Бондарка-89

Признаться, с немалым страхом ожидал я окончания своих первых отгулов. Ведь за ними неизбежно ждала меня работа в «резерве». Или просто – «резерв». То есть, надо было бы приходить к девяти утра в двухэтажное немецкое здание горчичного цвета – отдел кадров Базы Тралового Флота, спускаться по округлой лестнице в подвальный этаж, и там уж пристраиваться в хвост вьющейся очереди мореманов, что были сплошь в заграничных высоких кроссовках непременно белого цвета, фирменных джинсах и рабочих зелёных штормовках с нарукавной нашивкой «Минрыбхоз» (или, на худой конец, в курточках с нашивкой «Феррари» – такая была мода в 1989 году. А потом эти упакованные, в немалом числе высокомерные и где-то даже спесивые мужи и парни получали от «начальника Чукотки» (ведавшего всю жизнь, сколько помнили, морским резервом Степан Анатолича) наряды – чаще всего на уборку улиц, и другие хозяйственные и подсобные работы. И, получив на определённом им участке метлы в руки, форсистые моряки загранплавания дружно, но не в такт, шуршали теми по мостовым на обозрении обычных, спешащих по своим делам, серых сухопутных горожан.  

Белые кроссовки с высоким задником, купленные в самом Буэнос-Айресе (с надписью на правом «Reebok», на левом – «Rebook») были теперь и на мне. Как и джинсы, как и минрыбхозовская штормовка. Но подметать улицы матросу, на славу отработавшему в трюме первый свой, длиною в пять месяцев, рейс, слетавшему на другой конец света, повидавшему красавицу – столицу Аргентины, не пристало!  

Потому, задумал заранее – найти где-то работу, и устроиться переводом до следующего рейса. Народное хозяйство области, что находилось в некотором уже перестроечном упадке, опять же поднимать было надо.  

Да, я был такой – сознательный элемент!.. (Кому только на тот момент такие уже нужны были?!)  

Само собой, идти надо было куда-то на предприятие отрасли рыбной промышленности. Вот я и надыбал – Тарный комбинат ( именуемом в простонародье «бондаркой»), что и находился в моём районе, и располагался в окутанном мне немалой тайной месте – чуть в стороне главной дороги, и на отшибе. В самом конце длинной и достаточно безлюдной улицы, что начиналась зелеными садами и заканчивалась парой убогих хрущевок со злачными своими обитателями, притулившихся у трехэтажного административного здания Тарного комбината. Правда, на самом комбинате временной, на какие-то два-три месяца работы не нашлось (сокращения, слепо приносимые в жертву перестроечного ускорения, шли по всей стране), но требовались грузчики в погрузрайон.  

Бойкая востроносая кадровичка шустро выпытала, сколько денег заработал я за морской свой рейс.  

– Две с половиной тысячи г’ублей – это очень много! Мой сын г’аботает на бег’егу, и скопил за несколько лет одну только тысячу. А деньги нам ског’о понадобятся, – она выразительно поджала острым подбородком шею и заговорщицки глянула поверх очков, – когда нас начнут с этой области выгонять, чтобы купить хоть какой-то угол – там в г’оссии.  

Тактично не возразив (что там – или здесь! – можно за тысячу – или две – «деревянных» рублей теперь купить? ), я кивнул согласно, и спросил уже по делу, как добраться до нового места работы.  

– Это на пересечении Дзержинки и Муромской – туда, в глубь еще, наискосок, по дороге идти надо.  

Это точно была Муромская сторонка!.. На совершенном отшибе, в пригороде, по существу. И дорога шла мимо сосен и тополей. Но это был идеальный для трюмного матроса – морского грузчика – вариант с работой.  

Погрузрайон представлял из себя необозримое пространство, огороженное деревянным забором, в дальнем конце которого через ворота приходили железнодорожные пути. В начале стоял опрятный трёхэтажный домишко голубого цвета, умещавший управление и бухгалтерию, рабочую столовую и раздевалку на первом этаже. Несколько бытовок виднелось вдали, присутствовали старый дощатые склады и новые ангары. Рельсы испещряли всю территорию вдоль и поперёк.  

Пожилой, сердобольной, черноглазой начальнице цеха Ирине Матвеевне, сохранившей черты былой красоты, я сразу лёг на сердце. И был определён в бригаду Николая Ростовицкого.  

– Сегодня в ночь тогда и выходите!  

Тревожны, все-таки, ночные смены… И когда шел я по абсолютно пустынной в поздний час дорогой, не очень уютно было на душе (сейчас бы спать комнате с мягким желтым светом ночника укладывался, да справочник водолаза на сон грядущий почитал), но малодушные мысли о метле все равно не посещали.  

Сильный духом тогда был парняга!  

Бригадир оказался крепким мужиком лет тридцати с лишним, с черными усами и в меру длинными вьющимися волосами. Кажется, был он в это вечер самую малость под мухой. Глянул, вошедши в раздевалку, в мою сторону довольно неприязненно:  

– Ты, что ль, ко мне в бригаду?.. Ну, пошли!  

Причину не слишком доброжелательного отношения он поведал в эту же ночь:  

– На одного человека легче наряд нарисовать, чем на двоих.  

Да, бригада Николая Ростовицкого состояла теперь из двоих грузчиков: бригадира непосредственно, и меня грешного. А до сего дня Колёк трудился на славу один.  

Наша бытовка находилась у самых противоположных ворот. В большой комнате, с деревянными скамьями у стен и большим столом с костяшками домино посредине, дремал сцепщик тепловоза.  

– Сколько Кот сегодня выгрузил, не знаешь? – спросил у него Николай.  

– Четыре вагона.  

Николай досадливо поджал губы.  

«Кот» (Котов), как выяснил я себе чуть позже, был бригадиром передовиков, и Николай очень ревностно относился к тем успехам.  

– Ну, у него вагоны были… А молдаван тебе ключа от вагончика не оставлял – я чего-то найти не могу.  

– Не-е!  

Посидев немного, пока Николай, задымив сизым дымом всю комнату, докурил свою папиросу «Прима», мы поднялись и, тяжело переставляя ноги в кирзовых сапогах, пошкрябали на работу.  

– Я ключ от вагончика не могу найти, – сетовал бригадир, – куда его этот черт дел? Блин, спрятал там, наверное, что-то свое!  

В потёмках Николай долго шарил по крыше металлического контейнера, в котором, внавалку с другим подручным скарбом, лежали необходимые нам сейчас для открытия вагона ломы и лампочка – переноска. Ключа все не находилось. Наконец, присмотревшись к замку, бригадир процедил зло:  

– Да, хитрый ты, Ваня, мужик – ничего не попишешь!  

Ключ торчал непосредственно в навесном замке.  

Я подхватил ломы, Николай взял моток проводов переноски на плечо.  

– Покаты еще надо сразу принести.  

Покатами называлось приспособление о двух длиннющих деревянных жердях, скреплённых между собой, на манер обычной лестницы, брусками. Ширина покатов была чуть меньше пятидесятилитровой бочки («пятидесятки»), или «тридцатки» – бочки поменьше, объемом в тридцать литров. В общем – такая длиннющая, с виду, «лестница», только что ступени-перемычки были друг от друга на расстоянии семимильных шагов.  

Сорвав пломбу, бригадир умело, хоть и с чертыханиями (как работать с ломом в руках, но без такой-то матери? ), открыл вагон. Тяжелая дощатая дверь со скрежетом поехала вбок, и деревянные бочки, стоящие в темноте вагона тремя рядами вверх, чуть не посыпались на наши головы.  

– Осторожно!.. Дай я начну!  

Николай, взобравшись в вагон, расчистил, побросав бочки на землю, пятачок – плацдарм, и тогда уж вскарабкался и я.  

– Пока так, без света побросаем – переноску повесить некуда.  

Мы начали споро швырять бочки на землю. Как положено флагманскому трюмному, я старался успевать быстрее бригадира.  

– Ты в бочки тоже заглядывай, – велел Николай, – если вагон московский, то там горбуша может быть.  

Ничего мне это не говорило – эка невидаль, горбуша! В течение пяти месяцев промыслового рейса мимо меня проезжали по транспортерным лентам нескончаемые, рябящие в глазах потоки макруруса, макруронуса, хека и даже клыкача. А я сейчас буду в каждой бочке затхлой завалящую рыбу неизвестно какой свежести высматривать! Этак, я до утра свою половину вагона разгружать буду.  

Но, из уважения к бригадиру, приходилось все-таки иной раз в какую-то бочку для проформы «жало совать».  

«Московский вагон»… Интересно – у них там, в Москве, давно уже с продуктами туго и скудно, а тут какая-то рыба красная! Да, неужели ж они пропустят её!..  

Да, Москва большая – попробуй ты такую прорву народа прокорми!  

(продолжение следует)