Цена счастья.

Тихо было в лесу, только лягушки квакали на болоте, да молодая мать, баюкая новорожденную дочь, напевала колыбельную:  

"К ча́ду в зыбку положу́  

Дрёму ря́дом да кажу́  

Ты с дитя́ткою сопи  

Сме́жа очи сон крепки́  

Ма́тери словеса в ночь  

Сладко спи коха́на дочь  

Добри в нощи созерца́й  

Спи дитя́тко ба́ю ба́й…"  

Десять лет не было детей у Богдана и Марьи. Люди начали поговаривать о проклятии, которое выкрикнула старая Лада:  

– Не видать тебе счастья, девка. Не слыхать тебе смеха детского. Не качать тебе колыбель. Будь ты проклята, – кричала Лада, грозя молодым кулаком.  

Слишком счастливы были тогда молодожёны, чтобы принимать близко к сердцу слова старой сумасшедшей.  

Но шли годы, а детей боженька не давал. От людской молвы перебрались супруги в лесную избушку.  

Не могла Марья смириться со своей участью, пошла к ворожеи, живущей в самой чаще леса.  

– Знаю зачем пришла, знаю, – процедила сквозь зубы старуха.  

Она сидела на заваленке, возле своей избушки, и толкла что-то в ступке.  

Марья низко поклонилась.  

– Прими дар, и помоги мне в моей беде, – сказала она, протягивая старухе узелок.  

– Что там? – спросила старуха, не переставая толочь.  

– Пять серебряных монет, это всё, что у меня есть.  

Старуха, оторвавшись от своего занятия, посмотрела на Марью, и захохотал. Она хохотала так страшно, что у Марьи сжалось сердце, и она хотела бежать.  

Смех резко оборвался, ворожея смотрела на Марью с ненавистью и презрением.  

– Монеты. Ты хочешь за пять серебряных монет купить счастье. А знаешь ли ты, что цена счастья равна тому, от чего ты готова отказаться? Слишком дёшево ты его ценишь, – сказала она, возвращаясь к своему занятию.  

Слёзы горя и отчаяния потекли по щекам Марьи, упала она перед старухой на колени.  

– Проси всё, что хочешь, но помоги мне зачать ребёнка, – рыдала она, хватая старуху за руки.  

Ворожея оттолкнула Марью, вскочив с места.  

– Ты получишь то, что хочешь, но как бы тебе не пожалеть об этом.  

– Не пожалею, ради детского смеха, не пожалею.  

Марья лежала на земле, когда старуха вышла из избушки.  

– Эта кукла поможет тебе, – сказала она, бросая к ногам Марьи куклу.  

Она подняла её, недоверчиво посмотрев на старуху, спросила:  

– Кукла? Как она мне поможет?  

Старуха оскалилась, показывая гнилые зубы.  

– Ты готова была заплатить. Ты заплатишь. В течении месяца ты зачнешь ребёнка, но при условии.  

Старуха замолчала, пристально глядя Марье в глаза.  

– Говори, при каком условии, – закричала Марья.  

Взрыв хохота поднялся к верхушкам деревьев, заставив лесных птиц умолкнуть.  

– Кровь твоего мужа будет платой за счастье. Слушай меня внимательно, и не перибивай. Каждое полнолуние, ровно в полночь, перед куклой должна стоять чаша с кровью твоего мужа. Запомни, каждое полнолуние! И не дай бог тебе пропустить хотя бы одно из них, – сказала старуха, ткнув пальцем в куклу.  

Марья в ужасе отшатнулась.  

– А что будет, если пропущу?  

– Лишишься счастья навсегда, – сказала старуха, и захлопнула дверь избушки.  

Богдан плёл корзину, когда Марья вернулась из леса.  

– Где ты так долго была, Марьюшка? – ласково спросил он жену.  

– По ягоды ходила, где же ещё мне быть, – второпях ответила Марья.  

Она хлопотала у печи, поглядывая на куклу, сидящую возле окна на лавке.  

Что ни говори, но кукла была хорошенькой: из под соломенных волос выглядывали большие, синие глаза, которые, казалось, следили за каждым её движением.  

Марья улыбнулась и отвернулась к печи. На нарисованных губах куклы мелькнула тень улыбки.  

– Выпей, Богдан, ты устал сегодня, – говорила Марья, протягивая мужу чарку с медовухой, в которую добавила отвар сон-травы.  

Сытный ужин, да медовуха, сделали своё дело, к полуночи Богдан спал богатырским сном.  

Марья взяла руку мужа и острым ножом сделала надрез на запястье. Алая кровь быстрыми каплями потекла в чашу. Наполнив чашу, Марья перевязала руку мужа. С радостным трепетом она поставила чашу перед куклой. Погасив лампу, Марья легла рядом с Богданом.  

Тихо было в лесной избушке, мирно спали муж и жена. Лунный свет падал на лицо куклы, губы которой были красны от крови.  

На утро Богдан почувствовал слабость.  

– Худо мне что-то, Марьюшка, сил нет совсем. Полежу я ещё маленько.  

– Полежи, родной, полежи, – хлопотала она, укрывая мужа одеялом.  

Чаша, стоящая перед куклой, была пуста. Синие глаза, выглядывающие из под соломенных волос, стали фиолетовыми.  

Убирая пустую чашу, Марья улыбнулась, вспомнив слова старухи: " Зачнешь в течении месяца... "  

Три дня ещё проболел Богдан. Марья ухаживала за ним, поила снадобьем дающим силу. Окреп Богдан и потекла жизнь своим чередом. Он плёл корзины из лозы, ловил рыбу, охотился. Марья хлопотала по хозяйству, да ткала сукно. Тем они и жили, тем и были довольны.  

По истечении месяца Марья занедужила и поняла, что долгожданное счастье случилось. Обезумев от радости она побежала в избу, схватила куклу и начала её целовать.  

Подошло время следующего полнолуния. Марья сделала всё тоже самое, что и месяц назад. Богдан после этого опять болел, Марья его выхаживала. Кукла сидела на своем месте, взирала на людей своими потемневшими глазами, и улыбка не сходила с её красных губ.  

Марья была счастлива. Младенец в утробе уже шевелился, она пела ему колыбельные, держа руку на животе.  

А Богдан угасал с каждым месяцем. Вот и черные его кудри поредели, и виски побелели, и сам он весь как-то высох и согнулся.  

Пришло Марьино время. Богдан привел повитуху, а сам ушёл в лес, чтобы не слышать стонов жены, рвущих ему душу. Долго мучилась Марья, но к полуночи разродилась дочерью.  

На небе светила полная луна, когда повитуха открыла дверь избы и разрешила Богдану войти. Счастливая Марья лежала на кровати, а рядом с ней, в колыбели, мирно спала их долгожданная дочь.  

Мирно было в избе и спокойно. За печкой пели сверчки, в колыбели сопела дочь, рядом спали счастливые родители. Лунный свет осветил лавку, где сидела кукла, глаза которой горели гневом, а губы искривились от обиды. Это было первое полнолуние, когда она не получила своё жертвоприношение.  

Доченька Марьи крепла с каждым днём, розовые щёчки наливались румянцем. А Богдан чах на глазах, всё чаще от еды отказывался, и ноги волочил как старик. Сядет бывало у колыбели дочери, смотрит на неё, а сам плачет.  

– Ну что ты, Богдан, счастье то какое у нас, – говорила Марья, обнимая мужа.  

– От счастья я, Марьюшка, от счастья, – отвечал Богдан, гладя жену по руке.  

Поняла Марья причину болезни мужа, с ненавистью посмотрела на куклу, и в ужасе отшатнулась. Глаза куклы побелели, а губы исказились в страшной гримасе. Испугалась Марья, схватила её, да бросила в огонь. Страшный крик вырвался из печи, заплакала дочь в колыбели.  

Кукла сгорела, оставив после себя горстку золы, да какой-то черный камень, который Марья выкинула в болото. Жить бы теперь поживать, да горя не знать, в счастье своем купаться. Да не тут то было. Слова старой ворожеи будили Марью по ночам.  

" Лишишься счастья навсегда", – хохотала старуха во сне.  

Не проснулся однажды Богдан. Смотрит Марья, а он остыл уже. Упала она на колени, закричала страшным голосом:  

– Ох, прости ты меня грешную, прости мой любимый.  

Схоронила Марья мужа, померкло её счастье. За первым горем пришло другое. Доченька занедужила, лежит, глазками смотрит на мать, от груди отказывается.  

На руках у Марьи померла дочь. Три дня и три ночи сидела она с мертвым дитем в руках. Сидит, качает, и колыбельную поёт. На четвёртый день встала, положила дочь в колыбель, и простоволосая пошла из избы. Пришла к болоту, в котором камень оставшийся от куклы утопила, да и бросилась в самую трясину.  

С безмолвной радостью болото приняло свою жертву, ни ветерка, ни птичьего щебета. Тихо было в лесу и спокойно, только колыбельная песня эхом разносилась по болоту.  

К ча́ду в зыбку положу́  

Дрёму ря́дом да кажу́  

Ты с дитя́ткою сопи  

Сме́жа очи сон крепки́  

Ма́тери словеса в ночь  

Сладко спи коха́на дочь  

Добри в нощи созерца́й  

Спи дитя́тко ба́ю ба́й…