Пашка-Квазимода.

В ноябре ночи становились длиннее, а дни серее. Он любил это время года за то, что в этот период дворы становились пустыми. Не слышно крика местных мальчишек, не видно девочек, чинно прохаживающихся с куклами на руках.  

Замирала природа. Жизнь останавливала свой бешеный ритм.  

Дети со скучающим видом сидели дома, с тоской глядя во двор из окон своих квартир. А там было серое небо, деревья с обнаженными ветками, да моросящий дождь.  

Пашка-Квазимода сидел на качелях. Не обращая внимания на пронизывающий ветер, он раскачивался так высоко, как это было возможно. Подставляя лицо мелким каплям дождя. Пашка смеялся, не боясь получить удар в спину, или услышать оскорбительные насмешки.  

Павлик родился не совсем таким, как все, а вернее сказать совсем не таким. В первые минуты, когда матери положили ребенка на живот, она не могла произнести ни слова. Нет, не от умиления, а от охватившего её ужаса и отчаяния. У неё на животе лежал комочек счастья, который вызывал единственное желание – не видеть его никогда.  

Расщелина нёба, а по простому волчья пасть, с таким диагнозом была выписана мать Павлика с новорожденным ребенком на руках.  

Отец, увидев чудовищное лицо сына, собрал свои вещи, и навсегда ушёл от жены.  

– Ты родила мне урода, с которым будет стыдно показаться на люди, – сказал он на прощание.  

Маленький Павлик кричал не замолкая день и ночь. Мать, которая с содроганием смотрела в зияющую пропасть, из которой исходили истошные крики голода, тихо ненавидела сына, разрушившего её жизнь.  

И только бабушка, Анна Семёновна, которую подросший Павлик станет называть "бульбуличка", стала для него центром вселенной.  

Она приловчилась кормить его из пипетки, по капле закапывая молоко в открытый голодный ротик.  

– Оля, доктор говорит, что Павлика можно вылечить, – обращалась она к дочери, безучастно сидящей перед телевизором.  

– Мне плевать на этого урода, – отвечала Оля.  

Прошло три года. За это время Павлик пережил две операции, и готовился к третьей.  

Всё это время с ним находилась его "бульбуличка", заменившая и отца и мать, от которой вот уже два года не было вестей.  

Однажды утром Анна Семёновна обнаружила на столе записку:  

"Прости меня, мама!  

Я не могу на него смотреть.  

Прости, и не ищи меня.  

Оля. "  

Вот и всё, что осталось от дочери. Но горевать Анне Семёновне было некогда.  

Слёзы счастья лились по её щекам, когда её Павлик в три с небольшим начал есть сам. Ну и пусть половина каши вытекала из ещё непослушного рта, зато её мальчик был самостоятельным.  

Дети – самое жестокое и беспощадное общество в мире. Им неведомо сострадание и жалость. Они, как стайка голодных зверенышей, рыщут по округе ища, чем поживиться.  

Операции не смогли полностью исправить дефекты лица и сделать речь мальчика ясной.  

В семь лет Павлик первый раз вышел во двор один, без бабушки. Его окружила стайка местных ребят, смотрящих на него с любопытством и презрением.  

– Эй ты, урод, чего вылупился, – подал голос восьмилетний Максим.  

Павлик криво улыбнулся и опустил глаза.  

– Смотрите на его рожу. Он даже улыбаться не умеет.  

– А моя бабушка говорит, что у него вместо рта волчья пасть.  

– Фу, какой ужас. От него и воняет наверно тухлятиной.  

– Вот урод какой.  

Павлик слушал и слёзы страха и обиды катились по щекам.  

– Эй, смотрите, он плачет.  

Ребята смотрели на него и смеялись.  

– Открой свою пасть, покажи клыки, – толкнул его Максим.  

Павлик заплакал и бросился бежать.  

Ребята неслись за ним, бросая в догонку палки и мелкие камешки.  

– Урод. Квазимодо. Пашка-Квазимода.  

С тех пор эта кличка прицепились к нему, как второе имя.  

– Бульбуличка, почему они меня так ненавидят?  

– Внучек, они несчастные существа, не имеющие сострадания и жалости. Прости ты их неразумных.  

С тех пор Павлик стал как можно реже появляться на улице один. Гулял он в основном с бабушкой, или сидел на балконе с книгой.  

Это тогда, в свои девять лет, он прочитал "Человек, который смеётся", и понял, что мир жесток изначально.  

Он не держал зла на своих обидчиков, но старался их избегать.  

"Они не ведают, что творят", – твердил про себя Павлик, когда ему приходилось проходить мимо толпы ребят. А те в свою очередь ставили ему подножки, смеялись, и называли Квазимодой.  

А сейчас был ноябрь. Серое и промозглое время года, позволяющее не таким, как все, показывать свои лица серому небу.  

– Они не ведают что творят. А ты будь выше этого, – говорила Анна Семёновна.  

Павлик улыбался, подставляя лицо каплям дождя, думая о том, как безбрежно небо в своей высоте.