1 ТОНЯ, ЕЛЕНА ("Кунцевские "трущобы") из романа "Из жизни фотомодели Зингер"

ТОНЯ  

("Кунцевские "трущобы" из романа "Из жизни фотомодели Зингер")  

Директор модельного агентства считала, что Сальников опекает малолетку Зингер.  

Димон бы очень удивился, узнав, что он кого-то опекает. Просто живёт! «От души! Делает, что нравится, и любит, кто ему «любится». Шалопай!  

Не интересовали этого шалопая ни национальный вопрос, ни материально-стратегический (с прицелом на будущую выгоду). Семейные узы не считал кабальными, но всех уверял, что никогда не женится или женится на старости лет. (Как уверяют все симпатичные молодые люди).  

У Алисы в Кунцево в перенаселённой квартире-общежитии он бывал неоднократно, и там ему даже нравилось, так интересно порой было. Очень разношёрстный контингент! Есть на кого посмотреть.  

Как говорилось ранее, в Алисиной комнате стояли три двухъярусные кровати: на одной спали бабушка Гизела с Алисой, на второй – тётя Оля (внизу) и Светлана (вверху), а на третьей – Елена Георгиевна (внизу) и Тоня (вверху). Теснотища стояла жуткая, но никто никому не мешал. Все женщины, кроме Алисии и Светы, были солидного возраста. Светлане стукнуло двадцать восемь; она закончила институт культуры, получив специальность режиссёра самодеятельного театра, и устроилась в Москве аниматором в одно раскрученное развлекательное заведение, где теперь пропадала по двенадцать часов каждый день без выходных (копила деньги на вступительный взнос будущей ипотеки). Тётя Оля тоже не имела отдыха; она зарабатывала деньги на учёбу дочки и разгребала нешуточные материальные проблемы сына: сутки в одной гостинице пахала, двое суток – в другой. Тоня и Елена Георгиевна работали нянями в разных семьях и в разных концах Москвы, но график работы у них на удивление совпадал: от зари до зари; рано утром в одно и то же время они уходили и поздно вечером почти всегда в одно и в то же время возвращались, что непроизвольно складывалось впечатление некоей общности их союза.  

Резюмируя выше сказанное, следует подытожить: жильцы приходили в комнату лишь переночевать. Так что никто никому не мешал.  

Целый день здесь находилась только бабушка Гизела, которая каждый день устраивала в их конурке влажную уборку. Она всегда ворчала, что дом опять на ней и её жизнь всё такая же беспросветная, как в Сосновке, но неизменно готовила к вечеру для всей честной компании чай и подсушенные в духовке куски батона. Нехитрые продукты покупала на свои деньги и наотрез отказывалась брать хоть копейку с кого- либо, хотя её пытались отблагодарить, потому что вечернее чаепитие всегда было кстати. Но бабушку Гизелу при случае угощали разными вкусностями, и пирожными, и нарезками сервелата (её любимой колбасой), и она не чувствовала себя забытой и оскорблённой.  

Раз квартира представляла собой общежитие, то жильцы в ней постоянно менялись. И приходилось опять привыкать и приноравливаться к новичкам.  

В Алисиной комнате все шестеро «жиличек», включая их с бабушкой, сумели вместе прожить бок о бок целых полтора года. И потом уже знали почти всё друг о друге.  

ТОНЯ  

Тоня приехала с Украины, из-под Николаева; ей было больше пятидесяти, в посёлке городского типа она работала учителем начальных классов и имела высшую категорию. При всей своей простоте Тоня являла собой пример очень деятельного и предусмотрительного человека, умеющего просчитывать несколько ходов вперёд и грамотно распределять время. Это был по-настоящему человек дела, который больше делает, чем говорит. Она одна из первых в селе, когда в девяностые перестали платить зарплату, и на что-то нужно было жить, сумела приобрести корову, хотя и наличности на руках никакой не было, и до этого никогда скотину не держала и не умела с ней обращаться. Но семью следовало кормить, и корова спасала от голода. Тониному примеру последовали другие: в рассрочку, уговорами и посулами уломали торговцев, которые пошли навстречу и дали возможность селянам привести в свои дворы рогатых кормилиц, а там загудели потом сепараторы, и у людей появились свой творог и своя сметана. Когда же время изменилось, зарплату стали выдавать регулярно, банки расширили свою деятельность, и обновить застарелую жизнь уже можно было и с помощью займов, Тоня, всё взвесив, оформила посильный кредит, с помощью которого они с мужем сделали добротный ремонт и модернизировали хозяйство, приобретя мини-трактор с прицепом. И тут опять сюрприз! Муж лишился работы. Но вновь постигшая несуразица – Тоня это так расценивала – не испугала её: перебрав все варианты выхода из кризиса, Тоня подалась на заработки в Москву. В няни! (Кредит-то платить чем-то нужно! ) Оставила на сайте свои данные, и на её резюме откликнулись и предложили работу. Тоня, не раздумывая, уволилась из школы и поехала. Но неприятности и здесь не оставили. Она попала в дом к кавказцам, очень богатым и влиятельным людям, но также и вконец обнаглевшим от безнаказанности. Два месяца, которые она отработала няней в их семье, показались ей двумя годами каторги, столько унижений на неё свалилось! Но и это вытерпела. Продержалась! Её отпустили, не заплатив всю сумму, которая оговаривалась, но за кредит она всё что нужно внесла и кое-что ещё близким отправила, поэтому не роптала. «К таким страшным людям попала, ладно хоть столько заплатили и живой отпустили», – не раз говаривала она. А потом Тоню пригласили в другую семью, и, кажется, она вздохнула полной грудью. Жизнь стала налаживаться!  

Бабушка Гизела всегда шептала Алисии: «Видишь, какой характер? Никогда не сдаётся. Терпит и идёт дальше. Учись у Тони! »  

И Алисия училась, это были её, зингеровские, «университеты».  

ЕЛЕНА  

Елена Георгиевна приехала в Москву из Керчи. Педагогического образования у неё не было, но в агентстве по подбору персонала она апеллировала тем, что мама – педагог, что в конечном итоге сыграло решающую роль. Работу искала больше месяца, везде её забраковывали, и она уже отчаялась что-либо найти, как вдруг её приглашают на очередное собеседование. Вымотанная вконец, Елена Георгиевна пришла к одной немолодой уже паре, которой требовалась няня для месячной дочки. Они, понятно состоятельные и понятно образованные, пересмотрели уже больше пятидесяти человек, отвергая всех. Увидев Елену Георгиевну, очень симпатичную, статную, начинающую полнеть женщину с невероятно добрым открытым лицом, заинтересовались. Её характерный керченский говор смутил, но когда она заявила: «Родилась и выросла в семье педагога! », они закивали головами, всё, берём, пусть работает у нас, с такой женщиной в доме будет комфортно. И не ошиблись! Елена Георгиевна проработала у них больше десяти лет, и девочка выросла у неё на руках, считая её и няней и бабушкой одновременно.  

С Еленой Георгиевной в Москве приключилась любовь. Она, не склонная к флирту и интрижкам на стороне, серьёзно полюбила мужчину, такого же не молодого, как и она. В Керчи у неё остался муж и взрослый сын. И в Москву она ехала исключительно для того, чтобы хоть что-то заработать, потому что в родном городе жили практически только тем, что сдавали летом свою хибарку отдыхающим, а сами ставили кровати в палатке и жили там, в походных условиях. За учёбу сына следовало платить, и она, заняв денег на билет, приехала на заработки в столицу, остановившись на месяц у тех самых знакомых, снимавших у неё хибарку не одно лето.  

Мужчина оказался очень видным, ярким, тоже керченец, как и она, и тоже гастарбайтер. Женатым. Но жизнь с женой у него не складывалась, и, когда он познакомился с Еленой Георгиевной, то с ним произошли удивительные метаморфозы, так запала она ему в душу. Без неё он уже не мог. Звонил в день не по разу по поводу и без повода. А если шёл повидаться, то тут же покупал букет цветов, а пройдя ещё пару метров, покупал другой. Елена Георгиевна только смеялась, мягко и ласково. Она не обладала светскостью, скорее наоборот, манеры обошли её стороной, но от неё исходило невероятное тепло. И как сказал ей потом этот мужчина: «Я с тобой сердцем и душой отогрелся», что было сущей правдой.  

Когда он сделал ей предложение, она категорически его отвергла: «Коней на переправе не меняют! » Она стыдилась и страдала от того, что мужу изменила, но, чтобы ещё и бросить мужа, – об этом и заикаться не стоило! Вот уж точно предать близкого человека! Хотя с мужем они давно жили по инерции, как чужие люди; любви между ними никогда не было, и Елена Георгиевна как-то призналась даже, что раньше думала, что все так живут, что только так и можно, а любовь лишь в кино бывает. Ей тогда было под пятьдесят, и она считала, что жизнь подошла к своему логическому завершению, размеренность и стабильность – единственное, что ей нужно на старости лет. Но эта встреча в Москве оказалась судьбоносной и перевернула её душу. Елена Георгиевна полностью растворилась в любви. Например, любимый мужчина утром рано на работу собирается, на стройку к семи утра надо успеть, а жили они далеко, полтора часа надо добираться, и вот он в пять утра умывается, а она ему уже на кухне блины жарит к завтраку, а он подойдёт к ней сзади и тихонько целует в затылок, так любил. Ничто не предвещало беды. Но она нагрянула, как часто бывает, внезапно. Случилась между ними ссора; Елена Георгиевна посмеялась над чувствами своего возлюбленного, и он решил – дурачок! – проявить характер, чтоб показать, что он мужик, а не тряпка, уехал обратно в Керчь и телефон заблокировал. У Елены Георгиевны случился гипертонический криз, и давление теперь было стабильно высокое. Она часто шла и падала на ровном месте. Всё плакала: «Не могу без него! Что же я наделала? Так неправильно поступить, так неправильно поступить…» и вместе с тем очень боялась потерять работу, не уезжала из Москвы и скрывала от хозяев свою болезнь, чтобы не рассчитали.  

Когда она сняла койко-место в Кунцево, в этой комнате, то без конца пугала всех своими приступами. Пролечиться никак не получалось, даже подлечиться не получалось, а мучилась она страшно, и как ей плохо – все кидались вызывать «скорую», а Елена Георгиевна принималась истошно кричать и неистово протестовать. Что тут поделаешь? Так и приходилось всем терпеть этот кошмар.  

За Еленой Георгиевной часто ухаживала бабушка Гизела: щедро проветривала комнату, открывая окно (хотя сама всегда боялась простудиться), клала на голову смоченную в холодной воде салфетку, отпаивала разными жаропонижающими настоями. Елена Георгиевна плакала и шептала: «Спасибо! Здоровья вам, милая Гизелушка» А Тоня её ругала: «Ленка, на мужиков плюнь и разотри. Нам с тобой уже только за Ивана Гробова замуж. В больницу тебе надо! Смотри, доиграешься, инсульт схлопочешь».  

А тётя Оля всегда добавляла, что может по знакомству помочь её устроить в больницу к хорошему врачу.