Брошенные.

Она любила просыпаться на рассвете, чтобы город, ещё полусонный, встречал едва уловимым шумом пробуждения. Не спеша варила себе кофе со специями, как научил её один дедушка, в молодости державший кофейню. Выходила на балкон, садилась в кресло, и встречала новый день в абсолютной тишине.  

Сегодняшнее утро не задалось с самого начала. Будильник, она же вечером его ставила, не прозвенел. Муж, который вечно забывал когда она работает, а когда выходная, ушёл на работу. Горячая вода кончилась без предупреждения.  

– Блин, и ведь не пятница, и даже не тринадцатое, – смотря на себя в зеркало, говорила Настя.  

Утро без кофе обещало, что день будет испорчен. Она ехала в такси и злилась на водителя за то, что тот слушал дурацкую музыку.  

– Извините, не могли бы вы выключить эту музыку, – вежливо попросила она.  

Водитель молча посмотрел на неё, и так же молча выключил.  

– Настя, наконец-то ты пришла, – встретила её Даша, которую та должна была сменить.  

– Извини, проспала.  

– Значит так, на вверенной мне территории всё спокойно. Дедушка из пятой не буянит, даже странно. Мария Филипповна не спала всю ночь, белиберду мне какую-то говорила. Дмитрий Андреевич, наш боевой генерал, как всегда в своём репертуаре, на ладан дышит, а за задницу ущипнуть не забывает. Вообщем хорошего тебе дежурства, – отчиталась Даша, и послав воздушный поцелуй убежала домой.  

Настя любила свою работу, и своих старичков. Правда Вера Николаевна, старшая медсестра, на неё часто ругалась:  

– Настенька, нельзя так привыкать к людям. Ты медик, ты не должна всех и каждого впускать в своё сердце. Их много, а ты одна. Если всем будешь сочувствовать, и всех жалеть, то твоя профессия сожрёт тебя.  

Она и сама это понимала, но ничего не могла с собой поделать. Ей было жалко всех этих брошенных стариков, которые, якобы были помещены сюда для своего же блага, но на самом деле были выброшены своими детьми. А они, находясь в одиночестве и забвении, никому не позволяют говорить плохо про своих детей. Безумно любя тех, кому стали обузой, сидят у окна, и ждут, а вдруг сегодня к ним придут с дежурными апельсинами в пакете.  

Как она могла равнодушно смотреть, когда Алевтина Павловна, вот уже второй месяц просит её сделать ей лёгкий макияж, чтобы, если придёт сын, не застал её распустехой.  

– Ты знаешь, Настенька, мой Боренька такой занятой человек. Шутка ли, на нём две компании, как с утра уезжает из дома, так только к ночи и является. А дома ему только собака рада. Жена его стерва редкостная. Это из-за неё я попросилась в дом престарелых. Да, я сама изъявила такое желание. Боренька не хотел, но я же свободный человек, где хочу, там и живу, – говорила Алевтина Павловна, пока Настя наводила ей красоту.  

Как могла она не пожалеть эту бедную старушку, которую состоятельный Боренька определил в богадельню. Как могла она не любить её, если занятой сынок за два года приехал к матери всего лишь пять раз. Ну и пусть профессия сожрёт её, зато эти забытые люди хотя бы на некоторое время будут чувствовать себя нужными.  

Нина Петровна появилась в доме престарелых четыре года назад. Тихая, улыбчивая старушка как-то сразу расположила к себе всех. Она никогда не жаловалась, никого не ждала, ничего не требовала. Единственной её просьбой была пряжа. Она не могла сидеть без дела, руки всегда должны быть заняты. Бесчисленное число носков, шарфов, шапочек, выходило из под этих морщинистых, но проворных рук.  

– Не могу я, Настенька, в праздности время проводить. Я не понимаю такого отдыха, когда руки лежат на коленях. Они даны нам для работы, и пока в них есть сила им нужно трудиться, – говорила она, стуча спицами.  

Настя всегда на своё дежурство приходила с парой клубочков пряжи.  

– Нина Петровна, добрый день!  

Старушка сидела на своём привычном месте у окна, и вязала.  

Она улыбнулась своей лучезарной улыбкой, и протянула навстречу девушке руки.  

– Здравствуй, милая! Я по тебе успела соскучиться. Вот, смотри, какой шарфик я тебе связала, – сказала она, протягивая Насте мохеровый шарф.  

– Боже, какой он мягкий, и невесомый, – говорила Настя, накинув шарф на плечи.  

Время, после вечернего отбоя, было самым приятным и долгожданным. Когда все расходились по своим комнатам, и укладывались спать, Настя заваривала травяной чай, и ждала в гости Нину Петровну.  

– Настенька, как же я люблю наши с тобой посиделки, – говорила Нина Петровна.  

– Я тоже, Нина Петровна, люблю это время. У меня никогда не было бабушки, да и мамы у меня не было. В детском доме мы любили после отбоя полуночничать. Утащим в столовой пару кусков хлеба, солью их потрем, и сидим, представляя, как бутерброд с колбасой едим. И вот в такие вечера, я часто мечтала, что сижу на кухне с бабушкой, а она меня угощает пирожками с повидлом, – Настя смотрела в свою чашку, пряча навернувшиеся на глаза слёзы.  

– А я сразу поняла, что мы с тобой родственные души. Я же тоже детдомовская. Мать погибла при эвакуации, прямо у меня на глазах в неё осколок от бомбы попал. Долго я потом в себя придти не могла, ночами просыпалась и кричала, маму звала. Но ничего, привыкла. Мне очень повезло, что я попала к Тамаре Григорьевне. После войны она меня удочерила. Муж её на войне погиб, сыновья тоже сгинули, одна она осталась. Она одна, я одна, а вместе мы стали семьёй.  

– Нина Петровна, а дети у вас есть? Извините, если вопрос бестактный, но меня давно он мучает. Столько времени вы здесь, и никто к вам не приходит.  

– Всё хорошо, Настенька, не надо извиняться. Сын у меня есть.... вернее был. Раньше не могла о нём говорить, в себе эту боль держала. А теперь, спасибо батюшке Никодиму, я не плачу, ведь сыночек мой всегда со мной. Погиб он, Настенька, в страшной аварии погиб. Автобус, на котором он вместе с женой и дочерью ехал к морю, перевернулся, и упал в пропасть. Никого в живых не осталось. Все заживо сгорели. И у меня никого не осталось, ни сына, ни внучки. Но ничего, горе оно такое, сегодня болит, а завтра осталось только неприятное послевкусие.  

Я когда к батюшке Никодиму пришла, то хотела в монастырь уйти. Упала к нему в ноги, и говорю, не могу мол батюшка в миру, горько мне и обидно. А он посмотрел на меня, строго так посмотрел, да и говорит:" Горько тебе? Ты думаешь твоё горе самое горькое? Оглянись вокруг, посмотри на людей, у каждого из них свой ад, который он вынужден нести на этой земле. Подойди к любому и спроси, есть ли у него горе. И каждый тебе станет говорить, что его горе самое горькое и невыносимое. Иди домой, помолись Богу, проси Его руководства. И я за тебя буду молиться. "  

А дома, когда я стояла на коленях перед иконами, и не понимала, что мне делать дальше, то на ум пришли детки из детского дома. Они, такие же брошенные, и одинокие. И что может быть горше чувства, что ты один на этом свете, и никому не нужен. Вот так я нашла своё дело, смысл своего дальнейшего существования. Мои вязаные носочки и шапочки принесли и приносят тепло не одной одинокой душе, – говорила Нина Петровна, улыбаясь своей лучезарной улыбкой.  

Долго они ещё беседовали, выпив не один чайник ароматного чая. А ближе к рассвету Настя подошла к Нине Петровне, взяла её сухонькие ручки в свои, и сказала:  

– Бабушка Нина, можно я буду твоей внучкой?  

Нина Петровна посмотрела на неё своими ласковыми глазами, в которых стояли слёзы, провела по Настиной щеке рукой:  

– Конечно можно, внученька.