КОММУНАЛЬНЫЙ ЛЕВ

Коммуна́льная кварти́ра (разг. коммуна́лка) — квартира, в изолированных жилых помещениях которой проживают несколько семей  

В такой коммунальной квартире довелось пожить и мне, тогда еще подростку школьного возраста. С тех пор прошло много лет, большинства героев моего повествования уже нет на этом свете, однако в памяти на всю жизнь остались впечатления о давно ушедших людях и той неоднозначной эпохе.  

Наша коммуналка находилась на четвертом этаже хрущевской пятиэтажки, одиноко стоящей рядом со старым, еще узким и извилистым Дмитровским шоссе. Аккурат на противоположной стороне проходила Октябрьская железная дорога с платформой Петровско-Разумовская. Это сейчас она является лишь маленькой частичкой развитой городской транспортной системы, а тогда она была чуть ли не единственной ниточкой, связывающей нас, одноименную деревню, раскинувшуюся по другую сторону магистрали с цивилизацией. Действительно было удобно, 12 минут и ты на Ленинградском вокзале столицы. А там метро, автобусы, троллейбусы и прочие прогрессивные достижения современности. Конечно, никакого метро или даже троллейбусов у нас тогда и в помине не было. По узкому Дмитровскому шоссе ходил с большими интервалами лишь один 63-й автобус, который довозил аж до Савеловского вокзала, что не сильно улучшало транспортную доступность города. В общем большинство наших жителей предпочитало пользоваться железной дорогой и работу себе выбирали по принципу транспортной доступности. Со станцией нас связывала единственная дорожка, так что все обитатели возвращались домой именно по ней.  

Наша семья из пяти человек четырех разных поколений ютилась в 16-ти метровой комнате, куда еще умудрились втиснуть стол, стулья, пару шкафов и спальные места. Впрочем никто не жаловался, так жило большинство населения нашей столицы, все же лучше, чем барак, а душу грела очередь на отдельную квартиру, которая хотя и медленно но верно продвигалась в нужном направлении. Из плюсов можно было отметить наличие всего двух соседей, туалета и ванной комнаты. Бывало и похуже, как там у Высоцкого? «система коридорная, на сорок восемь комнат всего одна уборная».  

Первая соседка, тихая и незаметная тетя Шура занимала самую маленькую комнату квартиры и появлялась из своей конуры только по нужде или для приготовления нехитрой пищи. Она не с кем никогда не общалась и сделав свои дела на кухне, также молча исчезала в своих апартаментах. Как-то наш участковый уполномоченный дядя Миша Сидоров доверительно шепнул, что соседка была врагом народа и провела 10 лет в лагерях за политику. Сейчас она, конечно полностью реабилитирована, но мало ли что… Не сказать, что мы друг друга опасались, но общаться большого желания у сторон не возникало.  

Наш второй сосед Лева Герсон проживал вместе с женой и двумя дочерями-подростками в самой дальней и самой большой комнате нашей квартиры. Как ему удалось получить такую громадную площадь – для всех было загадкой. Видимо были у него какие-то неформальные связи, а может просто повезло, такое тоже бывало. Его жену Эсфирь Зиновьевну или просто Фиру можно было смело назвать хрестоматийной «коммунальной мегерой». Представьте себе дородную даму в засаленном видавшем виды домашнем халате с папильотками на голове и облезлых шлепанцах на изуродованных варикозных ногах. Она возомнила себя главной на кухне и, вообще в квартире, ни с кем не считалась, откровенно хамила в ответ на справедливые замечания и не стеснялась нагадить соседям. Мадам Герсон могла занять все конфорки на плите и часами варить на кухне свеклу, донимая присутствующих рассказами о происках своей сестры Фаины, которую на самом деле никто никогда и не видел. Впрочем, аудитория ей не особо была нужна, она могла в одиночку разыгрывать целые спектакли, где сама неизменно вещала ровным и убедительным голосом, а ее оппоненты возражали с визгливыми и скабрезными интонациями. Излишне говорить, что правота в этих воображаемых спорах всегда была на ее стороне и заканчивались они посрамлением противника. Но конечно, больше всех доставалось мужу, которого она третировала совершенно не стесняясь ни соседей, ни подростков дочерей. Тщедушный Лева до дрожи боялся жену и прыгал перед ней что называется на «задних лапках». Все так и продолжалось из дня в день, пока не наступало 5-е или 20-е число месяца и наш забитый сосед превращался в настоящего Льва.  

У нас как-то уже сложился стереотип, что все евреи это рафинированные скрипачи или математики, на худой конец учителя, врачи, литературные или музыкальные критики, одним словом люди не привычные к физическому труду и никогда тяжелее карандаша в руках ничего не державшие. Лева всем своим существом и образом жизни опровергал этот, казалось бы незыблемый тезис. Единственно верная наука учила нас: «Бытие определяет сознание» и наш герой всеми силами оправдывал этот постулат. Работал Левка токарем на одном из многочисленных заводов возле платформы Останкино и был не просто хорошим профессионалом, а настоящим мастером. Таким в стародавние времена давали право выпускать изделия со своим личным клеймом. Но завод был советским, порядки и уклад соответствующий, ну получит передовик вымпел ударника коммунистического труда, ну повисит месяц-другой на доске Почета, а в остальном он такой же как все, типичный представитель самого передового класса. По сути и Лева ничем не отличался от своих собратьев по цеху, не зря говорят, что у «пролетариата нет национальности».  

О том, что наступило 5-е или 20-е число месяца даже не нужно было заглядывать в календарь, на улицах города резко увеличивалось количество лиц преимущественно мужского пола в разной степени веселости: кто-то уже догуливал, уютно устроившись под кустом на газоне, кто-то сладко дремал сидя на лавочке в автобусной остановке, а кто-то, находясь еще в ходячем состоянии бродил по окрестностям в творческом поиске, понятно чего. Вытрезвители работали с полной нагрузкой, выгребая с улиц города гуляющий контингент.  

Промзона в Останкино не была исключением. В дни аванса или получки т. е. 5-го и 20-го числа каждого месяца пролетарии всех находящихся по соседству заводов, баз и комбинатов соединялись в едином порыве и основательно заправившись спиртными напитками в близлежащих винных магазинах или штучных отделах гастрономов, с разной степенью комфорта располагались под кронами деревьев «ресторана Пеньки». Конечно, никакого ресторана и в помине не было, как не было подобных заведений в радиусе нескольких километров. Так называли зеленую полосу отчуждения вдоль железной дороги от Останкино в сторону Петровско-Разумовской. Эта полоса входила в зону ответственности транспортной милиции, а ей с лихвой хватало вокзалов, поездов и электричек и контролировать еще и полосы у них не было никакой возможности, городские же стражи порядка сюда никогда не заглядывали, чем и пользовались многочисленные «гости» «ресторана» совершенно не опасаясь попасть в КПЗ иди угодить в вытрезвитель. Часто, стоя в тамбуре вагона электрички, на протяжении нескольких сот метров можно было лицезреть многочисленные группы угощающихся пролетариев. Излишне говорить, что в дни получки Лева тоже проводил время в этом импровизированном питейном заведении среди родного ему контингента и основательно набравшись, неровной походкой брел к дому. Поразительно, но Лева, до какого бы состояния не допивался, всегда находил в себе силы добраться до родной коммуналки, а не уснуть где-нибудь под кустом.  

Велик и могуч русский язык! Только представьте себе сколько в нашем языке экспрессий, чтобы описать степень опьянения субъекта: «Принял на грудь», «ходить под мухой», «пьян в дымину» и т. д. Попробуйте объяснить какому-нибудь немцу или французу, что никакого отношения к подъему тяжестей или миру насекомых это не имеет. Во всех этих выражениях прямо-таки сквозит толерантное, слегка ироничное и совсем не злобное отношение к любителям крепко выпить. Лишь русскому человеку не составляет труда одной меткой фразой определить степень опьянения индивидуума. Это вам не сухие пункты милицейского протокола или медицинского заключения с их средними и прочими степенями опьянения. Сказали «пьян в зюзю» и стало сразу ясно, что человек уже дошел до кондиции и должен принять горизонтальное положение.  

О своем появлении во дворе Лева возвещал матерными песнями, с репертуаром которых имел возможность детально ознакомиться несколькими годами ранее, проведя месяц в Лечебно-Трудовом Профилактории (ЛТП), куда его упекла дражайшая супруга. Что-то подобное показал Гайдай в новелле «Напарник» своего нетленного шедевра. Конечно в реальности было не так уж все смешно и попадать туда никому не хотелось.  

Как я уже отмечал, коммуналка наша помещалась на четвертом этаже, разумеется никакого лифта в доме не было и Леве зачастую приходилось брать лестничные пролеты штурмом, преодолевая ступеньки на четвереньках, медленно, но упорно продвигаясь к цели. Не знаю что именно, алкогольные возлияния или накопившиеся обиды придавали плюгавому Леве силы для того, чтобы напомнить супруге кто в доме хозяин. Как гласит поговорка, «Бьет – значит любит» и вообще «не бьет, а учит». Результаты такой учебы были на лицо, а точнее у Фиры на лице, которая после такой «учебы» несколько дней ходила с подбитым глазом или распухшим носом, вела себя тише воды, ниже травы, выходя из своей комнаты лишь при крайней необходимости. Затем жизнь входила в привычную колею, Эсфирь Зиновьевна возвращалась на свой командный пункт, а Лева опять подобострастно пресмыкался и лебезил перед женой, беспрекословно выполняя все ее прихоти. Так продолжалось до очередного дня получки, когда цикл замыкался. Все было как всегда, рутинно и предсказуемо. Разнообразие в сложившийся порядок внес сам Левка, явившись в день получки трезвым и с тортом в руках, чем вызвал крайнее беспокойство своей половины и недоумение соседей. Но кажется это случилось всего лишь однажды, глава семейства больше ничего подобного не повторял и привычного уклада быта не нарушал.  

В тот год 8-е марта приходилось на понедельник, а это означало, что трудящиеся получали счастливую возможность отдохнуть три дня подряд. В этот день все советские мужчины старались приготовить своим любимым женщинам какие-нибудь подарки. Купить цветы на рынке мог себе позволить далеко не каждый, а в магазинах было что называется «шаром покати». Вот и решал каждый индивид эту проблему по-своему: кто, накопив какие-то осязаемые средства покупал у спекулянтов дефицитную парфюмерию или косметику, кто использовал свои связи среди работников торговли и доставал что-нибудь такое, от чего женщины просто приходили в восторг. Нынешнему поколению слово «достать» известно лишь в его исконном первоначальном значении, в описываемые мною времена всем было понятно, что имеется ввиду покупка обычно недоступного товара, зачастую приобретаемого не вполне легальным путем. Левка решал эту проблему по-своему. Имея в семье трех представительниц противоположного пола сложно было изыскать средства на поиск и покупку подарков, не говоря уже о цветах. Как я уже упоминал, токарем Лева был от бога и к Женскому празднику всегда вытачивал какие-нибудь затейливые кунштюки, то свисток для дочери, то колпачок для жены, в который смекалистые советские дамы вставляли огрызок карандаша из набора «Живопись» для подведения глаз. В этот раз Лев изготовил из латуни маленькие изящные колокольчики – два поменьше для дочерей и один побольше для жены. У каждого колокольчика был свой тон: высокий хрустальный, но тоже разный у маленьких и более низкий и грубоватый у большого.  

Как водится, после завершения рабочего дня, получив зарплату и небольшую премию весь мужской контингент с удовольствием отмечал женский праздник, благо повод был самый что ни на есть подходящий. Наш герой принял в праздновании самое живейшее участие и час спустя едва держался на ногах. Накануне прошел первый весенний дождь, а наутро, как это часто бывает в начале марта, подморозило. Дороги и тротуары покрылись коркой льда, превратив путь к дому в воистину тернистый. Шатаясь, поднимаясь и падая Левка упорно продвигался от станции к дому. Спроси его на следующий день, как он нашел дорогу и не вспомнит, двигался что называется на «автопилоте». Уже у самого дома ноги Левы поехали, шаткое равновесие было потеряно и сосед со всего размаху шмякнулся об асфальт. В седьмом часу вечера Фира почуяла неладное, так поздно муж, в каком-бы состоянии он не был, домой не возвращался. Наскоро одевшись, мадам Герсон направилась к станции в надежде обнаружить своего драгоценного супруга на единственной пешеходной дорожке. Еще издали она заметила тело мужа, лежавшего в позе павшего в неравной битве с врагами воина. Рядом с телом лежали выпавшие из кармана колокольчики… То ли причитания Фиры, то ли звон поднятых с земли колокольчиков реанимировали тело. Левка поднял голову, обвел мутным взором жену, открыл рот и изверг на весь двор песню про «Бывали дни веселые».  

«Веселые» дни для мужа наступили чуть позже, на этот раз к полученной в результате падения шишке на лбу добавился и вполне заслуженный фингал под глазом. По прошествии пары дней Фира сменила гнев на милость, так ее растрогали с любовью сделанные колокольчики, и жизнь вернулась в привычную колею.  

Младшее поколение семейства Герсонов – Люська и Наташка мечтали скорее вырасти, выйти замуж и вырваться на свободу из рук тоталитарной мамаши. Все Фирины попытки хоть как-то приучить их к элементарной домашней работе разбивались как о каменную стену. Не знаю, кого они в конце концов осчастливили, но, похоже девочки уже в столь юном возрасте пошли в разнос, активно общались с парнями старше себя, тайком покуривали, а может занимались еще чем-нибудь не слишком дозволенным советской школой и комсомолом.  

Шли годы и нашу коммуналку потихоньку расселяли. Сначала переехали в малогабаритную однокомнатную, но отдельную квартиру возле метро «Проспект Мира» моя бабушка Авдотья Алексеевна со своей матерью, оставив нам с родителями в полное распоряжение все 16 метров площади нашей комнаты, затем новую квартиру получил от своего завода Лева, куда они и переехали вместе с Фирой и младшей дочерью Наташкой, оставив старшей дочери наслаждаться всеми прелестями коммуналки. Жизнь в нашей квартире стала тишайшей, тетя Шура своих привычек не меняла и из своей комнатушки почти не показывалась, Люська привела к себе работящего парня с соседней автобазы и зажила с ним в мире и спокойствии. Не было больше ни скандалов, ни кухонных склок, ни Левиных разборок с супругой, даже скучно как-то стало. Спустя полгода старшие Герсоны приехали навестить дочь и потенциального зятя, я был потрясен, как изменилась Эсфирь Зиновьевна. От коммунальной мегеры не осталось и следа, перед нами стояла моложавая одетая в кримпленовое модное платье по фигуре приветливая женщина. Я так думаю, что во всем виноват пресловутый «квартирный вопрос», решение которого столь благоприятно повлияло на человека.  

Вскоре и мы убедились в правомерности этого утверждения, отец защитил кандидатскую диссертацию, получил повышение по службе, наконец-то стало легче с финансами и мы с родителями получили счастливую возможность переехать в новую кооперативную квартиру неподалеку. Больше мы никогда с соседями удовольствия жить не имели, все «прелести» коммунального быта постепенно забылись, жизнь на новом месте налаживалась, но нет-нет, а вспоминалась и наша общая кухня и не дававшие скучать соседи, да и время, когда были молоды родители, живы бабушки, а передо мной открывались еще непознанные жизненные перспективы.