Сны Солвейги.

Вибрацию под босыми ногами она почувствовала гораздо раньше, чем послышался звук приближающегося состава. Старинное здание вокзала выглядело совсем заброшенным. Свет великолепных латерн едва пробивался сквозь осенние вечерние сумерки. Кирпично красные скукоженные листья бездвижно устилали перрон, на котором стояла Солвейга.  

Гул нарастал и, казалось, постепенно заполнил бездвижное пространство вокруг и даже само сознание девушки. Старинный, словно сошедший с фотографий середины девятнадцатого века, черный паровоз вырвался из гущи сизого тумана. Щеголяя своими ярко красными колёсами и поручнями, он поприветствовал Солвейгу протяжным гудком прежде, замедляя ход. С грозным шипением машина остановилась и почти сразу же лязгнули двери последнего вагона. В тусклом свете едва можно было рассмотреть сутулую фигуру сошедшего пассажира. Паровоз вновь начал движение и уже через несколько мгновений исчез в сумеречной бездне, оставив за собой шлейф клубящегося дыма.  

Холодало. Необыкновенно красивое шёлковое красное платье стало влажным от медленно оседающего тумана и неприятно липло к хрупкому очень бледному телу, предательски путаясь в ногах.  

Здание вокзала манило своей тишиной и умиротворённостью. Да, ей нужно туда. Солвейга удивительно легко отворила массивную двустворчатую дверь. Шелест старой листвы сопровождал каждый её шаг, ибо даже чёрно-белый шахматный мраморный пол внутри был покрыт этим пожухлым ковром.  

Зал ожидания поражал своим масштабом и великолепием. Центральной фигурой являлся высокий фантан в виде чаши из белого мрамора. Такой же молчаливо мертвый, как и все вокруг. Скупой свет проникал сквозь невероятно высокие стеклянные арочные потолки. Люди, бездвижно сидящие в креслах, выглядели совсем серыми. Их было много. Они просто сидели и ждали, сфокусировав свои пустые взгляды куда-то в пол. Ни у кого из них не было с собой никакой поклажи, словно они случайно здесь оказались и остались навсегда. Ноги Солвейги с каждым шаг становились всё более и более ватными. Хотелось сеть рядом с этими людьми. И ждать, как и все они. Но чего ждать?  

Девушка из последних сил пересекла зал и встала возле огромных окон, выходящих на другую сторону вокзала. Всем своим телом на прижалась к холодному стеклу. Там, по другую сторону, в белой палате и, так же у окна, стояла уже немолодая, но совершенно прелестная миниатюрная женщина. Неожиданно она повернулась лицом к Солвейге. По её щекам текли слёзы.  

– Солвейга! Дитя мое! – только теперь Солвейга увидела больничную койку в углу палаты. На ней лежала белокурая хрупкая девушка.  

– Солвейга! Я не знаю, что мне делать. Денег на дорогую клинику у меня нет. Ты же знаешь.  

Тишина господствовала по обе стороны. Стекло начало запотевать от теплого дыхания девушки.  

– Нет, ма. Я здесь! Я жива! – тонкими пальцами она пыталась протереть мутнеющее окно, но ничего не получалось.  

Тик-так, тик-так. В огромном молчаливом зале эти звуки показались неприлично громкими. Солвейга повернулась к выходу. Дверь была распахнута настежь. Туман рассеялся. Над входом, ведя свой неумолимый отсчёт, шли огромные часы с черными римским цифрами и ажурными стрелками.  

^_________^^_________^^_________^  

Тиканье настенных часов сильно раздражало и мешало. Кто вообще придумал вешать механические часы в палатах. Зачем? Роберт никак не мог начать читать ей новую книгу, хотя большую часть дежурства ждал именно этого момента, но теперь просто сидел рядом с койкой и слушал ход простых черных стрелок. Сегодня он принёс ей апельсины. Самые душистые и красивые, какие только смог найти. Когда смена закончится, он их заберёт и, как это часто бывало, подарит милым девушкам сестричкам.  

Местный персонал шептался, что её должны перевести в другое место. У семьи нет денег на дорогой уход и лечение, а значит и шансов на выход из комы меньше. Их и так оставалось немного, ведь с момента аварии прошло три недели.  

Эмоции переполняли молодого человека. Отчаяние. Сочувствие.  

Симпатия. Безысходность. Злость. Он наклонился и взял её за руку.  

– Солвейга! Я верю, что ты можешь вернуться. Давай, сожми мою руку.  

На тумбочке стояло фото в рамке, на котором счастливо улыбалась белокурая хрупкая незнакомка в красном платье, которое так сильно ее украшало.  

^_________^^_________^^_________^  

Солвейга сидела в одном из кресел первого ряда, послушно сложив руки на колени. В зале по прежнему царили осенние сумерки, слегка разбавленные светом уличных фонарей, который проникал сквозь распахнутую дверь. Холод жёлтых железных сидений медленно проникал под кожу, растекаясь по всем органам, вынуждая тело медленно цепенеть. Справа сидел мужчина, широкополая шляпа и плащ которого были усыпаны всё теми же пожухлым листьями. Кожа на лице напоминала старые стены с облупившейся краской. Ресницы и брови покрывал пепельно серый налёт, похожий на седину, хотя мужчина вовсе не был стар.  

Почему-то пахло апельсинами. Спелыми сочными и яркими. От насыщенного аромата в висках начала пробуждаться тупая боль, нарастая, как снежный ком. По бледным щекам девушки потекли слезы отчаяния. Босые ступни ощутили уже знакомую вибрацию. Снова поезд. В зале послышалось шуршание. Кто-то из ожидающих встал и побрел к выходу, буквально разрывая своим действием глухую тишину и виски Солвейги.  

– Солвейга! Я верю... Сожми мою... – откуда исходили эти обрывистые фразы она не могла понять и объяснить, но её кто-то звал. В неё кто-то верил. Она сжала озябшие ладони в кулаки и поднялась на ноги. Отчётливо слышался грохот поезда. Девушка направилась к выходу.  

На заброшенной станции в свете великолепных старинных латерн, стояли двое. Белокурая хрупкая девушка в восхитительном красном платье и мужчина в костюме рабочего завода. Из мглы выскочил паровоз, замедляя ход. Первый вагон остановился прямо напротив них, знакомо лязгнули железные двери. Люди вошли и состав сразу же начал набирать ход, унося своих пассажиров обратно в жизнь.  

8. 11. 2020  

Skangaļi