Я тебя слышу

Я тебя слышу.  

1  

25 сентября 1962 года  

Христофор Гёте, семидесятилетний гражданин Забравки (Все страны нам завидуют! ) сидел за письменным столом в квартире № 77 и, высунув язык от усердия, скрипел карандашом по бумажному листу. Он старательно, каллиграфическим почерком выводил буковку за буковкой и внимательно следил за ровностью строчек и абзацев, выходящих из-под его морщинистой руки.  

Христофор окончил начальную школу в 1922 году. Именно в этот год взяла свое начало Забравская республика (Инакомыслие – зло! ), которую наш герой полюбил всей душой – ведь именно в таких людях, как он, молодая страна и нуждалась. Ей на начальном этапе были просто необходимы необремененные принципами патриоты. Одним словом, Христофор был уверен – Забравке (Космос нам не нужен! ) он пригодится.  

И ведь пригодился – о чем свидетельствовал чуть потертый, но все еще блестящий орден Вождя, висевший в почетном красном углу. Этим орденом наш герой чрезвычайно гордился. Еще бы! Во всей стране такой был только у него. Пусть алюминиевый, пусть с кривой гравировкой, но сам факт – страна заметила, страна вручила. Как уже говорилось ранее, свою родину Христофор любил всей душой. Все в ней – от приятного смога заводов до свиста жандармских свистков – заставляло морщины на его лице разглаживаться, а душе – чувствовать особое, трудное для объяснения тепло. Страну он любил, а вот своих соседей искренне ненавидел.  

Дом, в котором жил Христофор, был многоквартирным. А потому на лестничной площадке наш герой то и дело сталкивался с подозрительными, непривлекательными личностями, которым он в силу врожденной вежливости был вынужден улыбаться. Ситуацию спасало XIV Заседание Коллегий, разрешившее гражданам в письменной форме сообщать о замеченных ими нарушениях со стороны их соседей и коллег.  

За свою жизнь скучающий пенсионер Христофор написал около десяти тысяч двухсот доносов. Это абсолютный рекорд, за который он в свои шестьдесят пять и получил заслуженный орден. Доносы были страстью старика. Осознание того, что он, тщедушный и слабый, способен пусть незначительно, пусть косвенно, но влиять на жизни людей вызывало у него приятное и легкое головокружение. Он чувствовал его и сейчас, карандашом почесывая плешь. В данный момент жертвой гражданской сознательности нашего героя готовилось стать семейство Вагнеров, на днях потерявшее кормильца.  

Полчаса назад Христофор, пристально рассматривающий у мутного зеркала свое малопривлекательное, истинно старческое лицо, вдруг услыхал из соседней квартиры непонятную, можно даже сказать, подозрительную возню. На ходу застегнув пуговицы халата и нахлобучив на голову потертый цилиндр, он вышел в коридор и тут же инстинктивно втянул плечи. Около квартиры № 75 два высоких, подтянутых жандарма о чем-то беседовали с надрывно всхлипывающей Брунхильдой – супругой Цвейга Вагнера, человека жалкого и унылого. Христофор, насвистывая знаменитый Забравский марш(в нашем гимне восемь нот! ), незаметно прошмыгнул мимо жандармов прямиком в квартиру Вагнеров.  

Это семейство он не любил. Уж слишком они были скрытными, тихими, возмутительно невзрачными. Но вот их квартира Христофору всегда нравилась. Уютная, просторная, чистая, с аккуратной лакированной мебелью и гладким паркетом. Разве справедливо, что ему без лишней скромности герою страны, приходиться ютиться в скромной каморке, когда по соседству есть такие хоромы?  

– Здравствуйте, господин Гёте? – послышался за спиной тоненький голосок. – Вы что-то хотели?  

Христофор несколько раз кашлянул противным старческим кашлем, обернулся и, любезно улыбнувшись, произнес:  

– Приветствую, сударыня. Простите, если вас потревожил. Просто решил нанести вам визит. Удостовериться, так сказать, что у вас все хорошо. Видимо я зашел не вовремя. Те два жандарма. Они что-то хотели? Быть может, я смогу помочь вам?  

Вместо ответа Брунхильда сделала пару шагов навстречу Христофору, а потом вдруг зашаталась и свалилась на пол. Наш герой замер, словно оглушенный. Выйдя, наконец, из минутного ступора, он проковылял к деревянной тумбе, стоящей рядом с высоким гардеробом. Из ящика Христофор извлек пыльную бутылку шнапса, подошел к Брунхильде, оглядевшись по сторонам, сделал глубокий глоток, а затем поднес к ноздрям женщины бутылочную пробку.  

Это подействовало. Христофор даже удивился и в глубине души порадовался – не зря подглядывал в замочную скважину за алкоголиком Цвейгом. «Нет худа без добра, как говорил мой дед», – думал он, помогая содрогающейся от рыданий Брунхильде подняться и усесться в кресло-каталку.  

– Как же это вы так, сударыня? – хрипло проговорил он. – Вы не волнуйтесь, успокойтесь. Выпейте немного. Ничего если я присяду на софу? Кости ноют у старика. Премного благодарен. Что же у вас случилось?  

Брунхильда сделала несколько судорожных глоточков прямо из бутылки, поморщилась, всхлипнула и пролепетала:  

– Приходили люди. Из жандармерии. Они сказали, что Цвейг… что мой муж…  

Женщина уткнулась лицом в передник и, жалобно всхлипывая, принялась бормотать что-то бессвязное. Христофор был в полном замешательстве. С одной стороны он радовался, что жалкого слизняка Вагнера наконец-то прищучили, а с другой опасался, как бы жандармерия не поставила бы к расстрельной стенке и его. Просто так. За компанию.  

– Тяжко вам. Но не отчаивайтесь. Как бы горько не было это признавать, но принимаемые правительством директивы нужно выполнять. Ваш муж сам виноват – нельзя идти против линии, которую очертит Вождь. Извините за бестактность. Просто я патриот, что скрывать. Не терплю, когда нашему правительству неблагодарные прихлебатели плюют в лицо. Так что случилось с вашим супругом, сударыня? – спросил Христофор, хотя был уверен, что знает ответ на этот вопрос.  

– Его взорвали! – давясь слезами, воскликнула женщина. – Жандармы сказали, что постарались повстанцы. Знаете, горстка людей, что противостоит Я раньше, признаюсь, им сочувствовала. А сейчас я их ненавижу!  

Христофор удивленно клацнул зубами. Он был осведомлен, что супруг Брунхильды – мелкий чиновник, поэтому отказывался верить, что такой ничтожный и жалкий человечишка стал жертвой оппозиции. «А если ему за это орден дадут? Посмертно? », – испуганно подумал он.  

Следующие двадцать минут он весь красный от зависти успокаивал бедняжку и помогал собирать вещи. Брунхильду ждал переезд. Жандармы, ждущие в коридоре, сообщили, за героическую смерть мужа, государство выделяет ей небольшой коттедж в дачном поселке, что в пяти километрах отсюда.  

Вернувшись в свою комнату, Христофор подошел к столу и достал из нижнего ящика лист бумаги и карандаш. За окном свинцом дышали фабричные трубы, туда-сюда, почти строем сновали люди, похожие друг на друга до безобразия, а в квартире № 77 старик Гете исполнял свой гражданский долг.  

В Министерство  

Вынужден сообщить, что гражданка Брунхильда Вагнер, учительница арифметики, проживающая по соседству со мной, является, я бы сказал, контрправительственым, асоциальным элементом общества. Воспользовавшись ее замешательством, я провел обыск и обнаружил среди вещей гражданки Б. ряд незаконных, противоречащих директивам вещей. Так, мной изъята тетрадь на 12 листов, в широкую клетку, в которой гражданка Б. проводила расчеты, неоднократно используя запрещенную директивой № 123 цифру *. Эту цифру можно обнаружить в примере (суть расчетов осталась мне не понятной) ***+16*=280, расположенном на третьей странице тетради, на пятой строке. Прошу принять меры!  

Небезразличный гражданин.  

2  

26 сентября 1962 года  

Христофор знал все правительственные директивы наизусть. На его книжной полке между «Библией» и «Справочником рыбака» стоял пухлый томик «Гражданской грамотности» издательства «Правда», откуда он и черпал свое вдохновение для доносов. Однако даже у такого сознательного человека, как наш герой, имелась, пусть маленькая, но входящая в список незначительных правонарушений слабость.  

Христофор очень любил музыку Бетховена, а предметом его искренней гордости был небольшой кассетный магнитофон, подаренный ему Министерством вместе с орденом. Уже потом у старика появились несколько кассет с музыкой любимого композитора, появились само собой тайно – ведь по директиве № 211 Бетховена гражданам слушать не следовало.  

Но наш герой слушал и ничего не мог с собой поделать. Каждый день им для этого совершался особый ритуал. Гете садился на диван, включал магнитофон на минимальную громкость, накрывал его пуховой подушкой и наслаждался. Единственное, что мешало ему в эти моменты получать от музыки настоящее удовольствие – липкий, противный страх, что кто-нибудь войдет в его квартиру в самый не подходящий для этого момент.  

Вот и в это хмурое утро, наслаждаясь «Лунной сонатой» Христофор то и дело поглядывал на дверь – вдруг она возьмет и скрипнет. Дверь скрипнула, неприятно и громко. И прежде, чем наш герой успел что-нибудь сделать, в комнату ввалился молодой, смуглый и кудрявый юноша и тут же удивленно замер в пороге.  

– Я ваш новый сосед. Джузеппе Троц, – растерянно сообщил он. – Из семьдесят пятой квартиры. А чем это вы здесь занимаетесь?  

Положение Гете было двусмысленным. Он сидел на деревянном стуле, обложившись подушками, а в его руках предательски трещал магнитофон. У Гете закололо в висках и где-то в груди. Зубы заныли, а пятки похолодели. Даже думать нашему герою было больно от страха.  

– А я тут…того – с трудом ворочая языком, начал наш герой. – Это самое. Ну. Вы поняли. Я занят. Очень занят.  

– Я просто познакомиться хотел. С соседом. Я позже зайду, – сообщил Джузеппе и хлопнул дверью, оставив старика в самом мрачном расположении духа.  

«Донесет», – Христофор выключил магнитофон. «Донесет», – Христофор разложил подушки по комнате. «Донесет», – Христофор накинул пальто и вышел из квартиры.  

Ему нужно было развеяться, успокоиться, принять случившуюся неприятность, как должное. Однако сделать это у бедного старика не получалось. Слишком непривлекательной была перспектива оказаться у расстрельной стенки из-за такой ерунды.  

Шагая по пыльным улицам и огибая километровые очереди за спичками, Христофор то и дело оглядывался и по привычке всматривался в лица прохожих. Промозглый ветер больно кусал щеки. Пыль слепила глаза. Но наш герой шел, время от времени поправляя шарф, и предавался рассуждениям. «Гете, старик, ты не прав, – думал он. – Пусть даже и донесет. Но ведь ты нарушил закон. Значит, заслужил. Пускай донесет».  

Эта неприятная мысль жалила пчелой.  

Вернувшись домой, Христофор первым делом схватился за карандаш. Надо было отвлечься – и написание чего-нибудь этакого могло помочь.  

В Министерство  

Хочу сообщить, что мной было установлено подозрительное поведение жильцов квартиры № 3*. Выйдя сегодня на улицу, я обнаружил, что окна этой самой квартиры закрыты неизвестно чем (предположительно это была), что противоречит директиве № 77. Также оттуда в ночное время суток раздавался детский плач, нарушая тишину и покой прочих жильцов. Просьба принять меры и предотвратить возможные рецидивы.  

Неравнодушный гражданин.  

3  

27 сентября 1962  

Почта в Забравке (Ядерная ракета – выдумка врагов! ) работала, как часы, чем очень радовала Христофора, который почитал своим долгом в конце недели класть в почтовый ящик пухленький конвертик. Но вчерашнее происшествие выбило бедного старика из привычной колеи, а потому он, вооружившись авоськой с горячими, собственноручно испеченными пирожками, направился к квартире № 75.  

Минуту Христофор переминался с ноги на ногу, стоя у железной двери. Наконец, он сделал глубокий вдох и потянулся за ручкой – стук в дверь был запрещен директивой № 33. Джузеппе сидел в кресле с дымящейся папиросой в зубах и увлеченно читал газету. Заметив Христофора, он встал, положил газету на грязный чурбан и протянул руку для приветствия.  

– Рад, что нашли время меня посетить, – голос у него был приятным, по-настоящему итальянским. – Признаться, наша первая встреча была достаточно странной. Приятно, что мы с вами можем наконец-то поговорить по душам, по-соседски. Да вы с гостинцами. Присаживайтесь. Я сейчас поставлю чайник.  

– Не доводите до кипения, – Христофор вручил авоську Джузеппе и сел на шаткий табурет. – Горячий чай запрещен вышедшей на днях директивой.  

– Что вы говорите? – чертыхнувшись, усмехнулся юноша. – Это какой же по счету.  

– Честно скажу, не помню. Но об этом говорили по радио. Слышал вчера, когда ходил в канцелярский магазинчик за бумагой. А то у меня пачка совсем закончилась.  

– Бумагой? Вы, верно, писатель? Я вот актер. Уже месяц как уехал из родной Италии, из солнечного Рима прямиком к вам. Захотелось в свои двадцать что-то поменять в своей жизни. На родине у меня жизнь не заладилась. Театр, в котором я играл, пришел в запустение, жена ушла, денег не стало, появились долги. Ваша страна – это новый лист для меня. Так вы писатель?  

Христофор ответил не сразу, обдумывая ответ.  

– Можно сказать, что писатель. Есть у меня небольшое, знаете, хобби. Вы, я вижу, газету читали. Что пишут?  

– Да всякую дрянь, – Джузеппе снова усмехнулся и поставил на стол две чашки с чаем, баночку варенья и авоську с пирожками. – Хотя есть пара интересных колонок. Вот, например, про бывшую хозяйку этой квартиры пишут. Расстреляли ее вчера. За какую-то ерунду. То ли за цифру, то ли за букву. Какой-то шакал видать донес.  

Христофор напрягся. Разговор пошел в совсем не то русло. Он отхлебнул теплый чай, макнул пирожок в варенье, откусил и заискивающе произнес:  

– Ну, почему же сразу шакал? Возможно, какой-нибудь неравнодушный гражданин увидел и сообщил о правонарушении. Не смог молчать. Возможно, у него просто повышенное чувство справедливости. Или он любит страну.  

– А за что ему ее любить? – удивился Джузеппе. – За месяц, проведенный здесь, я насмотрелся на притеснение, беззакония и бесчинства. Моего приятеля арестовали за купленный шоколад. Человек умер в тюрьме. Из-за плитки дешевого шоколада. Пусть и с орешками. Постойте, вы всерьез считаете, что в вашей стране есть кто-то способный любить ее при всем творящемся вокруг абсурде? Или вы и есть тот самый человек?  

Христофор еле сдержался. Он не терпел, когда при нем затрагивают честь страны, которая его вырастила, выкормила и дала возможность писать доносы. Он уже собирался вскочить со стула и вылить этот противный чай мерзкому итальяшке за шиворот. Но вместо этого отрицательно помотал головой и любезно улыбнулся.  

– Я отношусь к ней философски. Жизнь научила воспринимать происходящее вокруг с уважением. Относиться ко всему с пониманием. Легко относиться, учитывая людские слабости. Я не во всем согласен с вождем. Вот, например, запрет слушать Бетховена…  

– Вы же его слушали вчера, укрывшись подушками? – хохотнул Джузеппе. – «Лунная соната». Обожаю Бетховена. Его « К Элизе» – это что-то волшебное. Постойте, неужто есть директива, которая запрещает его слушать?  

– Директива № 99, – грустно пискнул Христофор, вдруг свалился со стула и, обняв ноги растерявшегося юноши, принялся причитать. – Грешен! Грешен! Люблю я его слушать. Но не могу с собой поделать. Нарушаю закон. Не губите. Прошу вас. Пожалейте мою седину. Пощадите старика! Не доносите. Я сейчас же пойду и разобью этот проклятый магнитофон! Будь проклят этот Бетховен! Никогда не любил Австрию! И его теперь не люблю!  

Христофор зашелся кашлем, а затем зарыдал, не выпуская из рук ноги Джузеппе. Последний выглядел очень растерянным. Скорее всего, увиденное было для него в новинку.  

– Успокойтесь, – голос юноши дрожал. – Конечно, я ничего никому не скажу. Слушали и слушали. Чихать я хотел на эту треклятую директиву. Неужели вы подумали, что я буду портить вам жизнь из-за каких-то там заскоков Вождя. Никогда не писал и не буду писать доносов. Кем надо быть, чтобы заниматься подобным? Не беспокойтесь, клянусь вам, что увиденное мной вчера я сохраню в тайне.  

Спустя пять минут довольный Христофор сидел за письменным столом с карандашом в руках и слушал «К Элизе». Улыбнувшись, он написал несколько строк, схватился за сердце и неожиданно для самого себя умер. Пришедшие утром жандармы вместе с его телом обнаружили на столе лист бумаги весьма интересного содержания.  

В Министерство  

Хочу сообщить, что в квартире № 75. Джузеппе Троц, артист из Италил, позволил себе ряд реплик, осуждающих действия правительства. Так, он упомянул, что, я цитирую, чихать хотел на директивы. Уведомляю об этом власть и прошу принять меры.  

Неравнодушный гражданин.  

Слава Забравке(Первое место по производству бумаги в Европе! ).