мелана лохушка

До чего же жадно горе.  

Лазурь чеканила ощур на передниках вздернутых голов – эта погода не вызывала эмоций, она могла лишь уважить нрав привередливый, но не уважающий своих прав.  

Увесистая массивная дверь, огромная необхватная. Стоило выдавить на себя кособокий маневр петли, как уличный шум как бы отбрасывал ноги. Отбросил шаг, и порог остался за спиной. Объемный зал. Впереди оживленный разговор. Думаю, беседа соборослужителя с прихожанами, завершена, но любезный задел все воспрепятствовал сыскаться тому, кто распустил бы народ.  

При входе тягучий аромат безотказно моститься в ложбинках ноздрей, разбрасываясь по фойе оседает на позолоте алтарей, на их вымощенных блеском орнаментах; ветвится в зазоре корешков и блоков святых чтив, он впитался в бороздья тумб, пристал к и́звестным мазкам фресок, он скапливался, уповая стать низводимым. Уже и стены дышали этим ладаном, от старости, они бы и дышали на ладан, но своевременные богоугодные сборы – еще на долгие годы.  

Пожалуй, здесь ремарка: я не знаком с подлинными, а вернее не перековерканными терминами тумб, званий, атрибутов. Профанский взгляд не разберет отличий камилавки и аналоя. Ведь оно не важно верующему не всегда. Гораздо важнее сохранять на своих местах непередерганную общность глубоко вникая в религию. Истинно верующие люди – это глухая стена, где кирпичики – религия, и чревато отказаться от них. Стена развалиться, а человек останется среди обломков. Обломков, как те, которые еще мгновение назад – квартира, которую не полоснуло ретивое дробящее пламя. Обломки, чью роль не определить: скрипучая, шаткая балка удерживает целостность, или наоборот норовит раскроить невинное испуганное темечко… Так вот, что подкупает все-таки в истинно верующих – это принципиальность, это – самоотдача. Они часть, они до конца. Есть и обратная сторона медали – фанатизм. Это когда ни один разговор, ни к чему не придет. Они либо разобьют придаточные стены, либо разобьют лоб. Факт, что мир держится на безумцах. Они – те, кто создают опору как лестничным пролетам этому обществу; они – те, кто преданы, на ком держится любовь, как и на любой радикальности. Они невзирая, они – неадекватны, и они все что у нас есть. Повторюсь – это две разные стороны медали, но в сущности один материал. А как нарекается – вопрос настроения.  

Рассказываю по памяти, ведь где-то на сравнении, что сравняло обломки с землей, люди начали расходиться. То есть та светская беседа, пусть и в стенах собора постепенно растаскивалась по делам, как по улице взметнувшийся сор и пепел от взрыва. Их привычная повседневная мимика скосилась в довольно-сытую редкую в будни улыбку.  

Сегодня церковная (обобщая все православные сооружения) атмосфера осталась вне меня, осталась слоняться где-то между витражей, возможно в увесистом, но непроизнесенном слове.  

Свеча за 20 рублей – поставлю за настоящее – всегда есть куда хуже. Передержав торец ароматного парафина над открытым огоньком, чью теменную четкость смывало вкраплениями потоков дневного света, оросив перламутровыми каплями стойку; поставил свеч, разбавив простаивающие ряды. Грузные иконы, перед чьими ликами прогорали тонны свечей, личных тягостей и безделушных бед; мостились под городскими панорамами высеченными решеткой витражных стыков, оттого и по углам оставался шастать недосумрак.  

Сгусток стекающий с воскового стержня тугими, поступательными движениями, собрав каждый глянец с величавого декора, выскреб все поползновения случайных вспышек, стерев все блики и засветки с витражных рам, опрокинул свою тучную омерзительно-ослепительную тушу во внятное небо.  

На улице.  

Замельтешив, пятки быстро разбросали метры, сложенные в присоборную территорию. Слева мост. Памятник.  

Просторная, не без одинокости улица. Щербинистая, в стыках замшелая плитка, покошенная в соседних – врастала в набережную. Два параллельных моста удерживают стежками дырявое полотно ярых берегов Клязьмы в коммуникации. Пол одиннадцатого. Осевшая в полутора часах ходьбы от зенита восковая капля выскребывала последнюю пушистую темень. Шагая по натяжному мосту подхватываю на заносящем ветре, заносчивое тулово.  

До чего же ни к месту эти покладистые участки. Застрой на ново. Под ухом поочередно кряхтят мостовые крепежи, да завывают размозженные под покрышками потоки воздуха.  

Представший некогда простор с моста осунулся, он все меньше, как только я ближе, приставший ветер засунув корни в голову разгонял мысли. Шаги застучали по задворкам, затаптывали навалившиеся груды листьев, приминая их как кучи обрубков бетона, скучивавшихся, обрастающих пылью с трещин каждого этажа. Нечетные дома заметно отставали от противоположного края. Шапки домов свербели под каплей, сырой, и также яркой, на сегодня заменившей солнце.  

Не скрою, шел нацелено, но путь набрасывался на ощупь. Переулки тасовали проходы. Где-то близко.  

Узкоплечие палисадники утратили свою свежесть. Удавленная скученная почвой логично отмирала растительность, одевшись в последний путь в легкую изморозь. Иней подмигивал той самой свечной яркостью, но право, не слезал, как бы безвольно он сделал под солнцем. Я думаю, он еще погарцует, благо мягкотелый восковой обмылок стерпит, не предпримет ничего, ЕМУ ПЛЕВАТЬ.  

Пара домов «пятаками» улеглись на пути как на веки покойника. Обошел. Свежий забор. Едва стоит, а едва держится (все равно не станут пробираться). На подходе стол. Мягкие игрушки – если вернуться вспять, дав простору разрастись, перед глазами встанет ТО ОБВАЛИВШЕЕСЯ, чему так вкрадчиво вторили плюшевые руины. Возложенные цветы. Навалом, еще порожняя пар, тем докучая беспокойному ветру. Он безразлично поддевал охапки букетов, он не испытывал эту игру где нужно вскрыть каждое покушающееся на устойчивость конструкции нагромождение, пока не доведется опоясать каждую строчку зычным прочерком, грифелем по живому.  

Беспокойный, но беспринципный – как девка – ветер, безразлично подсаживал на хвост как приятные, так и мерзостные запахи. Он облачался в вонь, он облачался в аромат. На этот раз безпринуждённо лупасил по шумному алюминию, почесывал челюсти отливов, обобрал листья, и швырнул. Обвалился на меня.  

Он стало быть прильнет к чувственным хрусталикам, взметнет под наволочку век уверенным, как женская рука наплывом, возвращаясь вспять соленной каплей. Но не сегодня. Сегодня мясцы не набухают весенней почкой, сегодня они вкушают вместо ноздрей. Вдыхают каждому знакомый тревогой запах. Набухнув, они раньше может и спроваживали слезы по руслу щеки, но сегодня они воспалились вхолостую, словно сопло конфорки извергало газ с примесью-подельником. Он расползается, ведь в приоткрытую брешь окна залез беспощадный ветер, ветер–форточник, унёсший впоследствии неподъемную, как суммы за новые квартиры ценность. Видно устал от однообразного вида своих вихрей наряженных жухлятиной. Те не многие слезы, свалившиеся с нижнего века, мгновенно испарялись на накаленных щеках.  

Мясцы – узелок резинки дешевой карнавальной маски утаившей виновника отсутствия слез.  

******  

Искренне сопереживаю этим людям. Но не могу представить. До чего. Как. Слезы толком не наворачиваются. Глупые смерти, необязательные, но бытовые.  

Я не знаю. Идти. Не идется.  

Строительный кран разбирал на составляющие бьющую нарывом катастрофу. Строители грузят в полый контейнер остовы утвари, шмотья быта еще не отдавшие ветру запах, что ежедневно подпитывался порными выделениями и уже казалось, рытвинки и трещинки деревянной мебели способны были оставлять свои сальные отпечатки.  

Детская площадка. Вскоре пойдет на разбор. Ветер подсел на несмазанные качели без озорства. Площадка утратила желанность досель не изжила утрата. Ровные перекаты крепежей. Настойчивая тишина. Горка прекратила катать, она часть беззаботного былого.  

Хех…  

На стенах миниатюрной детской горки выскоблены всевозможные надежды и оскорбления. Вот первый чей-то, пусть и не настоящий брачный договор. Правда правое слагаемое любовной суммы уже вычеркнуто. Ну, дело молодое. Брань, нанесенная маркером, прослеживалась через исполосованные буквы. Остался четкий контур взрыхленных прописей. Видимо оскорбило. Вот и еще несколько откровений, пожалуй, одно из них пойдет в название. Оставлю.  

Уходя через соседние задворки, бросил взгляд в последний раз. Обвал зиял в книжном развороте соседних зданий. Оконные рамы скалились своими уникальными распальцовками разбитых стекол. И солнце, уже оно. Солнечные лучи выжигали сетчатку, как облупленные обои, обваливались веки, как этажи панельки; они гнали меня, им не нужно мое жалкое соболезнование, эти примитивные слова поддержки. Я здесь лишний.  

Капля, что подменяла солнце видимо вернулась, вернув яркость иконам, там они явно помогут больше.  

Спешный шаг уводил меня с района, подгоняло спертое дуновение газа. Никак не проветриваемое.  

Следует обмыслить. Заключение выведу в заглавие.