, все места,  

где денег не дола в кармане... Короче ещё больше стало слухов о  

молодом колдуне. И клады знает он, да вот не надо ничего ему.  

Ведьма в молодости член похитила его. Зачем же ему деньги? Нет,  

девки говорят, в порядке у него с этим, просто падло он всем делает.  

Не хочет, чтобы народ, честным трудом возделывающий землю,  

справедливости ради не на долго с тяготами лишений простился. В  

таком ракурсе колдуна Жменю стали ещё весма прежнего ненавидеть  

и обзывать хулительными именами. Оставалось молодому человеку  

лишь разводить руками перед скопителями своих праздных надежд,  

ходоками, которые надеялись снискать расположение колдуна  

разными лестными словами и бахвальствами. отмахивался молодой  

повеса от ижих просьб показать какой-нибудь хотя и самый мелкий  

клад, сторонился пришлых лихоимцев, старащихся вызнать тайные  

знания, якобы имещиеся в запаснике мудрости колдуна. Совсем  

было переселился колдун Жменя в одинокую мельницу,  

напоминающую большой курятник на высоких покосившихся жердях.  

Наведывался лишь в деревню Филистену за жратвой, да раз в  

неделю на шаббат посещал трактир Три ерша. Вместо флюгеля на  

крыше мельницы установил найденну в лесу измяту зелёными  

просаками медную трубу, и когда ветер в заброшенном захолустьи  

поднимался вельми, то эта старая труба издавала самые необычные  

и зловещие звуки, так что жители деревни и ищущие лёгкой наживы  

кладоимцы не часто сували носы к холму с мельницей, даже за  

грибами не захаживали в те места. У колдуна же напротив сухие  

грибы пылились под самым потолком, нанизанные на несчитанные  

верёвки. Одно оказалось для колдуна недостижимым – бабы не было  

у молодого человека. Какая пригожая девица решиться жить в  

заброшенной мельнице, обдуваемой с разных сторон неуютными  

ветрами, да тем более с колдуном, при имени которого редкий  

разноситель слухов не употреблял прилагательные подобные :  

поганый и нечистый. Поэтому в последнее время колдун испытывал  

тоску и даже лёгкое уныние из-за отсутствия в своей жизни любви.  

Бабы же в деревне так и продолжали сочинять легенды о порочных  

связях колдуна с суккубами и лесными ведьмами, ундинами и  

листовиками – духами пропавших в лесу дев, что облекались  

разноцветною листвою и носились за заплутавшими странниками в  

друидских рощах.  

Осень 1307-го года стояла на редкость для альпийских предместий  

сухая и безветренная. Два месяца почти не случалось дождей,  

заметных перепадов температуры, враждебных земледелею ураганов  

и ветров, грибы в лесах можно было пересчитать по пальцам. Утром  

вставало яркое солнце в неясных дымках Филистенского леса, к  

полудню деревья приходили в некоторое почти незаметное движение,  

раскачивались и заставляли глаза колдуна часами заворожённо  

смотреть на их осенние наряды. К вечеру, как правило, пожднимался  

лёгкий ветерок и приносил с собою прогорклую печаль, а часов в  

шесть вновь устанавливалась тишь. гладь и обволакивающее  

предзакатное тепло. Ночью холодало и колдун Жменя разводил в  

мельничном курятнике очаг. Пил чай, к глубокой ночи со спокойной  

душой ложился спать, читал старые книжки при свчах, или  

возвращался в родной дом к матери и младьшему брату и засыпал  

под тихие угомоны какой-нибудь старой французкой мелодии,  

которую перед сном напевала мать, дошивая очередное платье у  

камина, смотрел сквозь слипающиеся глаза как в камине весело  

прыгали язычки пламени, превращаясь то в танцующих вокруг костра  

сатиров, то в Асорские колесницы, скачущие по равнинам  

Хиннарофа, то в огненные плащи танцующих служанок Саломеи.  

Утром 7-го ноября 1307 года на деревню Филистена налетел  

холодный порывистый ветер – явление, которое не случалось уже два  

месяца. С черепичных глинянных крыш срывались бурые обломки,  

жители деревни закрывались локтями и шалями от сильного ветра,  

гусень главного колодца раскачивался и скрипел, в глаза летели  

сухие листья и пыль, отрывки занавесок и старые тесёмочные тряпки.  

К полудню ветер поднялся весьма и колдун Жменя забеспокоился о  

своей мельницы – как бы не оторвало старые лопасти и не снесло  

черепицу конусной крыши под которой колдун хранил остатки  

монастырской казны, табут с горстью золотых монет. До того пока  

дневное солнце не затянулось пыльным облаком колдун решил  

проверить свою мельницу и завернув в тряпку несколько кусков  

поджаренного мяса, двинулся к мельнице. Куртка колдуна продрогла  

насквозь, шапку приходилось придерживать рукою и пока колдун  

добрался до расстёгнутого ветрам холма с мельницей, ему пришлось  

повстречать нескольких соседей отворачивающихся как от  

неостановимого ветра, так и от колдуна. Сгибаясь под тяжестью,  

прижав под мышки шесты, навстречу колдуну вёз телегу с сеном  

седой сосед Акил. Порывом ветра с телеги Акила сорвало  

коричневую дерюгу и охапки сена всполошившись полетели в сторону  

леса. Несколько хапок соломы взвилось в воздухе, закружились в  

вихревом вие и приземесто понеслись подметать пыльную дорогу.  

Акил с ненавистью посмотрел на колдуна, бросил тяжёлые шесты и  

стал плеваться вслед проходящему молодому человеку. Колдун  

натянул на глаза чёрную, сморщеную шляпу отца и тронулся дальше.  

Лесенки, подъятые на курятник были холодны и влажны. что не  

помешало колдуну привычно взобраться на самый верх.  

– Кхклодун Жжмення, кхолдун жжменя – кхрапотливо ищи, креняся  

робщи. Кхколдун Жжменя крхе и шмонха! Кропотливо ищи, Кхаспар  

нашёл, Крахспар нашёл, Валтасар. Мелкхиорррр. Мелькхиорррр.  

Кхаспар, Кхаспар! Крахх империи, Крах – Кхаспар нашёл...  

Молодой человек, влезая и перевешивая локти на узкий трап,  

окружающий скворечник, испугался назойливого крика вороны.  

Колдуну показалось, что когда-то он уже слышал этот каркающий  

голос, предвещающий находку скелета в пещере и монастырской  

казны. С ногами поднявшись в мельницу, колдун увидел залетевшую  

чёрную ворону, пытавшуюся захлопать крыльями на верхнюю балку.  

Потом, когда ворона увидела голову колдуна, показавшуюся в  

проёме входа, птица захлопала крыльями неистового истерично  

разбрасывая перья, и спустя положенный недоуменью срок, нашла  

раскрытое квадратное окно и улетела. Ветер потряс мельницу  

громыхающим мандражём, колдун Жменя содрогнулся. Разложив  

около стола заврнутую тряпку с мясом, юноша уставился на стол.  

Около края стола лежал совершенно свежий конверт со следами  

грязных треуголных лап вороны на уголке. Колдун Жменя баз всяких  

замедительств распечатал конверт.  

" Ага, значит читаешь! Ты ли это, о ком так много говорили в  

крайних приспехах Мерзебурга и Равенсбурга?.. Ты ли тот, кто  

читает сейчас эти браслеты кривых писмен? Найдётся ли  

который, кроме тебя объять мои строки тем же бессмыслием,  

каким я вкладываю в них смысл? Альхам Дуллилля? Познал ли ты  

истину Господнего творенья. Или поддался беспечному духу,  

качующему среди многих сторон мирозданья как Аль-Айки -  

кочевники Мадианитян, когда их веки сморщены от пыли  

безветрия, а зубы в оскале обнажены, лишь кружками оформлены  

зрачки, которые морщатся при виде пиалки с горячим чаем, только  

дотронется язык их? Таков ли ты успех своей материи  

устремляющий и угнетенье духа пастуха непознавший?  

Непокорная овца, названная в честь горстки пепла, недостойной  

быть прахом даже последнего пророка, сожженого за свой глас?  

Ради забавы призванный колдун, не знающий ни девятое число Ава,  

понадобившееся для разрушения двух храмов, не ведающий  

горящего огня, который Аза производил из руки, а Азаель иторгал  

раны, производимые этим огнём, насыщая раны последующих  

углеродом генетических модификаций, производимым огнём Азы.  

Подобно Хедорламеру ты мчишься в кромешности своих мятежных  

помыслов, сын непристойности и Иероваала. А я знал божество  

аккаронское, идолов Сирии и Риммона, тельца Шемера и в Самарии  

я жил средь таких же непереселённых моавитян, как был отец мой  

Урийский Ра! И в то время, когда ты добавляешь корень имбиря в  

вино, я пробую его, ибо я – Белый колдун Лаван, сын Веора. Около  

сирых могил селящийся и в каждой красной ягоде видящий  

нечистоты дочери своей Рахиль. Скрытые от меня настойчивым  

зятем никогда не пропущу человеческой жестокоскрытности. Это  

я облёк нематерьяльные формы интеллектуальным абсолютом, и  

движение духовных субстанций сообразно воле Творца исказил  

физичискими величинами и объяснениями, при которых большее  

знание способствует дряхлому копанию в мозаике пришлых дум, а  

меньшая вера не дозволяет переносу тела, так как духа! Значение  

приобретает формы могильных чисел, как исчисление основ  

подвергается моему скромному исследованию относительности.  

Мои дети повсюду! Да – я Лаван Белый колдун. Смотрины  

планетам – я устроил, что нет других кажущихся в твоих радужных  

оболочках звёзд величин, что можешь ты разглядеть своим  

разумом, а прочее душой, которые есть всего лишь газовые  

образования для вяского рождения углерода и глины? Я держал в  

руках изнанку бесконечности. Это я превозмог чуства человеков  

полагать, то, что они привыкли видеть, ибо ошибки логики и  

астрономию породил так-же я. Ты разве силишься понять это? Но  

это я – Лаван сделал бесчисленными понятия, уведя прочих от  

понимания Единорождённого, потому что детьми моими были Лия  

и Рахиль, и разрозненные неувековеченные помыслы, постичь  

которые я ввергнул вас – других более мне в ноздрях воспринимать.  

Инмо и я – сын ошибок, и вас буду вести разростающимся деревом  

познания. На какой части его найдёшь меня, если я – лев алчущий  

твоего падения и гепард, ждущий тебя у древа, дабы поймать?  

Мне в суе даны дочери, увы, гром тревожных дождей ада пронёсся  

надо мной! Я не смирюсь, ибо если зятю моему я отдаю дочь свою,  

почему у зятя рождаются сыновья? Померкнут многие его потомки  

в моих коварных измышленьях. Многие из тельцов тучных  

обступили меня крупные, с пороком явным и неявным, большие,  

шерстогривые, жирношеии, Васанские окружили меня и раскрыли  

алые пасти свои, дабы пожрать мене и бросить у дороги тело  

растерзанное мое, как жребий бросает распрягшийся блудник,  

потерявший последний достаток. Но не смогли коснуться меня их  

червлённые кровавой слюной зубы, и язык алчущий не коснулся  

меня, ибо я состязался с ними в стойкости своей. Готов отверзть  

любого врага, ибо достойны благости и милости получить многие  

те, которые в доблести приобрели сердце, но не ласкались в  

сукровице дьявола. Итак слушай меня колдун Жменя, мною  

составлен о тебе известный интердикт, запрещу бить и  

отравлять тебя, лишая жизни, ибо ты есть получивший майорат  

от прежних веков, и тебя я посвящаю в таинства прежнрих  

светил, как Варраву оставляет свет свидетельствовать о Нём.  

Сятой Доменик отравился ядом моим в 1221 году. Святой Фома  

Аквинский подавился куриной костью в пост, когда полагал, что  

он, как никто другой, достоин в смирении поглащать лечебную  

пищу в 1274 году. И Франциск Святой умер в 1226 году снискав  

принебрежение королей к которым был несправедлив в душе, но  

показывал остальным свою лояльность. Ты можешь мне служить  

ещё с оного дней до того, как всё воинство челдовеческое  

ополчится на тебя, поэтому смотри и слушай мои  

расплывающиеся перед тобой чернила. Взыскано будет каждое  

прочтённое слово, следующее за сим! Глаза заражают воздух, уши  

слышат шептания трав, ноздри чуят кровь только что  

заживородящей жертвы, морщины познают ветер, слюна  

становится едкой для земли, зубы чуят соль хвойного леса, кожа  

млеет от кислоты при соприкосновении с воздухом, дыхание зовёт  

смерть. Слушай колдун Жменя меня. Минёт три дня и твоё  

внутреннее дурное возбуждение даст откровенный отпечаток на  

твоих действиях, и не будет этот отпечаток так чист. Будь ты  

близок, или же далёк от церкви, ибо прийдёшь в трактир Три ерша,  

где решаться будет твоя судьба. И если придёшь с глазами  

полными вредительных сил – обличу тебя. Если со множеством  

болезней, сокрытых под языком придёшь – облеку в плащь  

страданий. Если дыханьем смерти обвесишься зеркалами – солнце  

про не тобой, но Господом! Таивший тебя – пошлю, мотив тебя  

пошлю, ибо я – белый колдун Лаван. Никто не смог, кроме Якова  

обойти меня и другой никто иной не сможет обойти!. А звтрашний  

день не знает несправедливости, потому что создан Кровоточение  

за любой помысел постигнет тебя, как на то указывает крик  

убитого вопиющего вследствии проклятия, тяготеющего на  

первом убийце – Каине! Приди в трактир Три ерша, держа с собою  

остатки монастырской казны, которую показал тебе мой дух -  

ворон. Кайся при этом! В Лозанском герцогстве многие варят  

собственных детей – принеси мне похлёбки, сваренной тобою, или  

закажи в трактире мяса красного, которое любил Измаил и Исав!  

Захвати колчугу и тёплую объятку тамплиера, которую ты нашёл  

в своей мельнице. Принеси присягу Мгистрелиусу и в рамена вложь  

меч, которым сражают голову дьяволу, не забудь мощи Святого  

Иеронима, которые нашёл ты в запечатанном сосуде. Лук возьми и  

стрелы, чтобы более других орудий известных он стремился  

вредить ведьмам, ради оскорбления людям, через убийство  

вопреки собственной воли. Убей змею, лягушку и мышь, дабы  

дорога неназойлива к тебе была и чтобы прошёл ты путь  

верхолистьями. Помолись ничтоже свое малое, ихмо Иоанн  

Дамаскин сказал : " Ангел там, где он действует ". Отправляйся к  

Трём ершам не боясь ничего, как паук, сидящий на паутине  

чувствуй облики мирозданья, волнующие твой стан, следуя тому,  

что душа образует тело и находится во всякой всякости его, она  

подобна форме, в которую вливается материя. Не терний  

смятежишься, но иди – ведь ты называешь сам себя – колдун. Не  

забудь того, если к чему привязалась душа немощная твоя,  

откажись, но бери себе по силам то, от чего не можешь найти  

покоя, ведь много испытать придёться, а сил у тебя самый  

кропоть. Не соприкосайся ни с чем мёртвым, в уготование не  

умереть чтобы тебе самому. Свидетелями слов моих будут  

Розенталь и красное пятно на шеи твоей. Хлынувший ветер,  

вызываемый кулаком, Падающая облепиха, порождаемая яростью  

обиды на обидчиков – вот те два заклинания, которым ты обучен  

сейчас. Посмотри под стол – там ты найдёшь инструкцию к  

использованию этих заклинаний. Жду тебя 13-го ноября в  

трактире Три ерша.  

Белый колдун Лаван "