Тётя Клава и Клара.

Много лет назад командировки  

были частью моей работы.  

Самолётами добираться я не любил:  

хоть и быстро, но не интересно.  

И когда выпадала возможность  

отправиться поездом, я её использовал  

с превеликим удовольствием. Что можно  

узнать за несколько часов полёта о  

сидящем рядом человеке? Да, практически,  

ничего. Снующие туда-сюда стюардессы,  

тесно прижатые друг к другу пассажиры,  

ровный гул двигателей не располагают  

к откровенным дружеским беседам.  

Да и пассажиры заняты каждый своим  

делом: кто читает, кто сосредоточенно  

жуёт, кто спит и похрапывает. Скука.  

Другое дело пассажиры в вагоне поезда.  

Даже в плацкартных вагонах люди быстро  

сближаются и делятся друг с другом тем,  

чем никогда бы не стали делиться с близкими.  

Оно и понятно. Подсознательно  

(или сознательно? ) люди понимают, что с  

дорожными собеседниками они уже,  

наверняка, больше не встретятся и можно  

выложить всё, что долго таилось в глубине  

души. Вот за эти разговоры и любил я ездить  

в поездах, а не летать самолётами.  

Да ещё, если и собеседник окажется  

хорошим рассказчиком, тут уж я – весь  

внимание. Надо сказать, что мне частенько  

везло именно на таких попутчиков.  

Так случилось и в тот раз, когда я  

возвращался из командировки. Захожу  

в двухместное купе, а там уже расположился  

такой представительный товарищ  

( о современных господах в то  

время слыхом не слыхали), успевший  

уже переодеться в "походно-поездную"  

форму, практически домашнюю. Познакомились.  

Молодая проводница Клава принесла  

чаю в стаканах с подстаканниками.  

Поговорили ни о чём и о подстаканниках  

тоже. Потом поделились целями поездки,  

попили чуть остывшего чайку  

и решили, что пора и поужинать.  

После похода в вагон-ресторан стали  

готовиться ко сну. Хоть за окном вагона  

уже потемнело, но спать ещё не хотелось  

и я, вдруг, спросил своего попутчика,  

почему он как-то странно посмотрел  

на проводницу, когда она назвала своё  

имя. Мне ещё показалось, что он  

улыбнулся и покачал головой.  

Сосед удивился моей наблюдательности,  

помолчал некоторое время, словно  

раздумывая над чем-то. Потом, словно  

убедившись в том, что я готов выслушать  

его, поведал мне интересную историю.  

Недавно я обнаружил в своих старых записных  

книжках схематическую запись того рассказа.  

Перескажу эту историю, как смогу от первого лица.  

РАССКАЗ МОЕГО ПОПУТЧИКА.  

Начну издалека. Ночь длинная – выспимся.  

Так вот, окончил я десять классов в  

40-ом году и поступил в пехотное училище.  

Предки у меня были пехотными офицерами.  

После летних лагерей должны были  

отпустить нас в отпуск. А тут война.  

Фронт быстро приближался к Москве и  

было уже не до учёбы, и не до отпусков.  

Присвоили нам звания сержантов, посадили  

в вагоны и отправили на фронт. Начальник  

штаба армии критически посмотрел на  

пацанов в военной форме, хмуро улыбнулся,  

произнёс в усы что-то похожее на "жаль, жаль",  

махнул рукой комбригу, чтобы забирал и,  

ссутулившись пошёл к господскому  

дому старинной усадьбы, где, видимо,  

располагался штаб. После короткой  

процедуры распределения попали мы  

в разные полки, а уж там разобрали  

нас по батальонам и ротам.  

Мой батальон только что вышел из  

тяжёлых оборонительных боёв, уступив  

немцам господствующую высотку.  

Потери батальона были огромны.  

Из командного состава в строю остались  

трое взводных, один ротный командир,  

комбат и начальник штаба. Вот и  

сформировали они из оставшихся рядовых  

бойцов пехотную (стрелковую) роту с тремя  

миномётами, взвод пулемётчиков и  

отделение связистов. Из-за нехватки  

командиров мне поручили командовать  

пехотным взводом. Ещё в боевом составе  

роты числился санвзвод в лице старшего  

сержанта медицинской службы тёти Клавы.  

На её потёртой, но удивительно чистой  

гимнастёрке сияла, начищенная до блеска,  

медаль "За отвагу". Это было удивительно,  

потому что награды в то время были редкостью.  

Командир роты, знакомя нас с личным составом,  

кивнул на медаль и пояснил: "За финскую".  

Тёте Клаве было уже за 40. Небольшого  

росточка, она ко времени нашего прибытия в батальон вытащила на себе из боёв чуть ли не целый взвод раненых бойцов. В роте её любили и берегли, как могли. Характер у неё был своенравный. Она редко кого слушалась и делала всё, как считала нужным и правильным. Авторитетом для неё служил только командир роты, с которым она прошла финскую кампанию.  

Два дня на передовой стояла тишина.  

Лишь изредка со стороны немцев залетали  

несколько мин. Видно, пристреливались.  

Мы тоже отвечали минами, стараясь  

накрыть огневую позицию фашистов.  

После выстрелов сразу меняли дислокацию.  

Немцы, наверное, тоже. За это время,  

как могли, укрепили оборону. Отрыли  

несколько окопов для пулемётчиков,  

даже построили нечто похожее на блиндаж,  

который сослужил нам не свойственную  

ему службу, к чему приложила хозяйственную  

руку тётя Клава. Только наш блиндаж обрёл  

крышу, как тётя Клава соорудила с помощью  

двух бойцов брезентовые стены и устроила  

внутри "баню". Погода стояла мерзкая. Дождь,  

ветер, грязь. Обмундирование не успевало  

просыхать. Не помогали и плащ-палатки.  

  Вы бы видели эти счастливые лица  

выползавших из "бани" солдат. К утру вся  

рота была перемыта и пересушена.  

А утром ротный собрал командиров взводов  

и довёл до нашего сведения приказ комбата  

отбить у немцев эту проклятую высоту.  

Оказывается в нашем направлении  

пробивается из окружения группа наших  

и высота для них как бельмо на глазу.  

Если мы и не сбросим немцев с высоты,  

то хоть отвлечём их силы от этой группы.  

Ротный поругался, поругался, но приказ  

есть приказ. Два раза мы ходили в атаку  

и оба раза нас с потерями немцы возвращали  

на исходные позиции. Когда комбату доложили  

о потерях, там наверху исхитрились прислать  

нам целый взвод бойцов с лёгкими ранениями.  

Ротный тогда вообще взбеленился, бросился  

к телефону, но, видно, получил "ценные  

указания" с противоположного конца провода.  

После короткого совещания решили мы  

попробовать атаковать высоту под покровом  

ночи. Ночь как назло, выдалась лунная, но  

мы поползли на штурм.   Но только поднялись  

в атаку, как немцы открыли перекрёстный  

огонь из крупнокалиберных пулемётов. Да ещё  

и осветительную ракету подвесили. Мы как  

на ладони. Я же молодой был, горячий. Бегу  

впереди всех, ору что-то непонятное. Ну и  

наткнулся на пулю, которая, к счастью, прошла  

навылет.  

Очнулся уже в санбате, откуда увезли меня  

в полевой госпиталь, а затем в тыл.  

Пока находился в санбате, молоденькая сестричка  

на мои расспросы рассказала, что привезли  

меня с передовой двое сержантов на полевой  

кухне, сдали врачам и убыли обратно на  

передовую. В роте было всего четверо  

сержантов, включая меня и тётю Клаву.  

  Вернувшись в полк после комиссии, стал я  

потихоньку разыскивать тех сержантов.  

Но, к глубокому моему разочарованию и  

сожалению, оба они погибли, а бойцы нового  

пополнения о той высоте ничего не знали.  

Ничего не было известно и о тёте Клаве.  

  Через некоторое время, получив лёгкое  

ранение руки и находясь в медсанбате,  

встретил там старшину Пахомыча, который  

во время боёв за ту несчастную высоту  

доставлял в роту походную кухню, запряжённую  

двумя лошадьми. Пахомыч и рассказал о том,  

что произошло в тот роковой день. Когда с  

флангов немецкой обороны ударили пулемёты,  

роте пришлось залечь и потихоньку, ползком  

и короткими перебежками, возвращаться назад.  

Командир роты собрал взводных, сказал,  

что утром придёт пополнение с боеприпасами  

и, при поддержке двух танков, роте приказано  

взять эту высоту. Тут он заметил, что одного  

взводного нет. Один из бойцов доложил, что  

видел, как я упал, но подумал, что я залёг и  

ползу где-то сзади. Вот тут-то тётя Клава  

высказала всё, что она обо всех думает и  

кто они такие, если забыли о командире  

в бою. Она прихватила с собой того солдатика  

и поползла искать меня. Нашла. Перевязала и  

дотащили до бруствера, где и приняли меня  

мои солдатики, а ротный отправил в санбат.  

Пахомыч ещё сказал, что высоту рота у  

немцев отбила и удерживала до прорыва  

окружённой группы. В боях за высоту  

солдатик тот погиб,   а тётю Клаву ранили.  

После рассказа Пахомыча засела у меня  

в мозгу заноза. Пообещал я себе приложить  

все силы, чтобы разыскать тётю Клаву, если  

останусь живым. Она же мне жизнь спасла.  

Если бы не её решительность и чувство  

долга, истёк бы я кровью и врачи были  

бы без надобности. А они, спасибо тёте  

Клаве, меня с того света вытащили.  

  Не буду подробно рассказывать о своих  

стараниях, а скажу, что я, в конце концов,  

её нашёл. После войны, уже демобилизовавшись,  

поступил я учиться в институт инженеров  

железнодорожного транспорта (военная  

карьера мне не светила из-за ранения).  

После второго курса направили нас  

проходить практику в разные управления  

железных дорог. Я оказался в небольшом  

числе студентов, которых приняла к себе  

Московская железная дорога. И все  

мы были распределены по разным направлениям  

проводниками в паре, конечно, с опытными  

работниками. Моим маршрутом стал поезд  

Москва – Одесса. В этом-то  

поезде я и познакомился с Кларой.  

Подробности опущу, скажу только, что  

через год мы поженились. В институте я  

был весьма успевающим студентом да ещё  

и членом партии. Наверное поэтому  

профком сделал мне роскошный свадебный  

подарок – путёвку в черноморский дом  

отдыха железнодорожного ведомства на двоих.  

  Конечно, радости нашей не было предела и  

когда подошёл срок мы ринулись к Чёрному  

морю на поезде Москва – Одесса. И надо  

же так случиться, что поезд обслуживала  

бригада проводников, в которой я проходил  

практику. Узнав, что я еду с молодой женой,  

они, в качестве свадебного подарка устроили  

нам ужин в вагоне-ресторане "за счёт заведения",  

как было тогда модно говорить. Словом,  

сошли мы в Одессе в наилучшем расположении  

духа. Без проблем добрались до дома отдыха,  

устроились и на следующее утро уже загорали  

на песочке великолепного пляжа. Там Клара  

и стала настойчиво расспрашивать об  

обстоятельствах моего ранения. Она и раньше  

спрашивала откуда у меня такие шрамы,  

но я отшучивался типа "бандитская пуля".  

Но в тот раз она меня "достала". Ох, уж эти  

женщины! Как ни крутись, а они, если  

что-то задумали, то рано или поздно,    

обязательно своего добьются.  

  Когда я закончил свой коротенький рассказ,  

она долго сидела молча, обняв меня и положив  

голову мне на плечо. Я уже подумал, что она  

уснула, но Клара резко отодвинулась и, глядя  

на меня хитрющими глазами, сказала:  

"Оказывается, я знаю тебя уже давно.  

Да, да! Очень давно".  

Наверное, вид у меня был такой ошарашенный,  

что она расхохоталась. Потом приняла  

серьёзный вид и следующая её фраза  

ошарашила меня ещё более: "Ведь твоя тётя  

Клава – это моя родная тётя, сестра моей мамы.  

Она рассказывала, как вытащила ночью с поля  

боя тяжелораненого сержанта после неудачной  

попытки выбить немцев с какой-то высотки.  

Она и имя твоё называла. И знаешь, у меня  

с самого начала нашего знакомства было  

такое чувство, будто мы когда-то были знакомы.  

Я не говорила тебе об этом. Вдруг сочтёшь  

психопаткой. А мне это надо?  

Я, ведь, не психопатка. Верно?  

И Кларой меня назвали в честь тёти.  

Мама хотела назвать меня Клавдией, Клавой,  

но папа наотрез отказался давать это имя  

своей дочери. Он же человек просвещённый  

и знал, что по гречески оно означает "хромая".  

А вот Клара – "светлая", "ясная" – как раз  

подходит и созвучно Клаве. На том порешили  

и я стала Кларой". После этих слов я  

только смог выдавить из себя вопрос  

о фамилии тёти Клавы и, услышав ответ,  

понял, что вот он, мой час. Настал!  

Предложение навестить тётю Клаву  

моей молодой жене понравилось и после  

успешного закрытия зимней сессии  

отправились мы в гости к тёте Клаве.  

  Жила она в небольшой деревушке, вольно  

раскинувшейся между двумя речушками.  

Там были даже улицы, которые, проходя мимо  

так называемых усадеб, ломались от дома  

к дому, принимая зигзагообразный вид.  

Ни одной прямой улицы. Никто их, конечно,  

не чистил. Только утрамбованный санный след.  

  Дом тёти Клавы стоял над самой речкой  

на невысоком обрыве. Высоты этого обрыва  

хватало, чтобы в половодье вода не добиралась  

до дома. Война почти не затронула эти места.  

Когда фронт приблизился, местное население  

дружно поднялось и, прихватив даже  

различную живность, направилось к  

железнодорожному узлу. Там их посадили  

в теплушки и отправили на восток. Рёв  

стоял над станцией страшный, но бойцы  

НКВД, стоявшие в оцеплении, своё дело  

знали хорошо. Всё, что было крупнее гуся,  

которого можно посадить в корзину,  

было оставлено на станции.  

  К оставленной деревне с западной стороны  

не было проложено ни одной мало-мальски  

проезжей дороги. Да и с востока тоже.  

Немецкие войска обогнули деревню с двух  

сторон, а несколько мотоциклистов, заехавших  

туда мимоходом, сожгли пару домов и укатили  

дальше. Дома стояли так далеко друг от  

друга, что даже в сильный ветер не пострадали  

от пожара. Так и пустовала деревня  

до тех пор, пока Красная Армия не погнала  

фрицев обратно, да так, что они не успели  

и в этот раз сжечь её. Несколько шальных  

снарядов, всё-таки, разрушили плотину  

и немного повредили мельницу. А три  

воронки от взрывов образовали  

озерца, в которых поселились гольяны.  

  От железнодорожной станции до деревни  

попутчиков не нашлось, так что сошли  

мы с грузовика не доезжая до деревни.  

Погода стояла тёплая, шёл лёгкий снежок  

и нам было в удовольствие добираться до  

цели нашего путешествия своим ходом.  

 Клара издали увидела дом тёти Клавы и,  

хитро улыбаясь, спросила смогу ли я найти  

интересующий нас дом. Как ни странно,  

но мне удалось, после некоторых размышлений,  

решить эту задачу. Откровенно говоря,  

я просто угадал. Но Клара с таким удивлением  

и даже уважением смотрела на меня, что  

я ей в этом не признался и принял важный  

вид бывалого фронтовика. Хоть я и не служил  

в разведке, где положено быть внимательным  

и наблюдательным, но всё же, всё же...  

Это, конечно, не главное, о чём хочу рассказать.  

Забыл упомянуть, что Клара заранее уговорила  

меня взять с собой мою фронтовую одёжку  

и теперь на мне под зимней курткой была  

надета гимнастёрка с погонами и всеми  

регалиями демобилизованного гвардии  

старшего сержанта.  

Подходим мы, значит, к дому и понимаем,  

что в доме нет никого. Дверь заперта не на  

замок, а на палочку в виде крючка. Я ещё  

подумал, что любой заходи, бери чего надо  

и уходи. Вынули палочку, зашли и я понял,  

что брать-то здесь нечего, если только  

зашедший не "гол как сокОл". Всё здесь  

было бедненько, но чисто. О продуктах и  

сказать нечего. Их мы не обнаружили.  

Не считать же за продукты полбуханки  

чёрного хлеба, пару луковиц и горсть  

муки в консервной банке. Видно нашла  

на тётю Клаву чёрная полоса.  

  Между прочим, мы с Кларой везли с  

собой увесистый вещмешок, набитый  

довольно дефицитными в те времена  

продуктами. Достать их без особых  

знакомств было трудновато, да и с  

деньгами туговато. Но мы, кроме  

стипендий, имели дополнительный  

приработок. Я пристроился в близлежащий  

магазин грузчиком и, хоть не постоянно,  

но зато сразу после работы получал на  

руки какую-никакую сумму дензнаков.  

А Клара подрабатывала на швейной фабрике.  

Кроме того, нам ещё по такому случаю  

ссудили довольно значительную сумму  

однокурсники. Купленными на эти деньги  

продуктами мы и набили наш вещмешок,  

который затолкали под кровать и стали  

осматриваться. Осматривался, конечно  

в основном, я, так как Клара была уже  

знакома с тёткиным жильём.  

  В доме, или как там говорят –  в избе,  

было тепло. Печка ещё не успела остыть.  

Видно хороший печник сложил это чудо –  

русскую печь. Обычно её протапливают  

рано утром и, если на улице не слишком  

морозно, то тепло сохраняется с утра и  

до утра. Конечно и изба должна  

быть срублена добротно.  

Пока мы осваивались снаружи послышались  

шаги и Клара быстренько затолкала меня за  

занавеску, разделявшую помещение на  

условные зал и спальню. Из-за неё я ничего  

не видел, только слышал, как скрипнула дверь  

и кто-то вошёл в дом. Некоторое время  

слышались охи, ахи, всхлипы и невнятное  

бормотание. Наконец, я чётко услышал  

голос тёти Клавы. Этот мягкий, с лёгкой  

хрипотцой голос, я узнал бы из тысяч женских  

голосов. Её вопрос о следах мужской обуви  

на снегу заставил меня выйти из-за занавески.  

Клара стояла в обнимку со своей тётей и  

смущённо признавалась в том, что уже  

замужем, а этот, внезапно появившийся  

гвардии старший сержант, и есть её муж.  

Потом она объяснила, что свадьба была  

чисто студенческая – в складчину и об этом  

событии тётя Клава узнаёт первой из всей родни.  

Ни мои родители, которые после окончания  

войны остались жить в сибирском городке,  

куда были эвакуированы вместе с заводом,  

на котором работали, ни родители Клары  

не были извещены об этом важном событии  

в нашей жизни. Тётя Клава внимательно  

слушала и одновременно пристально  

всматривалась в моё лицо, затенённое абажуром.  

Мне стало не по себе от этого взгляда, или, может  

быть, стало просто стыдно за эту детскую игру  

в угадайку, только я вышел из тени и подошёл  

к столу, у которого стояли обе женщины.  

И тут произошло то, чего я меньше всего ожидал.  

Глаза тёти Клавы закрылись и мы услышали  

произнесённое шёпотом моё имя. Потом ноги  

её подкосились и она стала медленно  

опускаться на пол.   Я еле успел подхватить  

обмякшее тело, которое тут же напряглось  

и тётя Клава открыла глаза, из которых  

слёзы полились рекой. Обе они ревели в  

три ручья и долго потом вздыхали, когда  

потоки слёз иссякли. Тогда Клара вытащила  

–под кровати наши гостинцы, развязала мешок  

и вывалила из него на стол всё, что там было.  

Снова ахи, вздохи, слёзы. А потом мы приступили  

к пиршеству и беседа наша за этим праздничным  

столом продолжалась до поздней ночи.  

Вспоминали и рассказывали о себе.  

Мы с Кларой, конечно, больше слушали,  

а тётя Клава рассказывала и рассказывала.  

Видно много у неё накопилось за прошедшие годы.  

  После ранения её уже не взяли на передовую  

и до победы служила она медсестрой  

в военно-санитарном поезде. Наградами  

её не обошли и после расформирования  

части, в которой она служила, позаботились  

о её трудоустройстве: пристроили  

фельдшером в небольшую деревушку  

в Карелии. Муж её погиб ещё в финскую,  

детей не было, так что ей было всё равно,  

где жить и работать. Через год в эту  

деревню прислали молодого энергичного  

парня, тётю Клаву перевели на инвалидность  

и родители Клары присмотрели ей жильё  

в деревне, где мы с ней и встретились.  

Её сестра с мужем и младшим братом Клары  

жили в коммуналке и принять к себе тётю  

Клаву не могли. Мои же родители жили в  

заводском посёлке в большом деревянном  

доме с огородом, кое-какой мелкой живностью,  

баней и, даже, стареньким мотоциклом.  

  К утру мы почти уговорили тётю Клаву поехать  

летом погостить к моим родителям, а если  

понравится, то и остаться там жить.  

Ещё несколько раз мы приезжали навестить  

тётю Клаву и летом поехали все вместе в Сибирь.  

Там, по настоянию родителей, организовали  

скромную свадьбу, а так как и тётя Клава,  

и Клара им пришлись по душе, то и уговорили  

мою спасительницу остаться с ними жить.  

С переездом по железной дороге проблем  

не было и Новый год мы все вместе встречали  

уже в Сибири. Теперь каждый год мы навещаем  

родню. Сейчас я еду оттуда по вызову начальства,  

а у Клары отпуск ещё не кончился и она осталась там.  

Мне уже много лет не снится война, а иногда  

вижу во сне отца и обеих моих матерей –  

родную и названную, но, почему-то только  

в огороде. Наверное потому, что приезжаем  

к ним летом в разгар огородных работ.  

А каждые два года мы с тётей Клавой бываем  

в тех местах, где нас свела война.