Срок

Нет, пожалуйста, я умоляю тебя. У меня ведь никого нет, кроме тебя. А помнишь, ты говорила, что всегда будешь со мной? Помнишь? Не уходи же, останься со мной. Смотри на меня, пожалуйста, не закрывай глаза, просто смотри на меня, я хочу видеть твои глаза. Я говорил, что хочу вечно смотреть в них, дай мне смотреть в них. Не закрывай, я прошу тебя. Всё ведь хорошо, мы справимся, слышишь – мы, я никогда не оставлю тебя, всегда будет только «мы». Ну же, не отпускай руку, держись, всего чуть потерпеть, слышишь меня, смотри, только смотри на меня!  

–И давно он так?  

–Семь лет, с самого первого дня, как был доставлен сюда.  

–Когда-нибудь он замолкает же?  

–Я не припомню и раза, чтоб он ничего не говорил, не кричал, не мямлил или стонал.  

–Вы ведь знаете его историю?  

–Конечно. Держу пари, вы не найдете никого в городе, кто б не знал. Бедняга стал чем-то вроде знаменитости.  

–Бедняга?  

–Ну а как же, офицер? То, что он сделал – непоправимо, глупо спорить, но разве это не болезнь виновата? Он виновен по закону, его руками сделаны преступления, но разве он был в себе? Теперь ему страдать тут до конца жизни, даже не зная, за что.  

–У вас оригинальный взгляд на вещи. Оригинальный для человека, который уже работает здесь?  

–Двадцать три года. Я не верю, что сострадание имеет срок годности, офицер.  

–Хорошо бы это было правдой. Вас предупредили, почему я здесь?  

–Только в общих чертах. С персоналом не делятся всеми делами клиники.  

–Могу я к вам обращаться просто по имени?  

–Конечно, офицер. Для вас я просто Майк.  

–Спасибо, Майк. Дело в том, что в пригороде совершено убийство, подозрительно схожее с тем, что семь лет назад совершил он.  

–Матерь божья. Но вы же не думаете, чтобы Джо был виновен? Это совершенно невозможно. Отсюда нет выхода, офицер, вы сами видели количество охраны...  

–Джо? Так по-приятельски.  

–В смысле, Джозеф, Джозеф Слендер.  

–Вы общаетесь с ним, Майк?  

–Я общаюсь со всеми пациентами, когда приношу им есть, или когда вместе с охранниками захожу внутрь для уборки, смены белья и прочего.  

–Снова сострадание?  

–Вежливость, пожалуй. Это их дом, они хозяева своих камер, а меня учили говорить с хозяевами, когда входишь к ним в дом.  

–И отвечает ли Джо вам что-нибудь?  

–Он даже не замечает моего присутствия.  

–А могу ли я сейчас войти в палату?  

–В присутствии дежурного доктора и охраны – конечно, но есть ли смысл допрашивать его?  

–Того требует протокол.  

–Понимаю. Я сейчас позову доктора и охрану.  

Майк уходит, оставляя офицера полиции Хоффмана наедине с холодным, тошнотворно чистым коридором психиатрической лечебницы. В том ли дело, что сама суть подобных учреждений давит на вас, или же всем проектировщикам и дизайнерам мира одинаково хорошо удается интерьер полного уныния? Хоффман не знал ответа, но знал уныние. Вскоре появился Майк со связкой ключей, доктором и двумя сотрудниками охраны. Внутри произошел короткий разговор на разных полюсах. Пациент не прекращал повторять одно и то же, вопросы полицейского игнорировал, прочих присутствующих также не замечал. Через пять минут Хоффман обратился к доктору с просьбой оставить их наедине, якобы разговору может помочь неожиданная для пациента компания. После недолгих уговоров тот согласился, не видя угроз безопасности, и офицер оказался в компании одного лишь сумасшедшего.  

–Ну что, Джо, не помнишь меня? Конечно, нет. Ты говори, говори – не стесняйся моего присутствия. Мне и не требуется твоего понимания или конструктивного диалога. Я пришел сюда лишь за вдохновением... Всё не то, Джо, ты понимаешь меня? Представь, неделю назад я порезал одну визгливую суку с её выродком, но ничего не почувствовал. Не уловил той магии, что очаровала меня семь лет назад. И вот я подумал, что вид такого никчёмного ублюдка, как ты, сможет вернуть мне её. Ведь тогда это были твои жена и дочка, кому как ни тебе произвести на меня нужное впечатление? О, Джо, жаль ты видел только результат. Ощути ты то, что ощутил я, кто знает, может и не осудил бы меня, да и сам бы не свихнулся. Воспоминания заставляют меня вздрагивать. Ты знаешь, это абсолютный экстаз, где ужас быть пойманным только добавляет остроты. А когда мне удалось пустить следствие по ложному следу и доказать твою виновность, я и вовсе показался себе благословленным. Но столько лет работы притупили рецепторы. Ложь, риск, страх – ничто меня больше не тревожит. Потому я пришел к тебе. И знаешь что? Мне кажется, я уже чувствую себя лучше. Спасибо, Джо, счастливо тебе сгнить в этой палате.  

Офицер Хоффман был пойман спустя две недели. Сперва он отпирался, но неопровержимые доказательства наконец развязали ему язык. Бывшего полицейского признали виновным в четырёх доказанных убийствах и приговорили к высшей мере наказания – электрическому стулу. В день казни, за несколько часов до своей кончины Хоффман получил следующую записку:  

«Мой друг любит говорить, что у сострадания нет срока годности. И он это доказал. Но срока годности нет и у моего терпения. Счастливо тебе сгореть на электрическом стуле. ».