Hassliebe

Во втором часу пополуночи посетители одного из лучших ресторанов Кракова вовсю веселились. Тускло горели хрустальные люстры, придавая царившей в зале атмосфере какую-то загадочность. Шампанское приятно шипело в бокалах. Оркестр весь вечер радовал приятной медленной музыкой. Никто еще не знал о том, что произойдет через каких-то полгода.  

Генрих фон Оберштейн сидел за столиком в углу зала и, медленно потягивая шампанское из бокала, взглядом следил за столиком в центре зала, вокруг которого весь вечер царило оживление. Кто-то приносил цветы, кто-то подходил и, застенчиво что-то сказав, почти сразу же отходил, кто-то приглашал на танец. Все дело было в том, что за столиком сидела Ида Берг — молодая певица, которая пару раз спела в начале этого вечера. Вместе с ней сидела ее мать — женщина в роскошном темно-зеленом платье с соболиной горжеткой на плечах.  

Ида пользовалась успехом — зрители всегда восхищались ею и многие пророчили ей славу Марлен Дитрих. И это было правдой — всех пленяла ее очаровательная внешность, изящные движения, красивые кудри медного цвета и чарующий сопрано. Была лишь одна проблема, стоявшая на пути к ее успеху, — Ида была еврейкой.  

Генрих знал об Иде все. Знал, что несмотря на то, что выглядит она намного старше, ей совсем недавно исполнилось девятнадцать лет. Знал, что ее мать — русская эмигрантка, сбежавшая в Революцию сначала в Германию, а затем в Польшу. Знал, что ее мать скрывает тот факт, что Ида — еврейка, выдавая ее и себя за полячек. Знал, что вся семья Бергов живет в Казимеже — еврейском районе Кракова. Знал, что по воскресеньям Ида собирала у себя молодежь, преимущественно музыкальную. Знал, что она училась в консерватории и сейчас давала концерты не только в ресторане Кракова: чуть больше года назад она выступала в Варшаве и пару месяцев назад — в Стокгольме. Знал, что Ида мечтает о карьере певицы, мечтает петь не в ресторанах, а на большой сцене. Он знал о ней все, хотя не общался с нею ни разу и видел лишь третий раз в жизни. Такова была его работа…  

Приехав из Мюнхена в Краков якобы на фабрику к дядюшке, двадцативосьмилетний Генрих фон Оберштейн на самом деле работал на абвер, занимаясь шпионажем против Польши. К слову, и фабрика, и дядюшка реально существовали, только вот этот самый дядюшка не спешил пока ни с кем делиться своей фабрикой, а уж тем более с нагловатым сыном своего брата, поэтому служил лишь прикрытием.  

В углу, где его, кроме официантов, никто не замечал, Генрих просидел весь вечер, так и не решаясь подойти к ней. Его смущало то количество молодых людей, которые настойчиво штурмовали несчастный столик в центре зала. Но несомненно радовало то, что Ида с дежурной улыбкой отказывала всем, кто звал ее на танец, но охотно принимала букеты и складывала их на стоящий рядом свободный стул.  

Лишь в самом начале, после ее короткого выступления, ему удалось немного потанцевать с ней. Мягко увлекая ее за собой в танец под негромкую и приятную музыку, он, уже вдоволь насмотревшись на нее издалека, внимательно изучал каждую черточку ее лица.  

— Вы что-то пытаетесь там найти? — тихо спросила Ида, улыбнувшись.  

— Нет, ну что вы, — усмехнулся Генрих и добавил спустя пару секунд: — Вам идет черное.  

Девушка, делая вид, что не придает значения этим словам, или действительно пренебрегая ими, осторожно и нежно притронувшись длинными, тонкими пальцами к плечу Генриха, сказала:  

— Кажется, за этот вечер мне говорили об этом тысячу раз…  

— Значит, я скажу в тысячу первый, — не отступал мужчина.  

— Это банально. Все надевают черное вечером.  

— Отчего же только вечером? И в траур тоже…  

— Хотите сказать, что я ношу траур?  

— Вовсе нет, — вздохнул Генрих и примирительно улыбнулся. — Давайте больше не будем говорить сегодня об этом?  

Ида, улыбнувшись ему в ответ, согласилась.  

Сейчас же, когда большая часть посетителей была пьяна и засыпала за столиками от количества выпитого, не обращая внимания на красивую еврейку, Генрих решил воспользоваться случаем и подойти, поэтому решительно поднялся со своего места и двинулся к столику.  

— Добрый вечер, — мужчина сначала поздоровался кивком головы с матерью Иды, а затем быстрым движением схватил девушку за руку и ловко поцеловал ее пальцы. — Разрешите представиться, Генрих фон Оберштейн.  

— Это снова вы, — Ида приветливо улыбнулась ему. — Я уж думала, что вы сбежали, так и не сдержав свое обещание угостить меня шампанским.  

— Кажется, — ее мать посмотрела на него, чуть сощурив глаза, — мы уже с вами виделись.  

— Я один из тех счастливчиков, которые смогли в самом начале вечера украсть у вас дочь на танец.  

— Нет-нет, — женщина покачала головой, — я имела в виду, что видела вас до этого…  

— Возможно, мы встречались на вечере у пана Сыма [1]?  

— Да, припоминаю, — женщина приятно улыбнулась, вспомнив.  

Он добился, чего хотел, — произвел на ее мать приятное впечатление. А ведь именно от ее мнения зависело поведение Иды — Генрих заметил, что все остальные молодые люди, что подходили к этому столику, не нравились пани Берг, поэтому к ним было такое отношение со стороны девушки. Но сейчас же, пани Берг приятно улыбнулась и предложила ему присесть за столик.  

Хотя, возможно, дело было в другом — пани Берг просто знала, что Генрих фон Оберштейн — аристократ и наверняка родственник предпринимателя фон Оберштейна, который владел крупнейшим предприятием по выпуску эмалированной посуды в Кракове. И поэтому сразу же решила проверить свою догадку, спросив у него самого об этом.  

— Именно так, — Генрих согласно кивнул, когда официант принес им еще шампанского. — Владельцем этого завода является брат моего отца. Но так как мой дядюшка не имеет наследника, он хочет, чтобы им стал я. Поэтому я и приехал в Краков по его приглашению, чтобы он ввел меня в курс дела.  

— Ах вот как, — он заметил, как заблестели глаза женщины. Конечно же, она хотела наилучшей судьбы для своей дочери. — Но как такой молодой человек как вы, — Генрих прекрасно слышал, как она открыто льстила ему, но не подавал виду, — смог бросить все и приехать сюда, в Польшу?  

Мужчина прекрасно понял, на что намекала пани Берг — ее интересовало, есть ли у него жена. И, решив не разочаровывать ее, ответил, что в Германии ему терять было нечего.  

— А, скажите, вы… — начала задавать следующий вопрос женщина, но не успела закончить его.  

— Вы немец? — перебила ее Ида, остановив взгляд карих глаз на мужчине. Все это время, пока он говорил, Генрих видел, как менялось выражение ее лица. И если вначале она с интересом смотрела на него, явно вспоминая их недолгий разговор во время танца, то теперь хмурилась тем сильнее, чем дольше слушала его речь.  

Генрих, повернувшись к ней, бегло, но внимательно осмотрел ее. Красивое бархатное платье черного цвета с вырезом, открывающим вид на изящный изгиб ключиц, жемчужное колье, тонкая шея, чуть напудренное лицо, манящие накрашенные ярко-алой помадой губы, хитро прищуренные глаза и копна медных кудрей, рассыпавшихся по плечам. Девушка выглядела привлекательно… и даже слишком. Поэтому, Генрих, быстро заглушив порыв проснувшихся в нем чувств, спокойно ответил:  

— Немец.  

Фон Оберштейн заметил, как после его ответа изменилось выражение лица девушки — всего за какую-то секунду оно стало надменным и полным не то разочарования, не то презрения. Но это ничуть не смутило мужчину — он знал, что такое отношение к немцам появилось у Иды из-за происходящего в Германии.  

— Но не волнуйтесь, — Генрих решил заверить ее, обаятельно улыбнувшись, — никаких разговоров о политике я вести сегодня не буду.  

— Да и не надо, — Ида презрительно дернула плечиками, — вся ваша натура буквально кричит об этом, восхваляя Гитлера.  

— Я не военный, так что на мне нет ни формы, ни чего-либо другого, что…  

— Поверьте мне, я же все прекрасно вижу. Да и другие тоже.  

— Ида! — прикрикнула на нее мать. И, уже обратившись к Генриху, произнесла намного тише: — Я прошу прощения за нее. Она всегда отличалась… прямотой.  

— Не извиняйся за меня, мама, — вздохнула девушка. — Это он перед нами должен извиняться за все то, что они устроили в Германии.  

— Ида! — женщина снова повысила голос. — Если не можешь сказать ничего толкового, то лучше молчи и не неси чушь.  

Генрих прекрасно понимал ее мать. Она чувствовала, что война с Германией неминуема, а потому муж-немец — прекрасный подарок судьбы для Иды, реальное происхождение которой она так тщательно пыталась скрыть. Так она будет в безопасности, если немцы доберутся до польских евреев. Да и к тому же ее явно привлек тот факт, что он при деньгах… Поэтому, понимая все это, Генрих решил ей подыграть.  

— Вы считаете наци презренными людьми и удивляетесь, почему они…  

Ида перебила его:  

— Я считаю, что они позорят людей немецкой национальности.  

— Однако, — упрямо возразил Генрих, — не кто-нибудь, а Гитлер сейчас диктует свою волю Европе.  

— Европа — это и Советский Союз? — никак не унималась девушка.  

— Но ведь Сталин подписал пакт с Гитлером.  

Ида замолчала, не найдя, что ответить. Генрих, видя, как взволнована ее мать, которая уже явно возложила какие-то надежды на него, решил разрядить обстановку и, достав из кармана пиджака пачку сигарет, деликатно спросил:  

— Позволите?  

— А зачем вы спрашиваете? — хмыкнула девушка. — Это, наверное, мы у вас должны просить разрешения сидеть рядом с вами.  

— Ида! — снова вскрикнула пани Берг. — Это было последней каплей. Простите ее, герр… Ох, мне так стыдно за нее… Можете курить — она спокойно относится к запаху сигаретного дыма.  

— Ну что вы, — Генрих расплылся в приятной улыбке, закурив, — ничего страшного.  

Девушка резко встала со своего места и, даже не взглянув в сторону мужчины, вышла из-за стола:  

— Пойдем, мама, нам пора домой. К тому же, меня раздражает запах дыма, — и, не дожидаясь ответа, она прошла к выходу.  

Женщина, проводив взглядом дочь, снова начала извиняться перед фон Оберштейном за капризное поведение Иды, которое было так нехарактерно для нее. Генрих же, улыбнувшись, заверил ее, что ничуть не сердится, и попросил ее поторопиться за дочерью; а он же заплатит за их столик. Пани Берг, рассыпаясь в благодарностях, удалилась за дочерью.  

Генрих затянулся, проследив за ними в окно, откуда было хорошо видно освещенную ярким фонарем улицу, и, убедившись, что они сели в такси и уехали, расслабился. Краем глаза заметил забытые на стуле букеты цветов и ухмыльнулся сам себе. По его мнению вечер прошел отлично.  

[1] Иго Сым – польский актёр театра и кино, коллаборационист.