Прости мама. Пролог. Воспоминания детства.

Вспоминая детство…  

Всё-таки, какая это странная штука – человеческая память…  

Временами мучаешься днями, вспоминая события, которые произошли с тобой месяц тому назад, и вдруг, бессонной ночью, всплывёт в памяти день из далёкого детства, почти семидесятилетней давности, голодного 1947-го года...  

Яркое, тёплое, майское утро. Мама кормит моего младшего, трёхмесячного братишку. Очень хочу есть, но знаю, не скоро ещё мне перепадёт кусочек хлеба и стакан молока. Поэтому открываю дверь и выхожу во двор. Меня сразу омывает этим одурманивающим запахом, даже сейчас, через столько лет, лёжа в тёмной спальне, без сна, помню этот густой, пьянящий запах цветущих вишен и яблонь.  

У нас частный дом, на трёх хозяев. Справа от меня, у своего крылечка, бывшая хозяйка этого дома – тётя Мария (мама всегда требовала, чтобы я называл её только так, все соседи звали её Машкой, а мама обращалась к ней только на Вы и звала Марьей Николаевной, ей это очень нравилось, поэтому мне часто перепадал от неё кусочек хлеба). Она была стар-ше мамы всего на три-четыре года, но выглядела намного старше и одевалась уж очень по-старушечьи. (Как я понял позже, это была, своего рода, защитная, маскирующая реак-ция). У неё был сын, которого она безумно любила и пыталась уберечь от любых невзгод. Он жил у её брата, в деревне. Только спустя много лет, мама рассказала мне, почему меж-ду ними возникли такие дружеские и уважительные отношения. Когда мы приехали в Полтаву, наша семья получила комнату в малосемейке и как близкие соседи, на нашей улице, они как-то разговорились, разоткровенничались... Когда она узнала, что мама – ев-рейка и бежала из Кракова от фашистов в 1939-м, она и рассказала, по секрету, что сама она из деревни, и чтобы сбежать от "счастливой", колхозной жизни, в пятнадцать лет, выс-кочила замуж за старого еврея. Он был видным партийным функционером, выстроил ог-ромный дом, души в ней не чаял, безмерно любил её и сына, создал им комфортную, сы-тую жизнь. Она его тоже полюбила, боготворила. Но подкрался страшный 37-й год. Все соседи завидовали их счастливой жизни, и нашёлся кто-то, из "доброжелателей", послал, куда надо, анонимку (в то время это приветствовалось). Хорошо хоть муж сообразил : оформил дом на жену, успел развестись и уехать в сторону Дальнего Востока. Правда, да-леко не уехал, уже на Урале его задержали и в сороковом расстреляли, как немецкого шпиона (видимо следователь обладал своеобразным чувством юмора). Так она и осталась без образования, без работы и с нелюбовью соседей... Поэтому и нам она уступила часть дома недорого, чтобы не отобрали всё. Вот так из понимания ценности человеческого сча-стья, сочувствия чужому горю и возникли дружба и уважение между мамой и Марией!  

Но возвращаясь к воспоминаниям о далёком детстве... Тепло, я стою в одной белой, длинной рубашонке, босиком. Под ногами мягкая, молодая травка. Сворачиваю к тёте Ма-рии, она чистит картошку. Подхожу, и молча наблюдаю за её работой. Она взглянула на меня, улыбнулась :  

– А, проснулся? – ласково спросила она.  

Я молча кивнул. Вскоре она закончила, забрала миску с картошкой и ушла в комнату. А я стою и смотрю на кучку очисток (конечно, я не помню своих мыслей в тот момент, но и сейчас, через столько лет, перед глазами, эта кучка очисток на зелёной траве). Через ми-нуту тётя Мария выходит из своей комнаты. Ну, конечно же, у неё в руке кусочек хлеба и кусок газеты. Она протягивает мне хлеб и заворачивает очистки в газету, добавив туда две картошечки.  

– Отнеси это маме, она сварит, – говорит она и гладит меня по голове.  

И я знаю, что пока дойду, половину кусочка хлеба я съем. Я счастлив, я готов прыгать от счастья!  

И это чувство счастья, несмотря на все прожитые долгие, нелёгкие годы, снова охватывает меня. Глухая бессонная ночь, а я пытаюсь удержать в памяти то чудесное утро своей, только начинающейся жизни. Я счастлив, счастлив...  

Вот с этим ощущением безграничного счастья я и проваливаюсь в сон...